Наследие - Сорокин Владимир. Страница 9
Она вообще смеялась и хохотала часто и по любому поводу.
– Лена, – повторила она, шлёпнув себя по груди.
Шагнула ближе и положила ладонь на кожаную грудь Хррато:
– Ты кто?
Хррато молчал.
Лена заметила, что уши и шеи у детей тоже в мелкой белой шерсти. Она положила ладонь на грудь другого ребёнка.
– Плабюх, – вдруг произнесла та.
– Плабюх?
– А ты? – Лена снова положила руку на грудь мальчика.
– Хррато, – ответил тот, подумав.
– Хррато! Прекрасно! Плабюх, Хррато! Лена! Дети повторили свои имена.
– Вот и познакомились, ебёна мать! – рассмеялась Лена своим верещащим голоском.
Она была виртуозной матерщинницей и сыпала русским матом походя, как горохом, даже когда говорила по-китайски и по-алтайски. Близнецы ели её глазами. Помимо льняного платья, на ней были разноцветные бусы, серебряное индийское шейное ожерелье, иранские серьги с бирюзой, браслеты на руках, золотые кольца.
– Кто они? – спросил Ксиобо с террасы.
– Не знаю! – заверещала она в ответ. – Непонятные имена! Парень, девка! Близнецы! Смешные!
– Казахи?
– Нет!
– С юга?
– Хер их знает! Альбиносы! Красивые! – Она шлёпнула Хррато по груди.
– Пусть подойдут.
Лена взяла детей за плечи, кивнула в сторону дома своей маленькой головой, оплетённой двумя чёрными косами:
– Пойдёмте, альбиносики!
Дети стояли, разглядывая её украшения.
– Пойдёмте же, засранцы фиолетоглазые! – Лена подтолкнула их.
Дети не шли.
– Там огромный, – сказал Хррато Плабюх. – Вдруг он нас съест?
Плабюх молчала. Гигант Ксиобо сидел, прихлёбывая из своей чаши.
– Он её не съел? – спросила недоверчиво Плабюх.
– Да что же это за язык, ебать вас орлом?! – Лена шлёпнула руками себя по бёдрам.
Этот жест, который часто делала умершая мать, успокоил Плабюх.
– Пошли, пошли! – Лена снова подтолкнула их.
– Она зовёт, – сказала Плабюх. – Но тот очень большой.
– А она маленькая, – сказал Хррато. – Меньше нас. И он её не съел.
Это слегка успокоило Плабюх.
– Пойдём? – спросила она.
– Пойдём, – ответил Хррато.
– А если он захочет нас съесть?
– Тогда я проткну ему глотку.
Он сжал копьё.
Трое пошли к дому…
– У меня очередь. – Подошедшая официантка прервала чтение.
– Понял. – Старик закрыл книжку, полез в карман, достал два юаня.
– Хватит одного.
– Благодарствуйте! – Он отдал юань официантке, развёл большими руками перед Алей. – Люди не только книжками питаются, ничего не поделаешь!
Официантка коснулась пульта, книжка “Белые дети” на пружине взвилась вверх и пристала к потолку.
– Пошли деньги зарабатывать на твой билет! – Инвалид слез со стула, завозился внизу, угрожающе сотрясая весь стол, и вскоре уже ехал по проходу, отталкиваясь утюгами.
Аля встала и пошла за ним.
Когда инвалид вкатился в тёмный тамбур, за которым были ещё два вагона третьего класса, он повернул своё массивное лицо к Але:
– Вот что, есть одна идейка. Раздевайся!
– Как? – не поняла Аля.
– Догола!
– Зачем?
– Устроим с тобой маленький цирк. Не бойся, тебя никто не тронет.
– Зачем?
– Не “зачем”, а раздевайся! – Он настойчиво тряхнул бородой. – Хочешь, чтобы на бролет… то есть на билет подали?
– Хочу, дедушко.
– Тогда раздевайся! А то ссадят тебя в Цитайхэ. Живо!
В холодном тамбуре Аля сняла куртку, стянула свитер, джинсы. Старик забрал у неё одежду.
– Сапоги, трусы, тамайку… то есть майку, всё давай!
Аля сняла с себя всё, что было, отдала инвалиду и встала босыми ступнями на рифлёный, заиндевелый пол тамбура. Она была прекрасно и уж совсем не по-детски сложена – стройная, юная, с маленькой девичьей грудью. На лобке у неё росли тёмные волосы. Как и лицо, её девичье тело было совершенным. Только ступни и кисти рук были совсем не как у девочки, а женские, взрослые. Старик засунул одежду Али в мешок, положил себе под живот.
– А теперь – садись мне на плечи.
Аля полезла по инвалиду, как по ватной горе, пахнущей бездомным инвалидом. Села ему на плечи, опершись коленями:
– Так?
– Да не так!
Он схватил её за ноги, помог. Она села, обхватив ногами его шею.
– Вот так! А теперь – вперёд!
Он оттолкнулся утюгами от пола и въехал в вагон. За окнами уже возникли зимние сумерки, и в вагонах поезда зажгли свет. Неспешно покатив по проходу, старик почти нараспев заговорил своим зычным голосом:
– Любовь людьми правит! Любить – не мёд водой разводить! Люби, Ваня, пока поджечь хочется! Красивая девка – для любви припевка! За хорошую любовь и убить не жалко! Вера горами двигает, а любовь – людьми!
Те пассажиры, что не спали, с интересом уставились на необычную пару. Раздались смешки и одобрительные восклицания. Инвалид сбавил ход. Народ оживился:
– Во чудилы!
– Эт что, внучка твоя?
– Погоди, дай разглядеть!
– Красавица, ты откуда и куда?
– Сяоцзе [9], а ты даёшь? Почём?
К Але потянулись руки, стали трогать и щипать.
Инвалид остановился и возопил громогласно:
– Покажи, дочка, добрым людям крану… то есть рану свою боевую!
Аля подняла руку с отсечённым пальцем вверх.
– В Ши-Хо зацепили её! Зверски пытали её! Невинной она оказалась! А рана навеки осталась! Билет до Хызыл Чар ей нужен! Подайте те, кто с милосердьем дружен!
Он протянул свою шапку.
В шапку стали бросать мелочь.
– Девк, они тебя голой выпустили?
– Изверги, бля…
– Насильничали, поди?
Инвалид объяснил нараспев, гневно тряся белой бородищей:
– Вышвырнули голой и голодной! Отсекли ей бальчик… то есть пальчик подлецы! Ни отца у ней, ни мамы родной! Нарожали извергов отцы!
Женщина набросила на плечи Али старый рваный платок:
– Прикрой срам, дочка.
– Да они так работают, на жалость давят! – раздался насмешливый голос.
– Конечно…
– Не пизди, муддо! Это бластер, походу видно!
Парень подошёл, взял Алину покалеченную руку, глянул на срез, понюхал:
– Точняк, бластер! Так что заткнись!
– Сволочи, что делают, а?!
– Это нормально. Допрос есть допрос.
– Тамен зонг ши жеян джян! [10]
– Ши-Хо ёбаное…
Инвалид негодующе затряс бородой:
– Правду под лавку не запихнёшь, в таракан, в чемодан не спрячешь! Правда глаза ест, кривдой закусывает! Правдой добрый человек хворается, питается, а неправдой испражняется!
В конце вагона пьяный мужик стал целовать Але сперва руку, потом перешёл на плечи и спину. Друзья его с хохотом оттянули.
– Красавица! – выкрикивал пьяный.
В тамбуре инвалид подсчитал подаяние:
– Восемнадцать таньга, то есть юаней. Мы на верном пути, дочка!
В следующем вагоне третьего класса, где пьяных оказалось ещё больше, желающих поцеловать и потрогать Алю выросло. Её тискали, целовали руки и ноги, жены оттаскивали от неё мужей, сыпались ругательства. Кто-то дал ей огромные зимние женские трусы с начёсом.
Но подали меньше.
– Для билета твоего не хватает восьми юаней, – подсчитал мелочь инвалид.
За тамбуром начинался второй класс. Едва старик двинулся туда сквозь раскрывшиеся двери, как перед ним возник рядовой войск ЖД УР с автоматом:
– Куда прёшь?
– Прём просить Христа ради условие… то есть милостыню юной жертве произвола дознавателей! – ответил инвалид. – Пропусти нас, служивый, в долгу не останемся.
– Не положено! – Солдат с усмешкой оглядел голую Алю, сидящую на шее старика.
Инвалид протянул ему три юаня: