Пусть дерутся другие (СИ) - Булаев Вадим. Страница 27

— А если потребуется в суд идти? Вы же меня автоматически под статью подведёте! Сами приказали давать показания!

Имелась у моей упёртости и другая причина. Интервью Глену уже существует и может всплыть против воли командования. Случайностей в этом мире полно, от всего не убережёшься: необоснованно уволенный оператор от обиды скопирует и вывалит в сеть, или юные хакеры взломают компьютер журналиста, ради хайпа разыскивая жаренные факты... Да много всего, устанешь перечислять.

Поразмыслив, флотские от меня отстали. Как я подозреваю — временно. По завершению всех запланированных мероприятий они однозначно собирались вернуться к этому разговору, в более ультимативной форме.

Но это будет потом. Тогда и стану думать.

— Запись, — негромко уведомил помощник, нажав кнопку на клавиатуре и отходя в сторону.

— Можно говорить? — тупо переспросил я, сдерживая нахлынувшее волнение.

Сотрудник представительства сделал знак, призывающий заняться делом, а не страдать глупостями.

— Мама, папа... Это я, Вит... — давно заготовленные, тёплые слова растворялись на кончике языка, подменяясь другими, какими-то не такими. Будто у меня во рту сидел злобный цензор, стирая всё важное и тут же набирая иной текст, идущий вразрез с желаемым. — Я в порядке. У меня всё хорошо. Я приеду, как только освоб... — тут я смог задавить невидимого правщика, логично предположив, что слово «освобожусь» прозвучит более чем двусмысленно и до жути перепугает родителей. Освободишься откуда? Или от чего? — Можно это вырезать?

Наблюдавший за мной помощник утвердительно качнул головой.

— Я приеду, как только разберусь с начальством. Подал прошение об отставке. Его удовлетворили, но... Вы же знаете, это не быстро. Пока чип сдам, пока до дома доберусь...

Упоминание понятных, доступных и, одновременно, житейских формальностей помогло настроиться на нужный лад. Говорить стало проще.

— То, что я, якобы, погиб — это досадное недоразумение. Оно уже исправлено. Честно. Там вышла неразбериха в документах, и в части по ошибке проморгали... А я же служил далеко. Пока всплыло, пока разобрались, пока определялись с виновными... Я и не знал! Так бы, конечно, гораздо раньше сообщил.

Вся эта надиктовываемая ахинея преследовала лишь одну цель — успокоить маму и папу. И без разницы, что я несу полную дичь. Главное — не останавливаться, дать родителям возможность слышать, видеть живого сына, а потом переслушивать, пересматривать, ожидая, когда он вернётся.

— Я полностью здоров, — помахал ладонями перед глазком камеры и, откинувшись на стуле, подтянул колени к груди, демонстрируя ноги. — Так что не выдумывайте глупости.

Со стороны мне показали, что пора закругляться.

— В общем, скоро позвоню... Мама, папа, я люблю вас и очень скучаю.

Непривычные нежности, но им будет приятно. Особенно маме.

Щелчок кнопки сообщил, что запись окончена.

— Вставайте, — потребовал помощник. — Вырежем ваше заикание.

Заняв своё законное место, он сноровисто обработал файл, пересмотрел результат, заставляя стыдиться от собственного, сбивчивого голоса, с удовлетворением заметил:

— Отправлю. По нашим каналам. Будьте спокойны. И ответ покажу, если пришлют.

Упоминание «наших каналов» пришлось весьма кстати. Меня с самого момента знакомства тянуло поинтересоваться о прозрачности дипломатической почты.

Давно, в квартире толстухи Мелиссы, у нас вышел спор с Броком: насколько рискованно писать письма в представительство Федерации? Ежи тогда утверждал, что вся их переписка читается раньше, чем успевает дойти до адресата. Мол, разведки не дремлют, нечего и пытаться.

Захотелось проверить это утверждение:

— Скажите пожалуйста, это правда, что всю вашу почту просматривают местные спецслужбы?

— Если бы только почту, — невесело откликнулся помощник атташе. — Если бы только почту...

И многозначительно замолчал, давая мне самостоятельно додумать остальное.

Знайка и тут оказался прав. Умный был, не отнять.

— Возвращаемся обратно.

Шествуя по свободному от посетителей коридору, я прислушивался к внутренней жизни особнячка. Со второго этажа доносились приглушённые, неразборчивые голоса, кто-то торопливо шёл над нами, хлопнула дверь. Темнота за окном придавала звукам особую увесистость, делала их значимыми в послерабочей тишине здания, деловитыми, как коллективный прогон тестов перед последним школьным экзаменом.

— Вот ведь незадача, — вроде как случайно заметил помощник у самой лестницы. — Слышали? Челнок сломался!

Естественно, про это я слышать ничего не мог, однако беседу поддержал:

— Да что вы говорите!

— Сам не могу поверить! — в открытую веселился тот. — Хвалёная техника Федерации дала сбой! Врачам улетать надо, их, наверное, пациенты заждались, а они тут застряли! С этим-то красавцем, — наклон головы обозначил направление к стойке у входа, за которой сидел рослый десантник из охраны представительства и с удовольствием прислушивался к нашему, почти шуточному, трёпу, — всё нормально! Скушал что-то острое... Живот поболел и перестал. Теперь отписывайся за ложный вызов.

— Да, — согласился я, сочувственно наклонив голову. — Досадное недоразумение.

Сказанное между строк объясняло многое. И откровенно предупреждало о том, что надолго я здесь не задержусь.

***

Моё добровольное заточение продлилось четверо суток. На пятые, поначалу ничем не отличающиеся от других, в атмосфере представительства установилась некая тревожность, заставляющая малочисленных сотрудников двигаться резче обычного, почти мгновенно отвечать на звонки коммуникаторов и общаться между собой короткими, рваными фразами.

К тому же, против установившегося обыкновения, меня досрочно выпустили «погулять».

Вход в здание, несмотря на будний день — заперт на замок.

«Медики» не высовывались из кабинета атташе, помощник безвылазно торчал в своём кабинете и стучал по клавишам с застывшей маской вместо лица. Вряд ли он нервничал (за малый срок жизни в особнячке я успел изучить его лучше, чем остальных), скорее, прятался за работой от всеобщей взвинченности.

Осознав, что мне оставаться в холле — только под ногами путаться, вернулся обратно, в комнату, но дверь не закрыл. Улёгся на кровать. Замер, уставившись в потолок.

Примерная причина всеобщего невроза лежит на поверхности: операция входит в финальную стадию, идут переговоры, и все ждут результат, предполагая дальнейшие ходы напрямую зависящими от достигнутых договоренностей.

Это подтвердил и помощник, для чего-то спустившийся в подвальный этаж и не сумевший пройти мимо открытой двери.

— Ваших везут. С границы. Только что сообщили. Точнее, пересекли они границу гораздо раньше, но инфу шеф до поры держал в секрете, опасаясь накладок. Прибудут часа через три.

Опасаясь заснуть и пропустить всё самое интересное, я занялся приятнейшим делом — вспомнил о видеописьме от родителей.

Мама плакала, смеялась, беспрестанно промакивала платочком глаза и ярилась на армейское начальство, грозя всем выесть мозг до донышка. Отец то хмурился от её поведения, то одобрительно улыбался особо кровожадным пассажам, но беззлобно, отдавая дань женскому красноречию.

Они желали скорее увидеть меня и суетливо беспокоились, каждый о разном. Мать — о том, чтобы я не простудился на сквозняках искусственной вентиляции транспортника, папу больше заботило дальнейшее будущее и выбор профессии.

Мне ответили теми же второстепенными пустяками, и я, в который раз, прокручивал в голове видеофайл, полученный позавчера и засмотренный до дыр. От этого на душе становилось... непередаваемо волшебно, как в детстве на Рождество.

Притихшее здание ожило во второй половине дня. Затопало множество ног, зазвучали поздравления и приветствия. Меня словно ураганом сорвало с кровати, вынося на первый этаж.

Наконец-то!

В холле, вместе с работниками представительства, толпились мои сослуживцы во главе с сержантом Бо. Наголо стриженые, одетые в одинаковый армейский камуфляж, повзрослевшие. У большинства — неописуемая растерянность на физиономии. Точно всё происходит не с ними.