Мисс Исландия - Олафсдоттир Аудур Ава. Страница 27

Мы причаливаем после пятидневного плавания в штиль и дождь. Никакого гремящего прибоя, пены разбивающихся о скалы волн, только легкий плеск на серебристой поверхности моря за бортом.

Я сразу вижу Д. Й. Джонссона. Он стоит в небольшой группе встречающих и машет мне. Я медленно спускаюсь по трапу с чемоданом в руке, а он пробирается мне навстречу. Крепко прижимает меня к себе и долго держит в своих объятиях, потом выпускает. Он смотрит на меня, я на него. На нем коричневый вельветовый костюм в рубчик и фиолетовая рубашка. Волосы отросли.

— Пойдем, говорит он, забирая чемодан и раскрывая надо мной зонт. — Нам недалеко. За границей пользуются зонтом, — добавляет он с улыбкой.

Люди едут на работу, многие на велосипедах. Велосипедов гораздо больше, чем я себе представляла.

Мы идем по выложенным плиткой улицам вдоль сточной канавы, мимо универсамов и ряда домов, сворачиваем на мост. Хотя город чужой, названия улиц кажутся знакомыми: Sturlasgade [24], H. C. Andersens boulevard [25]. Замечаю мужчину на велосипеде со скрипичным футляром в руке.

— Тебе нужно остерегаться трамваев, они беззвучные. Чтобы не разделить судьбу Йона Тороддсена, попавшего под трамвай в двадцать шесть лет.

По дороге друг рассказывает, что сначала мыл полы и посуду, затем работал на свиноферме за городом и ездил на работу на «поезде». Теперь он посменно работает в мужском баре недалеко от церкви Святого Петра, но все еще надеется получить работу в костюмерном цехе театра. У его друга есть знакомый, который работает в театре и, вероятно, сможет в этом помочь.

— Зимой ходил на «Двенадцатую ночь» Шекспира. Хотел бы делать такие костюмы.

Читаю названия на вывесках: Politiken, udsalg, lædervarer, cigaretter og tobak, gummistøvler [26]. Запоминаю приметные пункты.

Когда мы приближаемся к центральному вокзалу, виднеются башни Тиволи.

— Мы почти пришли.

Друг сворачивает на Истедгаде.

— Вот здесь мы живем, — говорит он, останавливаясь перед красным кирпичным домом. На четвертом этаже, с обратной стороны, вход через ворота.

На плиточной дорожке между домами стоят две женщины, с сигаретой во рту. Рядом с ними по стене карабкается лиана.

— Мои подруги, — комментирует Д. Й. Джонссон.

Он неотступно следует за мной по истертому линолеуму, сообщает, что посчитал ступеньки, их восемьдесят четыре. Я слышу детский плач и крики из соседней квартиры, но слов не разбираю.

— Еще один этаж.

На предпоследнем этаже он останавливается и вставляет ключ в замочную скважину. Линолеум вздулся.

В квартире две маленькие смежные комнаты. В дальней — одноместная кровать, в другой — диван. Друг кладет чемодан на кровать и открывает окно. Раздается воркованье голубей.

— Тебе кровать, а мне диван, — говорит он, добавив, что, когда у него ночная смена, его не бывает ночью дома.

Я киваю. У меня все еще слабость в ногах после морской поездки.

Окно выходит на задний двор с раскидистым лиственным деревом.

— Bøgetræ [27], — поясняет друг, указывая на дерево.

Над нами двигают мебель.

Он говорит: вот такая она, заграница, Гекла.

Меня все еще трясет после плавания, и Д. Й. Джонссон собирается включить батарею.

Он купил ржаной хлеб и салями, говорит, что сварит кофе. Я иду за ним на кухню, она общая на четыре квартиры, как и ванная. Он учит меня пользоваться газовой плитой. На кухне кран с холодной водой.

Пока греется вода, Д. Й. Джонссон вводит меня в курс дела.

— Тебе придется ко многому привыкнуть.

Они едят свинину с корочкой и делают из свинины фрикадельки. Едят цыплят. Пьют пиво в середине рабочего дня. Пабы всегда открыты. А еще, Гекла, вечером темнеет, весной тоже.

Вечером Д. Й. Джонссон идет на работу в гей-бар. У него ночная смена. Ребенок этажом ниже плачет весь вечер. Между дымовыми трубами висит луна, я слышу звук шагов на улице, по тротуару щелкают каблуки.

Просыпаюсь поздно, над городом лежит густой серый туман. Открываю окно. Вдали парит колокольня без основания.

Друг уже пришел с работы. Он не один.

Знакомит нас.

— Det er Hekla. Min allerbedste veninde. Hekla, det er Casper [28].

— Добрый день, — здороваюсь я.

Впервые говорю по-датски.

— Я как раз собиралась уходить. На прогулку.

Когда возвращаюсь, Д. Й. Джонссон снова ушел, оставив у машинки записку:

Вернусь завтра утром. Пиши.

Тяжелое небо набухло влагой, вечером начинается дождь, стучит по плитке во дворе.

Друг возвращается домой поздним утром. С головы за воротник стекают капли воды, угольная чернота вокруг глаз, черные полосы у рта.

— Разве не ты говорил, что датчане пользуются зонтом? — спрашиваю я.

Он протягивает мне пакет клубники.

— Это тебе.

Друг стоит на лестничной клетке, перегнувшись через перила, смотрит вниз на меня и улыбается. Он один.

— Я тебя ждал. Когда ты взбегаешь по лестнице, всегда скрипит одна и та же доска.

Он ходил купить мне пирожное. Собирается варить кофе.

— Шляпа Наполеона, — говорит он, протягивая тарелку с марципановым пирожным.

— Кто он? — спрашиваю я.

— Учитель.

— Твой друг?

Он в замешательстве.

— У меня такие потребности. Уж какие есть.

Одно тело притягивается к другому.

Он смотрит на меня и явно о чем-то думает.

— За границей тоже нелегко быть гомосексуалом, Гекла.

Друг мнется.

— Бывают дни, когда мне хорошо, бывают, когда плохо. Я то полон надежды, то разочарован. Иногда кажется, что мне все под силу, иногда ничего. Мне знакомы десять тысяч ощущений, связанных с пустотой.

Некоторое время он молчит.

— Здесь я впервые в жизни видел, как мужчины танцуют вместе, — говорит он медленно. — Но и за границей отнюдь не все разрешено. Мужчины не могут касаться друг друга на улице у всех на виду. Ты не увидишь, чтобы двое мужчин шли держась за руки. Полиция время от времени проводит рейды в баре, где я работаю.

На столе лежат листки бумаги.

— Ты рисовал? — спрашиваю я.

— Всего лишь несколько платьев, — отвечает он, вставая.

Надевает пиджак.

— Ночью меня не будет дома. Вернусь завтра.

— Хорошо.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Он смотрит на меня.

— Если бы у меня не было тебя, Гекла, я бы умер.