Две любви - Кроуфорд Фрэнсис Мэрион. Страница 34

— Как я не нашёл вас раньше? — спросил Жильберт нежно. — Были ли вы с королевой в Везелее и во все время пути?

— Да, — ответила Беатриса.

— И вы знали, что я в армии? — спросил он.

— Да, — отвечала она, — но я не могла прислать вам весточки. Королева мне не дозволяла.

Она обернулась, как бы со страхом.

— Если королева узнает, что вы здесь, то вам будет плохо, — прибавила она, отталкивая его от себя.

— Королева всегда была ко мне добра, — сказал он, не отстраняясь от неё. — Я её не боюсь.

Беатриса не хотела к нему повернуться и молчала. Он также безмолвствовал, но старался привлечь её к себе. Она оттолкнула его руку и покачала головой. Кровь подступила к его щекам, и он вспомнил, что почувствовал нечто подобное в Везелее, когда королева пожала ему руку и поцеловала его.

— Сядем здесь и поговорим, — сказала Беатриса. — Мы не виделись уже два года.

Она направилась к покрытой мхом скамье и села на неё. Он стоял с минуту в нерешительности, но не близко от неё, как бы он сделал в прежние времена.

— Да, — сказал он задумчиво, — прошло два года. Надо их забыть.

— И между нами, какими мы были, и какие мы теперь, есть нечто большее, чем время, — промолвила молодая девушка.

— Да! — произнёс Жильберт.

Он замолчал, и мысли его сосредоточились на матери; он знал, что Беатриса тоже думала о ней и о своём отце. Он не предполагал, что этот брак мог так же ужасно поразить Беатрису, как его, и что она так же много потеряла вследствие этого брака, как и он.

— Скажите мне, отчего вы покинули Англию? — спросил Жильберт молодую девушку.

— А вы… отчего вы оставили свой дом?

При этих словах она обернулась к нему, и на её лице показалась печальная улыбка.

— У меня не было более дома, — ответил он серьёзно.

— А разве у меня был? Как могла я жить с ними? — возразила она. — Нет, как могла я жить с ними, зная, что мне было известно. Я даже ненавидела их прежнюю доброту ко мне.

— Разве они обращались с вами дурно? — спросил Жильберт.

Глубокие глаза его померкли, когда встретились с её взором, и его слова медленно и ясно падали с его губ, как первые капли грозового дождя.

— Не сначала. Они приехали в замок, где оставили меня совсем одну после своей свадьбы, — ответила молодая девушка. — И мой отец сказал мне, что я должна называть леди Году матерью. Она обняла меня так, как будто она любила меня благодаря ему.

Жильберт задрожал и стиснул зубы; в то же время он, соединив руки на коленях, ожидал услышать большее. Беатриса поняла его чувство и заметила, что невольно огорчила его.

— Простите, — сказала она. — Я не должна была говорить об этом.

— Нет, — возразил Жильберт суровым голосом. — Продолжайте. Я ничего не чувствую, уже давно я ничего не чувствую. Сначала скажите, были ли они к вам добры.

— Да, — продолжала она, глядя в сторону, — они были добры, когда они вспоминали об этом, но они часто забывали. Впрочем, трудно было относиться к ним с уважением, когда я узнала, как они добились вашего наследства, и как она вынудила вас покинуть Англию и странствовать по свету. Кроме того, прошедший год я вдруг почувствовала, что я женщина и не могу долее переносить этого положения, видя, как она ненавидит меня. И когда у них родился сын, то мой отец восстал против меня и угрожал запереть меня в монастырь. Тогда я убежала из дома в тот день, как он отправился в Сток, а леди Года спала в своей комнате. Конюх и моя служанка, способствовавшие моему бегству, отправились со мной, так как отец приказал бы их повесить, если бы они остались. Я бежала к императрице Матильде, в Оксфорд. Вскоре после этого в письме к императрице королева Франции говорила, что меня могут прислать ко французскому двору, если я желаю. В этом желании королевы есть что-то, чего я не могу понять.

Она перестала говорить, и в продолжение нескольких секунд Жильберт оставался возле неё безмолвным, не потому что ему нечего было сказать, но наоборот из боязни сказать слишком.

— Так вы были в Везелее, — сказал он наконец. — Однако я искал вас повсюду и не мог увидеть.

— Как вы это узнали? — спросила Беатриса.

— Мне об этом написала королева, — ответил он, — и я приехал из Рима.

— Понимаю, — сказала молодая девушка спокойно.

— Что вы понимаете? — спросил он.

— Я понимаю, почему она помешала мне видеть вас, — ответила Беатриса. — Хотя вы были вблизи меня почти целый год.

Она удержала вздох, затем снова взглянула на воду.

— Я тоже хотел бы понять, — ответил Жильберт с отрывистым смехом.

Беатриса тоже засмеялась, но с другим тоном.

— Как вы наивны! — воскликнула она.

Жильберт быстро взглянул на неё, так как ни один мужчина, старый или молодой, не любит выслушивать от женщины, молодой или старой, что он наивен.

— Поистине, мне кажется, что вы не очень ясно говорите, — сказал он.

Очевидно Беатриса не была убеждена, что он говорит чистосердечно, так как она посмотрела на него продолжительно и серьёзно.

— Мы уже так давно не встречались, — сказала она, — что я не совсем уверена в вас.

Она откинула назад голову и, полузакрыв веки, обвела взглядом лицо Жильберта. На её губах блуждала неопределённая улыбка.

— Впрочем, — прибавила она, наконец поворачиваясь, — не может быть, чтобы вы были так наивны.

— Под словом «наивны» вы подразумеваете «глупы», или хотите сказать «неучены»?

— Ни то, ни другое, — ответила она, не глядя на него. — Я хочу сказать, что вы невинны.

— О!

Жильберт произнёс это восклицание выразительным тоном, обозначавшим скорее изумление, чем удивление. Ни за что на свете он не мог понять её слов. Видя её нежелание их разъяснить и чувствуя себя неловко, совершенно естественно он перенёс атаку на иную почву.

— Вы изменились, — сказал он холодно. — Я полагаю, что вы окончили ваш рост, как это называют.

В продолжение минуты Беатриса ничего не говорила, но её губы тряслись, как будто удерживая улыбку; затем, будучи не в состоянии более сдерживаться, она разразилась смехом.

— Я не могу того же сказать о вас, — возразила она наконец. — Вы наверно ещё не кончили расти.

Это менее понравилось Жильберту, чем то, что она сказала ранее, так как он был настолько ещё молод, что желал казаться старше. На этот смех он ответил презрительным взглядом. Она была слишком женщиной, чтобы не понять наступившего момента, который давал возможность убедиться в истине, захватив Жильберта врасплох.

— С какого времени любит вас королева? — спросила Беатриса внезапно.

И в то время, как молодая девушка делала вид, что на него не смотрит, она наблюдала каждую черту его лица и заметила бы даже движение ресницы, если бы ей не пришлось видеть ничего другого. Но Жильберт действительно был изумлён и воскликнул:

— Королева?.. Королева меня любит, но… Не потеряли ли вы рассудок?..

— Ничуть! — сказала она спокойно. — Об этом идёт слух при дворе. Говорят, король ревнует вас…

Она засмеялась… на этот раз весело, видя, что в действительности нет и мысли о правде. Затем она вдруг сделалась серьёзной, так как ей пришло в голову, что она, быть может, совершила неосторожность, вложив ему в голову эту мысль.

— По крайней мере, — поправилась она, — об этом говорили в прошлом году.

— Вы совсем с ума сошли, — ответил он, не улыбаясь. — Я не могу допустить, что такая абсурдная идея могла вам прийти в голову. Прежде всего королева никогда не захотела бы взглянуть на бедного англичанина, как я…

— Я вызываю на бой все равно, всякую женщину, которая вами ни любовалась бы, — сказала Беатриса.

— Почему? — спросил он с любопытством.

— Вы спрашиваете чистосердечно, или это опять наивность?

— Я полагаю, и то и другое, — ответил Жильберт оскорблённым тоном. — Вы очень умны.

— О, нет! — воскликнула она. — Ум совсем другое.

Затем она переменила тон, и её лицо особенно смягчилось, когда она взяла его за руку.

— Я очень рада, что вы не верите этому, — сказала она, — и в особенности не хотите, чтобы вас находили красивым. Но я думаю, королева действительно вас любит, и если она прислала за мной в Англию, то просто с целью привлечь вас во Францию. Очевидно, она не могла знать…