Амурский Путь (СИ) - Кленин Василий. Страница 14

Ивашка развел руками, показывая, что нет в них ножа. Нож только Дурной выдумал.

— А в той сваре с Челганкой-Сусанной токма она и виновата. Я ведаю: ты не веришь мне. Она — лЮбая твоя, ты завсегда ее сторону примешь. Но она изменилась с тех пор, Сашко. Сильно изменилась. И смуту наводить учала в самое тяжкое время для нас. Я еле сохранил тогда острог, врагов ждали сызнова, а она…

— Где она? — играя желваками, спросил Дурной.

Чертов дурак! Ничего не слушает, ничего не слышит! Только о бабе думает, только под юбку ею мечтает залезть! Ивашка еле сдержал рычание. Как ему пробиться сквозь такую бронь? Как заставить Дурнова понять, что важнее?

— На низ ушла твоя Сусанна. Увела людишек верных, да в земли Индиги ушла. Там, за Шунгалом, за Ушурой, озеро мается великое — Болонь, — Дурной кивнул. — От на ём они и осели. Возвели деревеньку у горы приметной — и живут.

— Поможешь мне, Иван Иваныч? — Ивашка всегда терпеть не мог, когда Сашко его так называл. — Одолжи лодку… Или пару лошадей — мне и Бяо. Будь другом!

«Всё попусту… — помрачнел атаман. — Ничего не услышал… Придется по иному».

— Лодку-то мне на жаль. Ты и большего достоин. Но, Сашко… Уж прости за слова тяжкие… Но совсем ты ослеп от страсти своей. Настолько, что даже не задумываешься: а она-то сама тебя ждет?

Глава 14

Вот этого гостенёк не ожидал. А мог бы подумать: сколь годов-то прошло! Нешто будет она его столько лет ждать, сидя у окошечка.

— Что ты хочешь сказать? — севшим голосом спросил Дурной.

— От то, о чем тебе мнится — то и хочу, — Ивашка ответил слегка с вызовом, показывая, что ему скрывать нечего. — А ты подумал, каково бабе одной средь чужих оставаться. Я-то всё видел, и Челганку твою хорошо понимаю. Ей опора была нужна, а у ее из всех мужиков в семье один мелкий Маркелка был.

— И кто… — Дурной пытался держаться, но худо — ох, худо! –у него это выходило. — И кто он?

— Э нет, — вздохнул Ивашка. — Пойти под власть какого-нито мужика — то не по ее хотению было. Все-таки непростая баба — княжна даурская. Уж прости, Сашко, но она по-иному содеяла. Стала вертеть мужиками, то одного к себе приближая, то другого…

— Прекрати!

— Нет, не прекращу! — надо ковать железо! — Ужо выслушай, коль сам речь завел. Один из таковских — дючер Индига…

— Он же пацан совсем?

— Тю! Он уж при тебе немалым вождем стал. А ныне всё понизовье Амурское дючера едва не за князя почитает. Дружина у ево сильна. Он и укрыл у себя Челганку-Сусанну с остатками рода ее. Другой — Сорокин! Вот он прельстился ее посулами! Думал, что сам княжить начнет… Были Сорокины крамольниками — Яшка таким и остался. Опосля понял, что не сбыться его чаяниям — да уж поздно было, повязала его Челганка. Утек с ею, сейчас воинов Индиги огненному бою учит… Ну, а главный средь ее свиты — Араташка твой ненаглядный! Он-то громче всех про княжество Темноводское и орал…

— А ну-ка погоди! — глаза Дурного, только что черные, как тучи, вдруг страшно полыхнули. — Ну, он же сам за мной поехал! За тысячу вёрст! Жизнью рисковал и привез сюда! Как только они про меня проведали…

— Верно всё речёшь — да кроме одного, — улыбнулся Ивашка. — А точно ли «как только проведали»? А может Фэйхун тот им уже давно про тебя рассказал?

Дурной сильно побледнел, а потом схватился за голову. Не с горя — видать, хворь тяжкая в его голове закипела.

— Сусанна отдалила Араташку. Так она и деет… Время от времени. Даурец, видать, совсем вызверился и решил тебя привесть на Амур — ей назло. А особливо — осперникам своим.

— Все-то ты знаешь, Иван Иванович, — глухо, сквозь сжатые зубы, пробухтел Дурной, согнувшись с три погибели.

— Так и есть, — уже тихо добавил защитник Темноводский. — Инда откуда б я знал, что ты из богдыхановых земель на Чёрну Речку едешь? Всё я ведаю…

Они помолчали.

— Ты уж прости меня, Сашко, за слова эти тяжкие, — наконец, мягко проговорил Ивашка. — Потому и тянул я с этим. Мне тоже больно… Ты уж перетерпи — времечко всё исцелит. Отдохни покуда. Осмотрись. Тебе уж светлицу приготовили. А потом еще поболтаемо.

Дурной, ровно нелюдь бледная, молча встал и ушел, не прощаясь. Дворовой принял его и увел. Ивашка долго смотрел на закрывшуюся дверь. Наконец, пригубил свое вино и скривился: какая же кислятина!

За спиной скрипнула потайная дверца.

— Садись, Бориска.

Долговязый есаул Бутаков развалился на еще теплой от зада Дурнова лавке и нагло допил его остатки вина.

— Потрепало Дурнова! — протянул он насмешливо.

— Ты вот что: отбери-ка казачков, чтоб за ним поприглядывали. Из новиков бери; кто былого атамана не помнит и не знает. Чтоб далеко от острога не отпускали. Токма с вежеством чтоб! Разору не чинить.

Бутаков кивнул, но рожу скривил.

— Дался он тебе, атаман!

— Дался, — улыбнулся Ивашка своим мыслям. — Ты просто не знаешь. Инда я его повстречал — тоже кривился. Дурак да пустобрех бесполезный — вот и вся стать. Но неправ я был тогда, ой, как неправ!

Атаман потянулся к Бутакову.

— Оглянись-тко вокруг, Бориско! — есаул нервно оборотился. — Всё, что у нас тут есть — всё его заслуга. Токма надо Дурнова в узде держать. Да так, чтоб он той узды не чуял. Глядишь — он еще нам вспоможет.

Два дня было покойно и тихо. Доглядчики баяли, что Дурной лежит пластом, а вокруг его никанец увивается.

«Только б не подох!» –взволновался Ивашка и крепко так помолился Господу за непутевого раба Божия Александра. А на третий началось! С утра доложили, что с Северного дощаник спустился. Встал у пристани, и вроде как на ём Якунька приехал. Сам! Покуда Ивашка думал, как Якуньку принимать, как бы тому с Дурным не пересечься — былой атаман сам заявился:

— Работать хочу, — плохо пряча тоску на лице, начал он. — А то живу тут нахлебником… Со мной еще друг есть Хун Бяо — он очень умелый лекарь. Я с ним говорил: он тоже готов помогать.

«Забыться хочет Сашко, — понял Ивашка. — Но это ж хорошо!».

— Заскучал по тебе Темноводный! Разумею: вскорости, ты зело острогу поможешь! Но, покуда в дело не вник — поезжай с лесорубами на холмы западные! Будешь старшим, Сашко! Сам лес не вали — просто учет веди. В полоне-то цифирь не забыл?

Они оба натужно посмеялись.

— Ивашка, я с тобою еще потом поговорю, но сейчас расскажи мне про главное, — остановил его у выхода Дурной. — Я так понял, нет сейчас над вами никакого воеводы?

— Верно, — кивнул Ивашка, думая, сколь правды стоит открыть гостеньку. — Забыли про нас воеводы царские. Петриловский и немногие, кто с верхов спаслись, отписали боярам, что побиты все русские на Амуре. Пытались служилые вернуться — через год, через два — но на Шилкаре плотно князь Гантимурка засел. Всех бьет. И велит передать, что сидит он там по воле богдыхана. Если к нам кто и проникает, то по Урке или по иным тайным путям. Но это больше беглые. Гонимые люди старой веры… Хотя, ты ж поди не знаешь!

— Знаю, — хмуро остановил его Дурной.

«Ну да, разумеется, — хмыкнул Ивашка. — Знает, Вещун».

— А как же богдыхан? — не унимался бывший атаман.

— Острожек на Шунгале видал? От тамошний служилый богдыханов за Амуром и следит. И за мзду малую — нас не замечает. Даже купчин к нам пропускает… тоже, наверное, ощипывает. Главное, сидим тихо, на Амур много не ходим — и живем, как хотим… Ладнова, опосля еще обговорим!

Быстро собрав ватагу лесорубов и спровадив Дурнова за острог, Ивашка сел на своего жеребца и выехал навстречу Якуньке.

— Яков Никитич, как ты здесь? Да в день неурочный!

— Сталбыть, дело мается, Иван Иванович, — раздобревший Якунька с улыбочкой подпёр кулаком жирный бок.

— Что ж за дело спешное?

— Дык, не к тебе, атаман. Дела торговые.

— Так у меня к тебе тогда дело есть!

— И что же за дело?

— Этим летом я за золотишком поболее людей пошлю.

— На кой, атаман! Аще в Северном старателей хватает. Мы и сами отлично намоем, не тревожься!