Кэннон (ЛП) - Пейдж Сабрина. Страница 2

Я сижу там, моё сердце колотится так громко, что мне кажется, моя грудная клетка действительно может взорваться, когда я смотрю на него.

Хендрикс.

Мой сводный брат.

Мне было семнадцать, когда он ушёл служить в морскую пехоту, как только ему исполнилось восемнадцать. Разница в возрасте в один год между нами была всем — пропастью шириной в милю. Он был на год старше меня и в миллион раз выше, с крашеными волосами, пирсингом и полным презрением к авторитетам. Он вступил в морскую пехоту только для того, чтобы позлить полковника.

Я терпеть не могла Хендрикса с того самого момента, как познакомилась с ним. Я возненавидела его с первого взгляда. А потом, позже, я захотела его со всей дикой похотью и страстным желанием девочки-подростка. Он вошёл в мою жизнь, когда мне было пятнадцать лет, и в этом возрасте он был самым неотразимым существом, которое я когда-либо видела.

Я хотела бы сказать, что не думала о нём с тех пор, как он сбежал, чтобы вступить в морскую пехоту, но это было бы ложью. Я определённо думала о Хендриксе. Но в моих мыслях он всё ещё тот раздражающий, чертовски сексуальный подросток, которого я когда-то знала.

Только не этот.

Этот… кто-то совсем другой. Пять лет изменили Хендрикса. Он больше не угрюмый подросток. Теперь он выглядит как долбаный детский плакат морской пехоты. Разве что с татуировками. Много-много татуировок. Они тянутся по всей длине его рук, исчезая под рукавами футболки, которая обтягивает его бицепсы, той же футболки, которая обтягивает его очень чётко очерченную грудь. Я вдруг вспоминаю, почему пять лет назад моё сердце учащённо билось каждый раз, когда я была рядом с ним.

Хендрикс стоит там, расправив свои широкие плечи, и смотрит на меня так, словно бросает мне вызов возражать против чего-либо из этого. От того, как он смотрит на меня, у меня по спине пробегают мурашки. Точно так же он смотрел на меня в тот день, когда вошёл в мою жизнь.

— Привет, Эдди, — говорит он, один уголок его рта слегка приподнимается в его фирменной дерзкой ухмылке, от которой у меня раньше мурашки бежали по коже. — Я вернулся. Ты скучала по мне?

Я встаю так быстро, что у меня слабеют колени и кружится голова. У меня не бывают слабые колени. Я была в центре внимания столько, сколько себя помню. Чёрт возьми, я выступала в Мэдисон-сквер-Гарден. Я не нервничаю перед людьми. Я чертовски уверена, что не стану слабонервной из-за какого-то парня. Особенно из-за какого-нибудь парня, который мне даже не нравится. Хендрикс был для меня полным придурком, когда мы были подростками, и он может выглядеть по-другому, сексуальнее, конечно, но это не значит, что он изменился.

— Я не буду этого делать, — говорю я, придавая своему голосу твёрдость, которой я определённо не чувствую. Я прочищаю горло. — К чёрту всё это. Я ухожу отсюда.

Костюм из агентства встаёт и застёгивает пиджак. Он не смотрит на меня, просто поворачивается и обращается к моей матери, прежде чем уйти.

— Это была уступка с нашей стороны, — произносит он. — Приведите её в порядок.

— Эддисон, — шипит моя мать, — не разрушай это.

— Конечно. Я же не хочу ставить тебя в неловкое положение или, не дай бог, останавливать поток денег, идущий в твою сторону, — мои руки дрожат, и я кладу их на поверхность стола. Почему у меня так кружится голова? Я демонстративно игнорирую взгляд, который Хендрикс бросает на меня с другой стороны стола. Он смотрит на меня, и я чувствую себя обнажённой под его пристальным взглядом.

У Хендрикса всегда был способ заставить меня чувствовать себя именно так.

Между нами никогда ничего не было, но, видит Бог, я думала об этом ещё тогда, когда мы были подростками, до того, как он ушёл в морскую пехоту.

— Эддисон Стоун, — ревёт мой отчим. — Мы стараемся заботиться о твоих наилучших интересах.

— Чушь собачья, — слышу я свой голос, слова эхом разносятся в тишине комнаты. Они звучат сильнее, чем я сама, как будто исходят от кого-то другого, от кого-то более уверенного в себе, чем я. Я обхожу стол с другой стороны и направляюсь к двери, всё это время отказываясь встречаться взглядом с Хендриксом. Я лучше отправлюсь на тридцать дней в какую-нибудь фальшивую реабилитационную клинику, чем позволю Хендриксу повсюду сопровождать меня. — Вы заботитесь о своих собственных интересах.

— Чёрт возьми, Эддисон, — моя мать встаёт, освобождаясь от хватки моего отчима, когда он пытается усадить её, и бросается ко мне, её лицо искажено гневом. — Я вложила в тебя слишком много труда, чтобы ты могла отмахнуться от этого, как от пустяка, просто чтобы ты могла веселиться всю ночь и вести себя как маленькая шлюшка, ты понимаешь?

— Шлюшка? Правда, мама? — я слышу, как говорю. Но я чувствую головокружение, и мой голос звучит слабо. Комната начинает раскачиваться, и я пошатываюсь, сожалея о своём выборе высоких каблуков. Моя мать хватает меня за руку, её ногти впиваются мне в кожу, и я хочу ударить её, но внезапно чувствую себя парализованной, словно увязла в зыбучих песках. Думаю, мне не следовало пропускать завтрак.

Ужинала ли я вчера вечером?

Затем Хендрикс встаёт передо мной, расположившись между моей матерью и мной, его руки на моих предплечьях. Когда он говорит, его голос звучит приглушённо, как будто он разговаривает со мной из-под воды.

«Я никогда не замечала, какого странного оттенка голубизна у его глаз», мне кажется, он чувствует себя странно отстранённым от всего. Они цвета неба перед грозой. Так назвала бы это моя бабушка. «Надвигается грозовое небо, Эдди» — говорила она, беря меня за руку. На юге небо становится серо-голубым, почти чёрным, прямо перед тем, как небеса разверзнутся и обрушат поток дождя.

Интересно, что Хендрикс скрывает за этими глазами?

Это последняя мысль, которая приходит мне в голову перед тем, как всё погружается во тьму.

Глава 2

Хендрикс

Семь лет назад

— Сейчас не время и не место для твоего дерьма, ты, блядь, понимаешь меня, Хендрикс?

Мой отец стоит передо мной, его голос низкий и глубокий, он говорит приглушенным тоном, чтобы его новая жена и её идеальный маленький выводок случайно не подслушали его. Он бы не хотел, чтобы они думали, что частью семьи становятся не идеальные отец и сын.

— Пофиг.

Я закатываю глаза, произнося эти слова себе под нос. Мой отец, со всей его жёсткостью и чёртовой пристойностью («Есть причина, по которой существует протокол, Хендрикс, причина для субординации; в жизни нужен порядок» и вся эта бла-бла-бла чушь собачья), решил, что было бы чертовски уместно жениться на матери юной звезды кантри-музыки. Они сбежали. Никому не сказал. Он пошёл и сделал это две недели назад, когда я ещё учился в военном училище. У них даже не хватило вежливости подождать, пока у меня не будут летние каникулы или что-то в этом роде.

В любом случае, я не хотел участвовать в какой-то дурацкой свадьбе.

Пофиг.

Полковник даже не потрудился лично явиться в академию, чтобы сообщить мне об этом, хотя я и не ожидал от него этого. Он позвонил, чтобы сообщить эту сенсацию по телефону. И так как на прошлой неделе меня выгнали из военной академии — никакое бахвальство полковника не смогло заставить их оставить меня после того, как я переспал с дочерью генерала, теперь меня отправили в Нэшвилл, грёбаный Теннесси, который, я думаю, должен быть столицей деревенщин Соединённых Штатов, чтобы познакомить с моей новой семьёй.

— Пофиг?

Полковник стоит передо мной, его лицо искажено яростью. Я знаю, что больше всего на свете он хочет ударить меня прямо сейчас. Но мы здесь, в прихожей особняка его новой жены, этого нелепого места, настолько похожего на пригород с новыми деньгами, что меня тошнит. Так что он не посмеет ударить меня, не здесь, в центре всего этого. Я уверен, она не хочет, чтобы пятна крови были на её модном кафеле.

— Сэр, да, сэр, — отвечаю я насмешливым тоном. Я выведу его из себя и не почувствую ни капли вины по этому поводу. Почему я должен это делать? Он тот, кто тащит меня за собой, втягивая в эту новую семейную жизнь.