Heartstream. Поток эмоций - Поллок Том. Страница 49

Она почти смеется, но в глазах мерцают слезы.

— Скажи мне, Эми, сколько терактов в Лондоне ты можешь вспомнить?

— Какое это имеет отношение к…

— Порадуй меня. Пожалуйста.

— Четыре. — Небольшой всплеск адреналина от того, насколько близко ее рука к детонатору. — Талс-Хилл, Тафнелл-Парк, Паддингтон и Гринвич.

— Четыре, да, очень хорошо. И помнишь, в каком из этих четырех мэр трижды выступал по телевизору меньше чем за двенадцать часов?

— Я не… я не знаю. Я не помню. Я не думаю.

— Обычно выступает комиссар полиции или ответственный офицер. Но в этом случае наш Рай взял на себя инициативу. И, кажется, он довольно активно вовлечен, да? Интересно, почему? — Ее указательный и большой пальцы играют с маленькой серебряной крышкой на одной из взрывных колб на жилете.

— От «мы не исключаем версию террористического акта» до «известно, что она связана с террористами» и вплоть до «скоординированной террористической атаки» менее чем за полдня. Совсем как риторика «у меня есть некоторые опасения», затем «от нее масса проблем» и, наконец, «она должна умереть в огне».

Из глубины ее горла вырывается какой-то звук. Ее рот перекашивает так, будто она пробует что-то противное.

— Не успеешь оглянуться, как они уже сжигают твой дом. Умница Райан не может действовать, пока не взвинтит себя до предела. Сила — всегда крайняя мера, — рычит она. — Ну да, крайние меры начинаются там, где у мудаков не хватает смелости взять на себя ответственность за что-либо. Готова поспорить, старый добрый доктор Смит думал, что держать меня взаперти и пичкать лекарствами тоже крайняя мера.

Она запинается, возбужденным взглядом смотрит в одну точку. Мой желудок сводит от страха. Ее пальцы блуждают по жилету с бомбой.

«Она сделает это, — думаю я. — Она правда сделает это».

— Я недооценивала тебя, Рай, — бормочет она. — Я считала тебя слабаком. Мне стоило догадаться. Боль мне всегда причиняла именно твоя слабость. Мне стоило опасаться скорее твоей слабости, чем силы.

Кажется, ее взгляд проясняется и останавливается на мне.

— Они ворвутся. Если смогут, то схватят меня. Если нет, то пристрелят меня, и тебя, вероятно, тоже, и скажут, что это сделала я.

— Полли, — я тянусь к ней, — Кэт, пожалуйста.

— Да пошли они.

Слезы текут по ее лицу. Она воет:

— Райан, Бен, Эви, все они. Я не позволю им схватить меня. Я не вернусь. Я не позволю им схватить меня. Я не позволю им, Эми, не позволю, не позволю…

Ее рука тянется к бомбе, и каждая мышца во мне сжимается от предчувствия взрыва.

— МЕНЯ НИКТО НЕ СЛОМИТ!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Кэт

Когда мои пальцы вцепились в жилет, ноздри кольнул запах из воспоминаний о том, как однажды я устроила взрыв.

Дым из замочной скважины, едкий запах краски, облупившейся после нагрева, стук дверной ручки, упавшей на пол. Сердце выпрыгивает из груди, когда я проскальзываю сквозь дверь, рубашка на мне развевается как флаг. У меня не было плана. Я слишком растеряна для планов, единственной мыслью в моей голове было снова увидеть тебя.

Я прошла шестнадцать футов по коридору, пока не почувствовала мясистую руку Джой на спине, вернувшую меня на землю. Я плакала, выла и царапала пол. Двадцать минут спустя я оказалась в другой комнате, которая выглядела точно так же, как та, которую я взорвала. Ничего не изменилось, за исключением того, что в течение двух месяцев еду мне приносили в комнату, и когда меня выпускали в сад на двадцать минут в день, меня сопровождала медсестра, чтобы я никого не заразила желанием сбежать. Уилл Дженкинс из Биконсфилда был переведен в другую клинику или, может быть, в тюрьму, где, возможно, он все еще жует свои манжеты и мечтает взорвать парламент. Я больше не видела его, но никогда не забывала, чему он меня научил.

— Нет!

Я моргаю.

— Пожалуйста, — ты с мольбой протягиваешь мне руку. — Полли, Кэт… — ты сглатываешь и выдавливаешь из себя слово. — Мама, пожалуйста.

— Не. Называй. Меня. Так, — чеканю я, а ты одергиваешь руку. О боже, ты выглядишь такой напуганной. Чувство вины и отвращения к себе нахлынули на меня. Я изо всех сил стараюсь смягчить голос.

— Пожалуйста, Эми, не называй меня так. Ты же так не считаешь. Это невыносимо.

Мое обещание самой себе кружится в голове. Я не позволю им сломить меня. Я не позволю им сломить меня. Я не позволю им сломить меня. Не позволю. Не позволю.

Но я уже позволила. Я думала, что вытерпела, но — я хватаюсь за жилет, который сделала по обрывкам той информации, которой со мной поделился Уилл, — сколько осталось от запертой здесь Кэт Канчук?

Я беспомощно окидываю взглядом комнату. Кухня Эви. Изящное освещение Эви. Элегантная шведская мебель Эви. Опрокинутые ящики Эви, причудливые столовые приборы Эви, разбросанные мной по всему полу, дорогая здоровая еда Эви, растоптанная мной.

Отчаяние волной поднимается во мне. Она всегда была такой организованной, такой аккуратной, у нее все было под контролем. Я же — шар хаоса и абстрактной ярости. Я даже не смогла вырваться из клиники, в которую она меня упрятала. Пришлось ждать ее смерти, чтобы меня выпустили. Я никогда ничего не делала правильно. Как я могла ожидать, что это сработает?

И теперь ты, мой ребенок, мой единственный ребенок, в ужасе отшатываешься от меня.

— Они уже победили, — мягко говорю я.

Я смотрю в коридор на четыре стеклянные панели, вставленные во входную дверь. Я смотрю на тяжелый замок с надписью BANHAM и представляю, как дерево вокруг него раскалывается от полицейского тарана, как ломаются наши замки, как стираются наши границы — совсем как в ту ночь, больше семнадцати лет назад, когда один интернет-шутник вызвал полицию.

Я помню, как меня впечатали лицом в хорошо знакомый узорчатый ковер старой гостиной, как от трения на щеке возникали ожоги, как мне заломили руку и как мужские голоса кричали мне: «НЕ ДВИГАТЬСЯ! НИ С МЕСТА!» Я помню, как почувствовала холодное металлическое кольцо, вжимавшееся в мою шею, и поняла, что это дуло пистолета, потому что заметила, как то же самое приставили к маминой спине. Я помню давящую боль, когда лежала на своем огромном животе. Как легко мог и сейчас, и тогда выпустить случайную пулю до смерти перепуганный накачанный двадцатилетний мальчишка в бронежилете.

Жилет вдруг начинает душить. Голова раскалывается, в горле пересохло. Такое чувство, будто я не пила несколько лет. Я смотрю вниз. Два переключателя мрачно мигают там, где они выходят из гнезда клейкой ленты, примотанной к старому портсигару, из которого я сделала блок управления. Мерцание зеленого света странно успокаивает. Рука устремляется к груди помимо моей воли.

— Нет!

Ты издаешь немного испуганное мяуканье, и я резко поднимаю взгляд. Ты медленно выходишь из своей оборонительной позы, и мне хочется свернуться калачиком и разрыдаться от вызванного мною страха на твоем лице, но, несмотря на него, ты делаешь один шаг ко мне, затем второй. Твои глаза, такого же оттенка, как у него, смотрят прямо на меня. Ты протягиваешь мне руку.

— Пожалуйста. Не надо. Выйди отсюда вместе со мной. Сдайся. Расскажи свою историю.

Твой голос возбужденный, отчаянный. Судя по твоему выражению лица, горький смех, который вырывается из моей груди, шокирует тебя так же, как и меня.

— А кто мне поверит? Психически больной женщине, утверждающей, что она родила ребенка от мэра Лондона?

Я кладу руку обратно на грудь. Ты кричишь и готовишься к прыжку, но не успеваешь и двинуться с места, как я вытаскиваю из жилета одну из бутылок.

Я откручиваю крышку.

— Это всего лишь вода, — говорю я тебе и, чтобы доказать это, делаю большой глоток. — Видишь?

Ты смотришь на меня. Молчание заставляет меня чувствовать себя виноватой и смущенной, я поддаюсь этим эмоциям и пытаюсь объясниться.

— Мне пришлось сделать так, чтобы это выглядело как настоящая бомба, потому что я знала: они найдут меня на записи какой-нибудь камеры, где я вхожу в дом, и ты тоже должна была поверить. Я понимала, что не смогу одновременно следить за тобой и обыскивать дом, и если ты улизнешь и побежишь к полицейским, через тридцать секунд они уже выбьют дверь, и я упущу свой единственный шанс найти доказательство того, что…