Три часа ночи - Карофильо Джанрико. Страница 8

К моему удивлению, папино лицо излучало спокойствие и выглядело странно помолодевшим. На улице припекало, пиджак и галстук отец оставил в гостинице, его волосы были взлохмачены (впервые в жизни я видел папу растрепанным). Судя по взгляду отца, неучтивый сотрудник турагентства даже улучшил ему настроение.

В конце концов мы получили билеты и папа распрощался с французом чрезвычайно любезным голосом, в котором сквозило адское негодование.

На улице мы посмотрели друг другу в глаза, и у меня возникло ощущение, что мы никогда не делали этого прежде.

— Теперь поищем телефон, — бодро проговорил отец. — Я должен позвонить на факультет и предупредить, что завтра меня не будет.

— В следующем году мне поступать в университет, — заметил я невпопад.

— Я помню. И как, есть идеи, куда именно?

— Пока нет. А ты уже знал за год до окончания школы, кем хочешь быть?

Он неопределенно махнул рукой:

— Еще во времена учебы в средней школе я не сомневался, что буду изучать математику или в крайнем случае физику. Других вариантов не рассматривал.

Отец закурил. Интересно, сколько сигарет он выкурил сегодня? И не сосчитать. Мы молча шли, озираясь в поисках телефонной будки. В моей голове крутился еще один вопрос, но я не был уверен, что его стоит задавать.

— А мама? — решился я наконец.

— Что мама?

— Знала, на какой факультет хочет поступать?

— Скорее всего, да. Она с юности мечтала заниматься гуманитарными науками. Уже учась в университете, она стала изучать историю искусств. Твоя мама никогда не думала о том, чтобы посвятить себя, например, инженерному делу или медицине.

— Некоторые мои друзья, как и ты, выбрали профессию еще в средней школе. Меня это так удивляет!

— Ну, тут все зависит от мотива, — отозвался папа, туша окурок о стену и бросая его в мусорный бачок.

— Дети врачей хотят изучать медицину, дети юристов хотят изучать право. Но разве можно лет в двенадцать быть уверенным, что ты готов посвятить себя медицине или праву? А может, у тебя к этим наукам душа вообще не лежит? По-моему, ребята просто стремятся подражать своим родителям, точнее, отцам — матери-то у них не работают.

— Согласен, это стремление часто заводит людей не туда. Мои одноклассники, пошедшие по стопам своих отцов, никогда не казались мне счастливыми.

— А помнишь, как ты водил меня в свой кабинет в университете? Я был там всего однажды.

— Помню-помню. Тебе было лет шесть или семь. Ты очень расстроился, увидев, что у меня такой тесный и невзрачный кабинет.

Я тогда и вправду огорчился не на шутку. Зная, что папа дружит с великими учеными из разных уголков мира, я считал его важной персоной, которой по статусу положен роскошный кабинет. До того, как я там побывал, мне представлялось, что отец работает в просторном светлом зале с большими окнами, где размещается хитроумное оборудование и хранятся тысячи книг. Что ж, книг там и в самом деле оказалось предостаточно, а в остальном мои фантазии не сбылись.

Папин кабинет был закутком, в котором имелось всего одно нормальное окно. Шкафы, полки, стол и даже хлипкие столики у стен ломились от учебников и другой литературы.

Войдя туда, я испытал разочарование, но никогда и никому о нем не рассказывал. Я очень удивился, узнав, что отец заметил это в тот день и не забыл спустя столько лет.

То, как спокойно он сейчас об этом говорил, меня озадачило. Я сунул руки в карманы и шел рядом с отцом.

Наконец на нашем пути попался телефон-автомат. Папа стал набирать университетские номера и со второй или третьей попытки сумел дозвониться до того, кто мог ему помочь. С кем именно он разговаривал, понять было трудно, поскольку отец ко всем обращался на «вы». В этом они с мамой тоже разнились: мама легко и быстро переходила на «ты» с любым собеседником. Можно сказать, она во многих отношениях являлась представительницей другой, более поздней эпохи, нежели та, в которую она родилась и выросла.

— Так-с, отлично, с этой минуты у нас с тобой маленькие каникулы, — произнес отец, повесив трубку. — Иногда человек мнит себя незаменимым и верит, что без него мир остановится или вовсе рухнет. Затем происходит нечто, и он понимает: во-первых, это не обязательно так, а во-вторых, быть заменимым совсем неплохо.

— И чем мы теперь займемся?

— Первым делом купим по две пары трусов. Еще нам нужны рубашки и футболки. Давай найдем универмаг и немного облегчим кошелек.

Мимо проходила худощавая пожилая дама с вытянутым подбородком, улыбчивая и с огоньком во взгляде. Отец спросил у нее, где находится ближайший универмаг, между ними завязался диалог, внезапно дама перешла на итальянский и поинтересовалась, не из Италии ли мы. Оказалось, она наша землячка, переехала в Марсель с родителями незадолго до войны и живет тут уже сорок пять лет, но город нынче не тот, что прежде, он сделался опасным, нет, конечно, она не расистка, но с появлением всех этих мальчишек из Алжира, Туниса и Марокко Марсель перестал быть похожим на французский город, и, возможно, ей следовало бы отсюда уехать, но ведь в Марселе проживает и много итальянцев, и потом, у итальянцев и марсельцев немало общего, те и другие разговаривают, будто поют, ну а вы, что вас сюда привело, извините за нескромный вопрос, просто Марсель не тот город, куда стоит ехать туристам, да, он красив необычайно, но туристы могут угодить тут в передрягу, если не умеют правильно себя вести, вот я и решила, что вы не туристы, о, простите, что я трещу как сорока, дело в том, что я счастлива возможности поговорить по-итальянски, вот и тараторю без умолку…

Отец остановил этот словесный поток при помощи изящной и эффектной лжи. Он ответил, что мы прибыли в Марсель, чтобы совершать вылазки по разным уголкам Прованса, но, вот беда, потеряли чемодан, и теперь нам нужно срочно купить одежду и другие вещи, потому-то мы и ищем универмаг.

Дама охотно объяснила, как пройти к ближайшему супермаркету, посоветовала быть осторожными в некоторых районах, не приближаться к Старому порту и Панье ни вечером, ни даже утром, после чего пожелала нам хорошего отдыха в Провансе. Через несколько дней, добавила она, зацветет лаванда, и это будет чудесно, впрочем, мы наверняка и так об этом знаем, раз приехали сюда в июне. В завершение дама заметила, что приятно удивлена тем, что такой симпатичный молодой человек, как я, путешествует с отцом, ведь у меня на примете наверняка много девушек, которые хотели бы провести каникулы в моей компании.

Я не стал уточнять, что, насколько мне известно, дело обстоит совсем не так и, если где-то и водятся девушки, жаждущие моего общества, они тщательно от меня скрываются, потому что я их ни разу не встречал.

В конце концов нам удалось отделаться от словоохотливой синьоры Марты Моничелли (она успела сообщить нам свое полное имя, добавив, что, по ее сведениям, режиссер-однофамилец не приходится ей родственником). Поблагодарив ее и откланявшись, мы поспешили в супермаркет.

Он оказался красивым и современным. В те времена я любил подобные заведения, где можно сразу приобрести все необходимое. Мы быстро решили проблему с чистой одеждой, взяли по несколько синих и белых рубашек, а также футболки, носки и трусы. Чистые брюки мне не требовались, но папа настоял, чтобы я выбрал себе новые джинсы.

Выйдя из отдела одежды, мы направились в те, где продавались товары для дома, электроника, книги (там мы взяли путеводитель по Марселю и его окрестностям) и, наконец, еда. Ярче всего мне запомнился сырный прилавок, источавший запахи на грани между ароматом и вонью. Пишу эти строки, и слюна течет рекой. Названия на ровно расположенных карточках-этикетках звучали как слова из детской песенки или список участников футбольной команды: конте, реблошон, камамбер, бри, рокфор, шевр, бофор, сен-нектер, канталь, канкуайот, броччо…

— Что-то я проголодался.

— Я тоже, — отозвался папа. — Думаю, эти сыры вкуснее того желтого пластилина, который был в наших бутербродах.