Царь нигилистов 4 (СИ) - Волховский Олег. Страница 6

Придворные окружили поручика Ферзена.

Молодой граф был обаятелен, почти красив.

Фамилия Ферзен была Саше смутно знакома. Кажется, именно с родителями гонца с Кавказа была связана романтическая история, довольно далеко от оригинала пересказанная Нашим Всем (Пушкиным А. С.) в повести «Метель». Собственно, матушкой нашего героя была урожденная девица Строганова, дочь графа Павла Строганова. А сильные и богатые Строгановы вовсе не горели желанием выдавать ненаглядную доченьку за какого-то мелкого эстляндского графа Ферзена, в которого доченьку угораздило влюбиться.

Однако эстляндский граф, вполне отвечавший девице взаимностью, не смирился с отказом родителей невесты и устроил целый заговор одновременно в духе Шекспира и кавказских горцев. Невеста была похищена при полном согласии жертвы и с помощью нескольких друзей-офицеров. И влюбленные обвенчались в деревенской церкви в пять часов утра, дав взятку священнику, который говорят содрал пять тысяч рублей плюс тысячу рублей ежегодно.

Новость о похищении графини Строгановой так прогремела в Петербурге, что затмила взятие турецкой крепости Силистрии.

Родственники дочку с новоявленным зятем быстренько простили, однако дело дошло до Николая Павловича. И государь велел наказать виновников. Впрочем, не так, чтобы очень. Ферзена сослали служить в Финляндию, под Гельсингфорс, в крепость Свеаборг на островах Волчьи Шхеры, а сообщников разжаловали из гвардии в армию.

Не прошло и двух лет, как всех вернули обратно. Ну, не конституцию же сочиняли! А девицу похитить — это поступок всем понятный и простительный.

Впрочем, в страшную ссылку в финские болота бывшая графиня Строганова (а ныне Ферзен) отправилась за мужем, как образцовая декабристка.

Симпатичный кавказский поручик, унаследовал белокурые волосы, видимо, от лихого папеньки, а обаяние — от маменьки, а, может, от обоих вместе.

— Николай Иванович Евдокимов подошел к Веденю в феврале, — рассказывал граф Ферзен, — и оказалось, что Шамиль ушел оттуда с большей частью конницы, оставив защиту селения своему сыну Казы-Магома. Сам имам скрывался в окрестных лесах. Генерал не хотел рисковать людьми и готовился к осаде. Распутица, бездорожье, пространство, изрытое банками и покрытое лесом, потребовали на подготовку несколько недель. К последней декаде февраля успели только прорубить лес и сделать половину дороги.

Но Евдокимов считал, что нет нужды торопиться. Это неприятель делает ошибку, удерживая бесполезное ему селение, вместо укрепления обороны на дальних рубежах.

— Медлительность — это стандартная русская тактика, граф? — поинтересовался Саша.

— Не иронизируйте, Ваше Императорское Высочество, — сказал Ферзен. — Она нас еще не подводила. Слышали о полководце Квинте Фабии Максиме?

— Нет, — признался Саша.

— Не удивительно. Больше известен Сципион Африканский, который завершил победу над Ганнибалом. Но подготовил ее Фабий Максим. Его называли кунктатором (то есть медлителем), и это насмешливое прозвище со временем превратилось в почетный титул. Квинт Фабий всеми способами избегал сражений с карфагенянами, его отряды преследовали Ганнибала, но всякий раз успевали уступить без боя. Зато римляне перекрывали пути снабжения и забирали обратно занятые Карфагеном города.

В конце концов, Ганнибал был вынужден уйти из Италии, так Квинт Фабий «промедлением спас государство». Фабиева стратегия нас не подводит, Ваше Высочество. Во время Отечественной войны кунктатором называли Кутузова.

— В свое оправдание могу сказать только, что ни тактики, ни стратегии у нас еще не было, — вздохнул Саша. — Но постараюсь запомнить. Спасибо!

— Только в середине марта Евдокимов счел возможным приступить к осаде, — продолжил гонец для всех, — как раз стало теплее, и прежняя непролазная грязь начала подсыхать. Селение Ведень стоит на узком гребне между рукавами реки Хулхулау, с востока и запада — обрывистые берега. Шамиль много лет укреплял его, возводя прочные ограды, валы и редуты. Самый сильный форт, называемый Андийским, был обороняем дагестанцами — смелыми и надежными бойцами, а всего защитников Веденя было до десяти тысяч. А у Евдокимова 14 батальонов.

1 апреля мы пошли на приступ. С раннего утра был открыт огонь из всех батарей, к часу дня — пробита брешь в Андийском редуте, но батареи продолжили бомбить его до шести вечера, когда наши два батальона двинулись на штурм и тут же ворвались в укрепление, а защитники его все легли среди груды развалин.

Тогда батареи обратили огонь на само селение, и там вспыхнули пожары. Полковник Чертков с одним батальоном и двумя орудиями пошел по дну оврага левого рукава реки. Боясь лишиться последнего пути к отступлению, защитники аула бросились в бегство в лесистые горы к югу.

К десяти вечера Ведень был наш. Это стоило нам убитыми двух рядовых и ранеными одного офицера (барона Корфа) и 23 нижних чинов.

— Блистательно, — сказал Никса. — Почти бескровно.

— И это результат обдуманных, осторожных, методических действий генерала Евдокимова, — заметил Ферзен.

— Боже мой! — вмешался Саша. — Я правильно понял, что Ведень был взят 1-го апреля?

— Да, Ваше Высочество, — кивнул Ферзен.

— Вы ехали 17 дней?

— Точно так, — подтвердил гонец. — Путь не быстрый.

— Кажется, у нас Фабиевы дороги, — заметил Саша.

— Да, не «Москва-Петербург», — улыбнулся Ферзен. — 7 апреля я был в Тифлисе и передал новость главнокомандующему князю Барятинскому. В честь нашей победы дали 101 пушечный выстрел с Мехетского замка, в Сионском соборе отслужили благодарственный молебен, на разводе войска провозгласили «ура» генералу Евдокидову и чеченскому отряду, а я немедленно отправился в Петербург.

— Значит от Тифлиса до Петербурга ещё десять дней! — поразился Саша.

— Да, все верно. И из них девять до Москвы, а потом уже быстро: по железной дороге.

— Мне кажется из Парижа быстрее, чем из Тифлиса, — заметил Саша.

— Конечно, быстрее, — усмехнулся Никса. — По чугункам.

Царь сделал знак рукой. Придворные выстроились строго по старшинству: придворные мужского пола впереди, за ними Папа́ с Мама́, потом Никса, Саша сразу за старшим братом, потом остальные великие князья, княгини и княжны, а потом — фрейлины, где-то в конце построения. Все напустили на себя важный вид, и процессия двинулась.

То, что царь не коснулся темы Жуковской, Саша счел добрым предзнаменованием. То ли флиртовать с фрейлиной — дело естественное, простительное и даже скрепное, не то, что конституции писать. То ли Папа́ решил не портить праздник.

В церкви они ещё успели поболтать с Никсой.

— Это ужасно! — прошептал Саша. — 17 дней! Мы вообще не понимаем, что в стране происходит. Точнее знаем, что творилось пару недель назад. Как этот колосс ещё стоит!

— До Сахалина гораздо дальше, — заметил Никса.

— Сахалин уже наш?

— По Сидомскому трактату в совместном нераздельном владении с Японией.

— Это как? — удивился Саша.

— Хороший вопрос. Никто не понимает.

— Значит, ненадолго. Никса! Я поражаюсь, как это все вообще держится при такой связности! На чем?

— На верности государю.

— Угу! Особенно чеченцев. Скажи уж: на русских штыках.

— На верности государю русской армии, — уточнил Никса.

— А значит, как только центр ослабнет, все посыплется.

— Ну, допустим. И какое лекарство?

— Дороги нам надо строить, а не Чечню завоевывать.

— Уже завоевали.

— Ты так в этом уверен?

— Строим дороги, Саша. Папа́ все прекрасно понимает. Даже Евдокимов в Чечне начал со строительства дорог.

Служба подошла к концу. Процессия выстроилась в прежнем порядке и двинулась назад. В Малахитовой гостиной к Саше подошла Мама́.

— Нам надо поговорить, — тихо сказала она.

Их путь лежал в юго-западный ризалит, точнее в малиновый кабинет. До дверей их сопровождала Тютчева. Но когда лакей отворил двери, Мама́ приказала:

— Вели подать кофе для нас с сыном.

Фрейлина намек поняла и осталась за дверью.