Костяной - Провоторов Алексей. Страница 8

Халле же сейчас думал явно о чем-то своем. Он с опаской смотрел на широкий кривой серп луны с иззубренным лезвием. Она недавно взошла и висела над лесом, совсем объемная и близкая – казалось, протяни руку, щелкни по ней пальцем – и зазвенит. Цветом она была как металл.

– Под такой луной, – сказал Халле, – ловил я Джока. Он всегда начинал беспокоиться такими ночами и хвататься за все острое, что мог найти. Ей-богу, от бритвы до косы.

Коркранц кивнул. Каждый сыскной знал эту историю. Джок Дружок, бич Андренезера. Второй серийный убийца за историю города. Халле был главным дознавателем по его делу и однажды даже встречался с ним лицом к лицу. Только случайно на память о той встрече у него не осталось шрамов.

– Вот как раз в ноябре у него на чердаке и поселилась стая кукушек, он стал носить по две шляпы и разрисовал себе руки всякой жутью. Я почти настиг его тогда – или он меня.

– Тебе повезло. – Коркранцу не нужно было уметь читать мысли, чтобы понять: Халле боится повстречать своего противника здесь. Оттого и речь завел. В ночи старого пожарища Джок становился для дознавателя таким же олицетворением страха, как для самого Коркранца лось. А шансы на встречу были – выгоревшие кварталы часто становились убежищем беглецов и прочих падших. Правда, подолгу здесь никто, кроме брухи Веласки, не тянул.

– Я немного прочитал его мысли в тот раз. И пришел в ужас. Они еще страшнее, чем татуировки на его руках.

Коркранц промолчал. Халле хватало духу признаться в способности испытывать страх, и наказатель немного позавидовал ему.

В лесу не то ветер шуршал листьями, не то кто-то ходил – разобрать было нельзя. Интересно, подумал наказатель, вот Халле хотел таблетку пса, чтоб лучше слышать в ночи; или таблетку с экстрактом совы, чтобы видеть в темноте. А нужно ли это? Что ты услышишь и увидишь, если сдернуть чехлы с рецепторов? Поможет ли оно тебе?

У Шефа, к примеру, зрение было на зависть. И сгодилось это ему? Где он, универсал своей профессии, способный с легкостью совмещать работу дознавателя и наказателя? Шеффилд, которого все звали Шефом даже официально; впрочем, его это мало волновало – хоть горшком назови, из печи он практически не вылезал. Ему куда больше нравилось расследовать дела на местах, чем в кабинете, и приказы от него чаще всего приходили через хрипящий телефон откуда-нибудь с окраин. Шеффилд, с его неизменной присказкой «Сейчас все будет», под которой он мог подразумевать что угодно; вечно напевающий Ластера, Шеффилд, который одну руку всегда закладывал за спину, когда крепко задумывался. Или когда стрелял в цель.

Его исчезновение обезглавило Управу, никто и предположить не мог, что такая постоянная величина, как Шеф, куда-то пропадет. Но все же это произошло, и что с этим делать – никто толком не знал.

Началось все не с очеловечивающихся зверей, а с озверелых людей.

Одинокие свидетельства о хулиганах, скатившихся до скотского беспредела, за полмесяца переросли в лавину. Сначала решили, что появился какой-то новый наркотик, только обстоятельства преступлений и особенности задержанных выглядели так странно, что впору было рапортовать в государственный Тайный сыск. Шеф же в ярости заявил, что они тут и сами разберутся, и принял меры по всем направлениям.

Но ни висящие над городом дирижабли с наблюдателями, ни усиленные патрули, ни прочая угрожающая активность дела не прояснили. Хулиганы, восстающие вдруг из грязных луж, визжали как свиньи и кусались при аресте; патрульные с ужасом обнаруживали, что серо-розовая грубая кожа этих элементов поросла жесткой щетиной, а ожирение странным образом изменило формы тела; огромный, чудовищно сильный грабитель, вломившийся в бакалею, ранил трех патрульных, одного скальпировал неожиданно острыми зубами, после чего прихватил лоток медовых пряников и скрылся в ночи. Стая худых, желтоглазых, льнущих к земле, злых и сутулых личностей напала на окраине на двух молодых людей и час спустя была полностью расстреляна охотниками.

После долгой работы некоторых удалось опознать; всё это были или преступники, или потребители веществ, или деклассированные элементы, ранее никогда звериными повадками не отличавшиеся. В последнем случае поползли слухи про вервольфов, но ничем не подтвердились.

Шеф Шеффилд лично взялся за расследование, отрядив с собой самого мощного телепата Управы, стилягу Солиса. И исчез вместе с ним.

Все по привычке ждали указующего звонка с каких-нибудь окраин, но два дня минуло совсем без вестей, а после пришла записка.

Принес ее помятый, потрепанный, ошалелый и дико голодный голубь, который вел себя как-то не так. Соколом смотрел, как сказал городовой Трент, сам охотник. Голубь до крови укусил Трента за палец.

Он принес записку от Солиса. Вроде бы написанную его рукой. Солис был левша, и специалисты утверждали, что записка написана левшой. И все равно экспертов она чем-то смущала. Как будто писал не пропавший сыскной, а человек другого веса и сложения.

В записке Солис просил прислать самого лучшего дознавателя на пепелище фабрики. Подписи Шефа, как ни странно, не было.

Посовещавшись, решили отправить Халле, который был на хорошем счету; но не одного, а под прикрытием. И не по дороге, а по линии подземки, чтобы была возможность выйти в тылу потенциальной ловушки.

В Управе остро не хватало людей, потому что большинство были заняты расследованием дел озверелых, а двое даже получили ранения. Без твердой руки Шефа в этой сумятице не хватало и внятного курса. Поэтому заместитель выделил лишь двоих.

…Тут Коркранца что-то отвлекло от воспоминаний.

Что-то такое лежало на голой, продуваемой ветром лесной аллее, и, хотя Коркранцу хотелось видеть там ветку, уже стало ясно, что это не она.

– Рога лосиные, – со всей простотой сказал Халле, но Коркранц и сам уже это понял.

Большие, холодно-пепельные в ночном свете, разлапистые, ужасающе неподвижные, многозначительные лосиные рога.

Коркранцу хотелось снять шляпу и стереть пот с лысины, но при Халле он ни за что не стал бы этого делать и только со свистом втянул воздух через сжатые зубы.

Ему не хотелось признаваться ни себе, ни кому-либо, но образ животного с человеческим взглядом будил в его сердце какую-то инфернальную жуть.

Он ускорил шаг. Оставалось немного.

Ночной холод забирался под плащи, под незастегнутые пиджаки. Халле все-таки сдался и плащ застегнул. Коркранц же, казалось, на погоду внимания не обращал вообще, шагая, как механизм, как паровой человек, которого как-то выставляли в городской кунсткамере.

Спустя две минуты лес поредел, и они вышли к дому брухи Веласки.

Здесь, на окраине окраин, запах ледяного ветра был диким, темным, как ночь. Дом жался задней стеной к обрыву, как некто, кому некуда отступать, и смотрел на лес парой ярких круглых окон. Теплый желтый свет их казался нереальным; Халле вообще ожидал увидеть ядовито-зеленое свечение, как в заброшенном вокзале. Дом был похож на обломок какого-то некогда гораздо большего здания.

– Ладно, – сказал Коркранц тихо. – Как условились.

Халле нервно кивнул, молча. Условились они так, что Халле опрашивает бруху – самая что ни на есть работа дознавателя, – а Коркранц наблюдает за домом.

Если на пепелище и происходило что-нибудь странное, то уж бруха точно должна об этом знать. Но арестовывать Веласку совсем не за что, поэтому фигура наказателя явно будет лишней при разговоре. С другой стороны, хитрая старуха наверняка заподозрит, что у дознавателя есть невидимый напарник, и не причинит вреда, не посмеет.

Оставался, конечно, риск, что бруха, если она во всем этом замешана, может что-то утворить, но для нее это стало бы приговором. А работа Сыскной управы и так сплошь состоит из риска, что поделать.

Наказатель хотел было предложить Халле револьвер, но потом решил, что отправлять оружие в дом подозреваемой, а самому оставаться безоружным – плохая идея. В конце концов, хороша тогда от него будет помощь. Да и у Халле есть нож, если что. Он озвучил эти соображения, потому что Халле все равно бы их ощутил. Дознаватель согласился.