Человек дождя - Флейшер Леонора. Страница 7

Наконец, исследовав всю нижнюю часть дома, они поднялись на чердак, просторное, пыльное подсобное помещение, тем не менее прекрасно освещенное и довольно опрятное. Здесь, запертые в старинных, окованных железом сундуках, хранились вещи, которые могли бы рассказать о жизни почти всех Бэббитов. И, в том числе, многое о жизни Чарли. Вот высокий детский стульчик — странно, он даже не помнил, что когда-то сидел на нем, — коробки с игрушками, письма в жестяных коробках для документов.

Они сидели на полу чердака, усталые и счастливые, лениво рассматривая какие-то старые журналы. Они были близки как никогда раньше.

— Ты помнишь машину, которая стоит там? — спросил Чарли.

Сюзанна кивнула, чувствуя, что он хочет сказать что-то важное.

— Его ненаглядное чадо. Она и эти несчастные розы. — Резкие, горькие интонации послышались в его голосе. — Мне было запрещено прикасаться к ней. «Это шедевр, — говорил он, — и требует соответствующего отношения. Это не для детей». — Голос Чарли стал жестким, тон — непререкаемым, и Сюзанна как будто услышала эхо слов Сэнфорда Бэббита. — Десятый класс. Мне шестнадцать. И вот однажды я принес зачетную карточку, в которой были одни пятерки.

Сюзанна выглядела потрясенной.

— Не будь такой ошарашенной.

— А такой можно? — Сюзанна скроила довольную гримасу.

— Да. Попробуй. — Они обменялись улыбками. — И вот я пришел к папочке, — продолжал Чарли. — «Можно я прокачу друзей на „бьюике“? В качестве поощрения?» Он отказал. Но я все равно пошел. Стащил ключи. Украл.

— Зачем? — Сюзанна сосредоточенно-смотрела на него, ожидая ответа.

— Потому что я это заслужил! — Голос Чарли задрожал. — Я сделал нечто выдающееся. Говоря его собственными словами, и, — Чарли понизил голос, — он не смог хоть раз в жизни поступить по-человечески.

«Уже тогда, — с грустью подумала Сюзанна, — уже тогда у него были те же самые недостатки». Она ничего не сказала, только внимательно слушала.

— Мы были на бульваре Колумбия. Вчетвером. Нас остановила полиция. Он заявил о пропаже машины. Это не его сын взял ее без спроса. Ее просто украли. — Чарли был охвачен воспоминаниями, лицо его потемнело. — Центральный участок. Отцы других ребят вытащили их в течение часа. Я сидел там двое суток.

— Господи, — потрясенно прошептала Сюзанна.

— Это был кошмар. — Чарли поежился, воскресив в памяти эти ужасные сорок восемь часов. — Я никогда в жизни не испытывал такого животного страха. Я просто в штаны наложил… И я ушел из дому. И не вернулся.

Вот и вся история. История мальчишки, убежавшего от нетерпимого, деспотичного отца, для которого сын никогда не был достаточно хорош. Мальчишки, который растрачивал свою единственную жизнь, пытаясь доказать отцу, что он не так уж плох. Но теперь уже слишком поздно. Отец никогда больше не сможет порадоваться его успехам и не осудит за промахи. И никогда не сможет им гордиться.

Чарли попытался улыбнуться Сюзанне хулиганской улыбкой, означавшей «а нам все до лампочки», но не выдержал ее взгляда, исполненного любви и участия, и отвернулся. Воспоминания сделали его уязвимым. Он поднялся и снова окинул взглядом свои прежние владения.

— Посмотри на этот хлам. Ковбойские шляпы, игрушечные поезда, — Он покачал головой со смешанным чувством умиления и отвращения. — Мне опять хочется есть. Давай совершим налет на холодильник. — Он взял Сюзанну за руку и поднял ее на ноги.

Когда они шли по направлению к двери, что-то попалось Чарли на глаза, и он остановился как вкопанный, заметив свисающий из коробки уголок ткани. Оцепенев, он уставился на него. Что-то шевельнулось в глубине его памяти.

— О Боже, — прошептал он. Из запутанных лабиринтов его детских воспоминаний всплыл обрывок мелодии… Битлз…

Нагнувшись к коробке, Чарли отогнал воспоминания. Это было просто одеяло, старое, вытертое детское одеяльце, вылинявшее от тысяч и тысяч стирок. Он взял его в руки.

— Это твое? — спросила Сюзанна, хотя это было очевидно.

Но Чарли не ответил, только повернулся к свету, пристально разглядывая свою находку, как драгоценную реликвию. Его пальцы гладили потертую ткань, он поднес одеяло к лицу и вдыхал его запах, отдавшись нахлынувшим чувствам.

— Чарли, — мягко окликнула его Сюзанна.

Наваждение исчезло.

— Черт, я вдруг вспомнил… У тебя, наверное, в детстве тоже были такие… придуманные друзья…

Сюзанна кивнула. Ее «придуманной подружкой» была Пресвятая Дева. Она до сих пор иногда поверяла ей свои тайны, беседуя с ней так, словно дева Мария была совсем рядом.

— А моего звали Человек Дождя. Точно. Человек Дождя. Когда мне было страшно или просто не по себе, я забивался с головой под одеяло и Человек Дождя пел для меня. — Чарли усмехнулся. — Как я сейчас вспоминаю, мне частенько бывало страшно. Боже, как давно это было!

— И когда он исчез? — Сюзанна была тронута. — Твой друг?

Чарли покачал головой.

— Я не знаю, — признался он. — Думаю, я просто вырос…

Он подержал одеяло еще несколько секунд, потом небрежно швырнул его назад в коробку, покончив наконец с воспоминаниями.

— Пошли есть.

Вечером, пока Сюзанна, уютно устроившись на кровати в комнате Чарли, листала альбом его детских фотографий, Чарли и поверенный его отца Джон Муни сидели в гостиной внизу. На столе красного дерева лежали бумага.

— Завещание: последняя воля Сэнфорда Бэббита.

Чарли единственный имел неоспоримые права на наследство, поэтому он внимательно слушал Муни, но пока радоваться было нечему.

Все, что требовалось от Муни, это сказать: «Это все твое, сынок», но именно этого Чарли и не услышал. Но он сохранял хладнокровие. Жизнь — тот же покер, и ты не должен раскрывать карт, пока партнеры не сделали ставок.

— Теперь мы приступим к оглашению завещания, но до этого, по просьбе вашего отца, я должен прочесть еще кое-что. Вы не возражаете? — Джон Муни взглянул на Чарли поверх очков.

— С какой стати? — пожал плечами Чарли.

Слава Богу, это было письмо, а не одно из этих отвратительных загробных видеопосланий. По крайней мере, не придется смотреть на старика. Надо просто слушать. Но все равно ему стало не по себе.

Муни коротко кивнул и вскрыл запечатанный конверт.

Он достал два сложенных листа плотной, неизменно дорогой бумаги и аккуратно развернул их. Чарли узнал виньетку — инициалы отца.

— Моему сыну Чарли Бэббиту. Дорогой Чарльз, — начал адвокат. — Сегодня мне исполнилось семьдесят лет.

Я старый человек, но не такой старый, чтобы не помнить ясно тот день, когда мы принесли тебя из роддома, твоя покойная мама и я. Ты был замечательным ребенком, жизнерадостным и многообещающим.

Чарли внутренне поморщился. Опять это проклятое слово «многообещающий». Любимое словечко отца.

— И я помню также, — продолжал читать Муни, — тот день, когда ты ушел из дому, переполняемый обидами и грандиозными планами. Ты думал только о себе.

Адвокат прервал чтение, ожидая реакции Чарли. Но лицо Чарли по-прежнему ничего не выражало.

— Я могу понять и простить твое неприятие жизни, которую я предложил тебе, всего того, что принято ценить в нашем кругу.

— Это его слова — заметил Чарли с мягкой улыбкой, — я словно слышу его голос.

— Но поскольку ты вырос без матери, — продолжал Муни, не отрывая глаз от письма, — твоя черствость вполне объяснима., Ты не хотел даже делать вид, что любишь или, по крайней мере, уважаешь меня. Все это я прощаю. Но твое нежелание писать, звонить, хоть как-то примириться со мной оставило меня без сына. Я желаю тебе того, чего желал всегда. Я желаю тебе добра, Джон Муни закончил чтение, сложил письмо так же аккуратно, как и разворачивал его, и спрятал обратно в конверт. Очевидно, старый адвокат был тронут. Он деликатно кашлянул, но Чарли не издал ни звука. Он молча сидел, ожидая развязки.

Теперь поверенный вскрыл завещание, объемистый документ в хрустящей голубой обложке. Не глядя на Чарли, он начал читать;