Изыди, Гоголь! (СИ) - "Nemo Inc.". Страница 10

Впрочем, если не знаешь наверняка, то легко примешь эту жгучую брюнетку за старшую сестру Анны Гоголь, а не за Маргариту Михайловну, ее мать и мачеху почившего Григория.

-- Наши слуги уже вызвали жандармов! -- заявляет Анна. -- Через пять минут здесь будет целый отряд одаренных, и тогда…

Когда я поворачиваюсь, она замолкает. Две красивые женские мордашки вытягиваются от удивления. Остап, изрядно побледневший за время нашей маленькой потехи, подскакивает к вдове и ее дочери.

Маргарита пошатывается, и возничий как раз успевает ее поддержать.

-- Это Григорий Иванович! Он жив, Маргарита Михайловна, жив! Что это, если не божье чудо?

Мое лицо невольно кривится. Знал бы Остапка, насколько он прав…

Маргарита словно не замечает возничего. Она делает навстречу мне робкий шаг.

-- Гриша? Ты… это правда ты?

Я бы сказал, что начинаю сомневаться. Но вместо этого подхожу к красавицам и покорно киваю:

-- Ожил, каюсь.

Я развожу руки и невинно хлопаю глазами:

-- Обнимемся, матушка?

Я расплываюсь в улыбке, наблюдая за замешательством на лице Маргариты.

Ну, что же она выкинет? Отвертится под глупым предлогом вроде помятого платья? Уперто заявит, что настоящий Григорий мертв, а я мошенник? Или все же наградит неловким похлопыванием по спине?

Наконец моя новоявленная мачеха, сглотнув ком в горле, шагает навстречу. Она ощупывает мои руки, будто проверяя, не призрак ли перед ней. После с чувством бросается мне на шею.

-- Ты впервые назвал меня мамой!

Горячее дыхание вдовы щекочет загривок. Ко мне прижимается ее пышный, свободный от лифчика бюст. Признаюсь, удивила чертовка.

Я расплываюсь в улыбке, кладу руки на талию мачехе и подмигиваю ее дочери.

Если Анна разжигает в тебе похоть и жадность, то Маргарита пробуждает скорее любопытство и желание разгадать ее. Видно, что дочь тоже стремится быть живой загадкой, но опыта не достает.

Все это я к тому, что когда моя новоявленная сестра в ответ хмурится, это выглядит настолько эротично, что тело юного Гоголя не выдерживает двойного напора.

Кое-что твердое упирается Маргарите в живот. Она тут же выпускает меня из объятий. Берет мое лицо в ладони, бросает хитрый взгляд на мои брюки и ласково улыбается:

-- Я так рада, что ты жив, Гриша. Так рада!

Сердечко старого колдуна пропускает удар, потому я решительно отмахиваюсь:

-- Только из могилы выбрался, а уже обратно вогнать пытаются!

Фыркнув, я протискиваюсь мимо грудей мачехи, а затем сводной сестры и останавливаюсь только перед столом с яствами.

Спектакль с голосом и почти безобидными тенями обошелся мне во всю ману, которая успела восстановиться за время поездки до поместья. И теперь, чтобы не сыграть уже кисейную барышню, мне отчаянно нужно что-нибудь вкусненькое…

Недолго думая, я набрасываюсь на клубничный торт. Наши с ним стремительно развивающиеся отношения, похоже, заставляют мачеху приревновать. Она с обеспокоенным видом поворачивается к возничему:

-- Остап, с Гришей все в порядке? Он… не повредился?

Усач прижимает фуражку к сердцу:

-- Есть немного, госпожа. Говорит, с памятью проблемы.

Анна косится в мою сторону.

-- Насколько серьезные проблемы?

-- Говорит, отшибло, госпожа. Напрочь.

Сводная сестра отшатывается от меня и мотает головой:

-- Бред… это какой-то бред! Не может такого быть!

Маргарита берет дочь за руку.

-- Успокойся, милая, -- она поворачивается к возничему. -- Остап, ты, похоже, знаешь больше нашего. Можешь объяснить, что случилось? Кто сообщил тебе и как оказалось, что Гриша… В конце концов, мы же видели… тело…

Голос вдовы вздрагивает. Маргарита либо двухтысячелетняя ведьма, потому что только такая может обмануть тысячелетнего колдуна, либо смерть юного Гоголя ударила по ней и она вправду рада видеть его живым.

Впрочем, что только не выкидывает смертная моль, о чем потом жалеет? Убийство любимого пасынка ради благополучия любимой, но родной дочери вполне подходит.

Над ухом раздается чересчур сладкий для мужчины голос:

-- Позвольте представиться. Станислав Игоревич Верховцев.

Высокий голубоглазый блондин лет двадцати с ямочкой на подбородке, напоминающем тестикулы. Когда я оборачиваюсь, он протягивает руку.

-- Второй курс Императорской Академии. Хороший друг вашей прекрасной сестры, -- тут он смущенно улыбается. -- По крайне мере, я надеюсь, что она так считает.

При виде этого приторно смазливого безобразия мои брови вылезают на лоб, а из открывшегося рта обратно на тарелку сбегает кусочек торта.

Я бросаю взгляд на женщин. Они полностью увлечены рассказом возничего и, похоже, не видят ничего плохо в присутствии здесь этого… чем бы оно ни было!

Я надеваю вежливую улыбку:

-- А вы, Станислав Игоревич, видимо, из тех засидевшихся гостей, которые не понимают намеков?

Глянув на двери зала, блондин хмыкает и наконец убирает свою клешню.

-- Позвольте убедить вас, Григорий Иванович, что я понимаю причины этого… шоу, которое вы разыграли перед Романовым и остальными. Замечу, что история о бегстве княжича от призрака его шурина уже этой ночью облетит весь Петроград! Кхм… я хочу сказать, что сохраню тайну вашего возвращения из мертвых. Я буду нем, как рыба!

Улыбка сама вылезает на лицо. Я отставляю тарелку с тортом и протягиваю Верховцеву руку:

-- Так и быть, доверюсь вам. Договор?

Дворянин медлит. Я чувствую в нем магию, так что, возможно, он чувствует и мою.

Наконец он пожимает руку.

-- Договор. И раз уж мы теперь сообщники, могу я узнать, как вы-ы-ы-ы…

Слова Верховцева плавно перетекают в вой боли, пока на его ладони выжигается клеймо должника. Музыка для ушей чернокнижника!

Покачнувшись, я врезаюсь в стол рукой, чтобы удержаться на ногах. Второй должник все-таки доконал меня…

Вой блондинистой моли и звон упавшей со стола посуды наконец-то привлекают к нам внимание женщин. Маргарита с возничим поддерживают меня с обеих сторон, а вот Анна бросается к скулящему на коленях дружку.

Она замечает на его ладони клеймо.

-- Что это?

Ее тон слишком требовательный. Будто говорит не с патриархом рода, а с нашкодившим котенком.

Я позволяю мачехе с Остапом поставить меня на ноги. Поправляю свой вонючий похоронный костюм и, напрочь игнорируя наглую девицу, говорю Верховцеву:

-- Это клеймо должника. Вздумаешь разболтать кому-нибудь, что патриарх Гоголей жив, и… Впрочем, попробуй и узнаешь, pipinna.

Я окидываю бледного дрожащего, баюкающего руку дворянина презрительным взглядом. Сперва спрятался от моих теней под юбками у моих женщин, а затем попытался втереться в доверие.

"Я сохраню вашу тайну". Чертовски щедро, сударь!

Одним словом -- аристократ. Тьфу!

-- Покажи своему хорошему другу, где у моего дома выход, -- бросаю я Анне.

Блондинистая моль вдруг подрывается на ноги:

-- Да как ты смеешь выставлять меня, Верховцева! Я сделал одолжение твоей стервозной сестре и составил ей компанию на этом спектакле, который они назвали помолвкой, а теперь ты, голытьба…

Вырвавшиеся из тени Верховцева чернильные руки сдавливают ему глотку и рывком ставят на колени. Он хрипит, мычит и дрожит от ужаса, пока мои верные псы душат его.

Божественные гримуары нравятся мне все больше и больше!

Анна сперва пытается дотронуться до моего должника, но затем поворачивается к матери:

-- Мама!

Маргарита наблюдает за корчущимся Верхоцевым изучающе, глазки блестят. Властным тоном она приказывает:

-- Делай, как говорит твой…

Мачеха окидывает меня оценивающим взглядом.

-- Как говорит твой патриарх.

Щелчок пальцами и тьма отпускает должника. Покрасневший Верховцев хрипит, трет шею и умоляюще тянется к Анне.

Она сухо бросает своему хорошему другу:

-- Стерва, да?

Дворянин вымучивает улыбку:

-- Это не то, что… я имел в виду…