Аквариум. Геометрия хаоса - Кушнир Александр. Страница 28
Параллельно в жизни Бориса возникла пылкая красавица Люда Шурыгина, которая, как пелось в песне «Аквариума», «читала всё, что нужно, это наверняка». Обладательница огромных глаз и осиной талии активно обитала в пространстве местного рок-н-ролла. В конце семидесятых у неё был роман с Геной Зайцевым, который в книге «Тяжёлые одуванчики» описал этот период предельно откровенно:
«Влюбились мы друг в друга крепко-накрепко… Единственное, что меня угнетало, — это её пристрастие к наркоте, в то время как мои эксперименты с травкой уже были завершены. В какой-то момент мне эти дела встали поперёк горла, и я поставил ультиматум: “Если хочешь быть рядом со мной, завязывай употреблять!” Неделю Людмила хитрила, не ездила с ребятами на Промку, а ходила на Владимирский рынок к “зверям”. Параллельно с фруктами они приторговывали травкой и насваем — там многие отоваривались. Я знал, что с жёлтым Людмила завязала и стекло не брала. Именно тогда от передоза умерла её лучшая подруга. Мой ультиматум плюс эта трагедия — и она наконец-то рассталась с наркотой».
Так получилось, что спустя некоторое время госпожа Шурыгина начала встречаться с Севой Гаккелем. Как иронично замечал впоследствии виолончелист «Аквариума», «у нас в те времена всё было очень запутанно». И когда позднее Людмила коротала зимние вечера на нетопленой даче вместе с Борисом, — никто даже представить не мог, что эти отношения продлятся около десяти лет.
«Людмила устроилась работать машинисткой в школу на улице Софьи Перовской и получила служебную площадь в соседнем доме, — пояснял Гаккель. — В числе прочих вещей она забрала туда и мой магнитофон с плёнками.
Когда Боб переехал в коммуналку на Софьи Перовской, ему в голову пришла гениальная мысль — тиражировать “Синий альбом” на бобинах. На это ушли все мои плёнки, а для молодой семьи это стало основным источником дохода. Так в каждом приличном доме появился этот альбом. Не было его только у меня, поскольку мне его не на чем было слушать».
Необходимо заметить, что в те годы полным ходом работала тайная сеть так называемых «магнитофонных писателей». Изначально эти «инженеры человеческих душ» переписывали с магнитофона на магнитофон концерты Высоцкого, Галича и Окуджавы, но со временем переключились на русский рок. Многие из них обзавелись домашними студиями, работа которых продолжалась круглые сутки.
Этим рискованным промыслом занимались Александр Агеев, Володя Иванов, Пётр Николаевич Ушаков в Москве, а также Сергей Фирсов и чуть позже Лёша Вишня — в Ленинграде. От этих «комиссаров подпольной субкультуры» тянулись ниточки к «писателям» второго эшелона, а от них — в сотни городов необъятной родины. Дефицитные магнитофоны высшего класса приобретались ими в комиссионках или в валютных магазинах «Березка». Но самым оригинальным способом добыл себе звукозаписывающую технику инженер некой унылой конторы и будущий звукорежиссер Саша Агеев.
«На станции “Щербаковская” я увидел грустного негра в ушанке, который тащил по платформе запечатанный в коробку новенький Akai, — вспоминал Агеев. — Мое сердце остановилось, и я перестал дышать. В тот момент меня волновали только два вопроса: умеет ли негр разговаривать по-русски и успею ли я сбегать на работу за деньгами?» На следующий день у Александра появился японский катушечный магнитофон, прослуживший ему верой и правдой более двадцати лет.
С начала восьмидесятых вся «писательская» братия безостановочно тиражировала «Синий альбом», и вскоре на записи «Аквариума» начали поступать предзаказы из регионов. А когда разговоры о группе переместились из области слухов в пространство актуального фольклора, активисты из журнала «Зеркало» решили устроить «Аквариуму» электрический концерт.
В качестве испытательного полигона ими был выбран Дом культуры Кусковского химзавода, находившийся на самой окраине Перово. Как выяснилось, на этом социалистическом предприятии (где случилось массовое отравление метиловым спиртом) проходил практику один из приятелей Олега Ковриги. Всё остальное, как говорится, оказалось делом техники.
Итак, в жаркий июньский день 1981 года «Аквариум» отыграл свой первый сольный концерт в столице. Очевидцы вспоминают, что после исполнения песни «Ребята ловят свой кайф» Гребенщиков прислушался к треску из колонок на сцене, грустно посмотрел на Тропилло и задумчиво произнёс: «Какая же хорошая в Москве аппаратура! Она просто не позволяет воспринимать себя всерьёз». Исполнив «Железнодорожную воду» и «Прекрасного дилетанта», БГ неожиданно спросил у притихшей публики: «Скажите, а знаете ли вы Майка?» Будущие химики, которые редко ездили в Ленинград и, судя по всему, не были на фестивале в Северном Чертанове, смущённо молчали. «Тогда срочно меняем программу!» — заявил Борис и в ускоренном темпе исполнил «Я сижу в сортире и читаю Rolling Stone».
Вскоре на «Аквариум» положили глаз не только студенты-физики, но и молодые кинорежиссёры, студенты ВГИКа, Саша Ильховский и Саша Нехорошев. Под видом курсовой работы они сняли короткометражный фильм «Иванов» — с БГ в главной роли. Он получился тёплым, трогательным и немного идеалистическим — как, впрочем, и вся эпоха начала восьмидесятых.
А через несколько месяцев юмористическая телепрограмма «Весёлые ребята» записала в пародийном ключе несколько песен из будущего «Треугольника», стыдливо убрав из текста композиции «Два тракториста» подозрительное слово «пиво». После чего эти видеоклипы были показаны на всю страну под нейтральной вывеской «Ансамбль пародистов “Аквариум”». Но по-другому тогда было просто нельзя.
«Я использовал для передачи то, что мне нравилось, — рассказывал редактор “Весёлых ребят” Андрей Кнышев. — И как только услышал “Аквариум”, сразу решил любой ценой вытащить группу на съёмки. Они тогда, как и почти все, были под негласным запретом. И мне пришлось играть роль редактора-цербера, чтобы хоть как-то выпустить их в эфир».
«Перед записью мне сказали, что слово “трактористы” в эфир пойти не может, — вспоминал Гребенщиков. — И в качестве шутки попросили заменить его на что-то другое. Например — на “пианистов”. Я с восторгом согласился, поскольку то, что нас пригласили выступить на телевидении, уже было абсурдом. А менять “трактористов” на “пианистов” было ещё большим абсурдом. В результате один абсурд нагромоздился на другой, и в итоге получился памятник. Это была очень кафкианская передача».
Примечательно, что незадолго до этих съёмок в Ленинграде произошло крайне важное событие. В марте 1981 года, через год после фестиваля в Тбилиси, там был торжественно открыт официальный рок-клуб, в котором изначально правили бал такие группы, как «Зеркало», «Пикник» и «Россияне», и практически не нашлось места «Аквариуму».
«Рок-клуб был искусственным образованием, — утверждал впоследствии Сева Гаккель. — Группы, в нёмзарегистрированные, могли играть там три-четыре раза в год, но, по большому счёту, это ничего не меняло».
Итак, основным местом для выступлений «Аквариума» в Питере оставались акустические квартирники. Как пел тогда Борис, «из города в город, из дома в дом / по квартирам чужих друзей…» Так случилось, что после одного из подобных концертов в общежитии на Белоостровской организаторы неожиданно вручили «группе из телевизора» гонорар размером в сто рублей. Фактически это была месячная зарплата советского инженера. Половину суммы Борис забрал себе, а вторую половину отдал Дюше, Фану и Севе. В тот вечер у музыкантов впервые появились приличные деньги, и это стало началом раздоров.
«Это событие стало поворотным пунктом в наших отношениях, — грустно вспоминал Гаккель. — Мы купили бутылку водки и поехали домой к Мише Файнштейну, где полночи говорили за жизнь. Проблемы были названы и сформулированы. Но кто-то между нами пробежал, и Боб лучше нас знает, кто именно это был».
В качестве постскриптума к этой невесёлой истории заметим, что финансовые неурядицы впоследствии будут всё чаще всплывать в жизни «Аквариума». Это был щекотливый момент — поэтому неудивительно, что на диктофон музыканты всячески старались эту тему не обсуждать. Что-то более-менее откровенное я услышал в монологе Андрея Усова, но он попросил этот «крик души» не публиковать. Единственным исключением из этого «заговора молчания» оказалось честное и кайфовое письмо Марата, фрагмент которого я цитирую без каких-либо изменений: