Котенок. Книга 3 (СИ) - Федин Андрей. Страница 30

«Здравствуйте, уважаемый Юрий Владимирович! — прочёл я. — Пишет Вам Иван Крылов, ученик десятого 'А» класса первой общеобразовательной средней школы города Рудогорска. Юрий Владимирович! Я уверен, что я и мои друзья сейчас живы и здоровы только благодаря Вашему своевременному и умелому вмешательству в нашу судьбу! От всей души благодарю Вас за мудрое руководство операцией по спасению меня и моих одноклассников! Третьего декабря этого года я в полной мере ощутил, как заботится обо мне и обо всех советских гражданах руководство нашего Великого государства. Убедился, что Коммунистическая партия никогда не оставит нас в беде. Я счастлив, что родился и живу в такой замечательной стране. Как настоящий комсомолец обещаю, что буду усердно трудиться во благо нашей с Вами общей Родины и всего советского народа!

Юрий Владимирович! Говорю Вам спасибо за образцовое выполнение Вашей трудной и ответственной работы! Поздравляю Вас с наступающим Новым годом! Желаю Вам крепкого здоровья, счастья и исполнения всех Ваших заветных желаний. В качестве новогоднего подарка посылаю вам свои самые любимые стихотворения. Их написала великолепная советская поэтесса Алина Константиновна Солнечная, которая ко всему прочему является моей одноклассницей. Новые стихотворения Алины Солнечной Вы не отыщете в журналах и в книжных магазинах. Потому что их, почему-то, больше не печатают — к сожалению. Однако я уверен, что прочтение этих стихов доставит Вам удовольствие, скрасит Ваш досуг, позволит Вам ненадолго отвлечься от безусловно важных, но очень трудных и утомительных дел. С огромным уважением, комсомолец Иван Крылов'.

Я вернул своё письмо Николаю Григорьевичу, поправил очки. Пожал плечами и поинтересовался, что написал «не так». Заверил капитана, что «хотел, как лучше».

Райчук сощурил глаза и заявил, что ни он, ни Андропов не нуждаются в моих благодарностях. И что своей выходкой я создал ему очередную проблему. Взмахнул письмом.

— И что мне с этим делать? — спросил капитан.

— Отправить по почте, — сказал я. — Там же подарок! Стихи!

Мне почудилось, что проснувшийся в моей голове тихий звон оформился в бодрую симпатичную мелодию. Прогнал её на задворки сознания, чтобы не отвлекала. Николай Григорьевич покачал головой.

— Вот зачем мне эти стихи, Крылов? — спросил он. — И зачем они Председателю Комитета государственной безопасности СССР? Ты считаешь, что у нас без твоих выдумок мало работы?

Он спрятал письмо в папку, расстегнул верхнюю пуговицу на пальто (будто ему стало трудно дышать).

— Или ты надеешься, — сказал Райчук, — что Юрию Владимировичу больше нечего делать, кроме как помогать твоей подружке? Ждёшь, что он похлопочет о её судьбе? Из-за этих стишков?

Он скривил губы, сунул свою папку мне под нос.

— Это хорошие стихи, Николай Григорьевич! — заверил я. — Я сам их отобрал из того, что написала Алина. Разве вы их не прочли? Я уверен, что Юрию Владимировичу они понравятся!

Капитан КГБ устало вздохнул.

— Как же вы мне надоели, Крылов. И ты. И твоя поэтесса.

Он покачал головой.

— Я не люблю стихи, — сказал Райчук. — Так что ты зря потратился на конверт и марки. Сомневаюсь, что Юрий Владимирович оценит твои усилия и обрадуется твоему подарку. Не надейся на это, Крылов.

Я покачал головой.

— Это просто подарок, Николай Григорьевич. В честь Нового года и в благодарность за… сами знаете что. Стихи великолепны. Не сомневаюсь, что Юрий Владимирович оценит их по достоинству.

Прижал мост оправы очков к переносице.

— Николай Григорьевич, если вы не любите поэзию… — сказал я. — Даже не знаю, что ещё могу вам подарить. Хотя… У меня есть ещё кроссовки и джинсы! Они немного ношенные. Но настоящие, фирменные!..

— Так он отправит мои стихи Андропову? — спросила Алина, когда мы вышли из школы.

Крупные хлопья снега валили на землю, опускались мне на лицо и таяли на носу и на щеках. Волкова надела варежки. Она всё же позволила мне нести её портфель.

— Не знаю, — ответил я. — Но очень на это надеюсь.

— А как мы это узнаем?

Алина взяла меня за локоть. Я перебросил портфель в руку к дипломату (внутри того громыхнул пенал, словно удивился соседству). Заметил, как за нами следил из окна своего кабинета Полковник.

— Вероятно: никак, — сказал я. — Сомневаюсь, что Андропов отправит мне телеграмму с благодарностью или напечатает открытое письмо с поздравлениями для десятиклассника Вани Крылова из Рудогорска в газете «Правда».

Повернулся к директору школы спиной, повёл Волкову через школьный двор. Снег падал плотной стеной: скрыл от нашего взора видневшуюся раньше из-за деревьев пятиэтажку.

— Максимум, на что я рассчитываю — что ты получишь положительные рецензии на свои стихи от приёмной комиссии Литературного института. Надеюсь, что членам комиссии не скажут: Волкова, она же Солнечная, находится в чёрном списке КГБ.

Я тряхнул головой, сбросил со своего носа большую снежинку, никак не желавшую таять. Алина взглянула на моё лицо — холодной варежкой поправила мои очки.

— Повремени с отправкой своих произведений в институт, — попросил я. — Хотя бы до конца февраля. Мне кажется, что в худшем случае эта задержка ни на что не повлияет. Но я надеюсь, что Юрий Владимирович всё же прочтёт твои стихи.

Вспомнил вдруг стихотворение, которое «неизвестный кремлёвский поэт» Юрий Андропов посвятил своей жене Татьяне Филипповне Лебедевой (наткнулся на поэзию «романтика с Лубянки» случайно: в интернете).

Продекламировал вслух:

— Писал и думал, дорогая, что в пятьдесят, как в двадцать пять, хоть голова почти седая…

Дома я первым делом взял в руки гитару и уселся на кровать. Сыграл вступление к песне «Вечерняя Москва» (чуть ускорил ранее выбранный темп). Покачал головой: такой вариант увертюры меня не впечатлил. Убрал руки со струн, позволил гитаре замолчать. Я сделал паузу в музицировании, опёрся о прикрытую ковром стену, опустил веки. Различил, что из соседней квартиры доносились приглушённые стенами голоса; услышал, как тикал стоявший около кровати будильник; уловил тихое завывание ветра под крышей дома. Но я прислушивался не к реальным, а к воображаемым звукам. Я слушал ритмичную мелодию, уже несколько часов не исчезавшую из моей головы: ту, что служила фоном для моих мыслей во время сегодняшнего разговора с капитаном КГБ Райчуком.

— Нам песня строить и жить помогает… — пробормотал я.

Снова взялся за гитару, заново отыграл вступление (в прежнем, а не в ускоренном темпе). Без пауз перешёл к куплету. Мысленно повторял строки Алининого стихотворения. На музыку они пока ложились коряво, но я понимал: это лишь поначалу. Уже видел, где растяну паузы и как изменю некоторые слова. Не без удивления отметил, что песня мне нравилась. Куплет с первой же попытки прозвучал едва ли не идеально. Я сыграл давно придуманный бридж и перешёл к припеву. Почувствовал, что улыбаюсь. Понял: песня готова. Час-полтора потрачу на отшлифовку и наложение слов. И перенесу композицию на бумагу. Сообразил, что я чётко передал те эмоции, которые вложила в своё стихотворение Волкова. Ничего не испортил, не добавил в эмоциональный фон ненужной отсебятины.

— Неплохо, Ваня. Неплохо.

Петь «Вечернюю Москву» вслух я не захотел. Сообразил, что из моих уст «Вечерняя Москва» прозвучит фальшиво и неубедительно. Представил, как эту песню исполнит Алина. Воображение наложило на музыку Алинин голос; я вообразил блеск Алининых глаз. Усмехнулся: убедился, что мой вариант исполнения станет грубой и неуместной пародией на ту песню, которую споёт воспитанная в современных реалиях певица. Мысленно сказал себе, что песня не для моего голоса; и что я не вложу в её слова ту веру в светлое советское будущее и восторг от утопических фантазий, которыми Волкова буквально пропитала строки своего произведения. Я снова похвалил себя за то, что добавил этот стих в короткий сборник произведений, отправленный будущему Генеральному секретарю ЦК КПСС.