Пляска в степи (СИ) - Богачева Виктория. Страница 117

Девка в тереме VIII

Застывшие в тягостном ожидании дни тянулись мучительно медленно. Порой Звенислава малодушно жалела, что согласилась отпустить от себя Чеславу с князем в поход. Когда муж спросил ее, она поспешно закивала: мол, конечно, конечно, у тебя каждый добрый воин на счету. А со мной-то что в тереме может приключиться, да и дядька Крут подле меня остается.

И вот тогда Звенислава не подумала, что в тереме-то с ней и впрямь ничего не приключится, а вот тоску не с кем ей будет разделить. Ярослав велел ей не печалиться, но много он понимает, воин и муж! Как можно не печалиться да не тосковать, когда глупое сердечко так и рвалось наружу из груди всякий раз, как она вспоминала мужа. Как она рассказала ему, что в тягости. Как он подхватил ее на руки и долго не отпускал. Как справил потом у кузнеца для нее новенькие обручи — украшенные узором да тяжелыми каменьями. Едва поспел вручить перед тем, как отправился в южные земли.

Когда проведала Звенислава про поход, так в первую седмицу глаза у нее вечно были на мокром месте. Добро, что при чужих не плакала. Ярослав даже не осерчал на нее и терпеливо сносил слезы, что все текли да текли по щекам. Успокаивать еще ее пытался! Пообещал вернуться живым...

Всякий вечер, когда возвращалась в пустую и холодную горницу, Звенислава знала, что нынче Ярослава она не дождется. Не распахнется бесшумно дверь, повинуясь хозяйской руке, не раздадутся его тихие шаги по молчаливым, не смевшим скрипеть половицам, не услышит она его голос: притворно строгий, но с лукавой улыбкой.

— Все не спишь? Боишься, украдут меня из терема?

Теперь же ей некого было дожидаться.

Она помнила, как уходил в походы дядька Некрас. Тогда, еще будучи девчонкой, она глядела на княгиню Доброгневу Желановну, и все ждала, пока она прольет хотя бы слезинку по мужу. Но суровая тетка лишь шибче гоняла холопов и громче прикрикивала на зазевавшихся теремных девок. Ничего в ее лице не выдавало тоски по дядьке Некрасу, и глупая маленькая Славка мыслила это потому, что вместо сердца у ее тетки был камень.

Но никто не знал, что творилось за закрытыми дверями горницы, поздней ночью, когда сгущались вокруг лучины густые, темные тени, и самые смурные мысли приходили на ум.

Быть может, Доброгнева Желановна точно также лежала без сна и пустыми глазами смотрела на бревенчатый свод у себя над головой, непрестанно думая о муже. Звенислава выучила уже каждую трещинку, каждое пятнышко на деревянных перекладинах. Она и по памяти смогла бы их перечислить.

А на людях, конечно, и она не плакала, хоть и вполовину не была столь суровой, как Доброгнева Желановна.

Но плачущая княгиня — позор и князю, и княжеству. Звениславе никто об этом не говорил, но каким-то внутренним чутьем она это знала. Потому и провожать мужа на крыльцо вышла с улыбкой и девочкам воспретила носами хлюпать. Это уже потом, в горнице, обе княжны наревелись всласть ей в поневу, да и сама она все смахивала и смахивала слезы с длинных ресниц. Но на людях — нет.

По правде, днем и не шибко ей времени хватало сырость разводить. Дел было — не счесть! Все же князь на нее терем свой оставил, людей заботам ее перепоручил. Велел, коли что с дружиной — это к воеводе Круту, а все иное — к ней, княгине! Вот Звенислава нынче и слушала тех, кого муж обижал, кому долг не вернули, кто приданое за невесту худое дал, у кого скотина на дворе померла. Пока побаивалась еще в одиночку управляться, просила дядьку Крута подле себя постоять. Он всякий раз соглашался и, довольный, крутил седые усы.

Не всем воля князя пришлась по нраву. Бояре шептались, что уж больно много власти взял себе Ярослав. Заместо жены на кого-нибудь из них указать следовало, уж всяко у них ума побольше, чем у молодой княгини. Услыхав о таком впервые, Звенислава огорчилась. Может, и впрямь она неверно судить будет? Может, уже где-то оплошала да уразуметь пока не сдюжила? На к исходу второй седмицы с шепотками за спиной она свыклась. Уж коли они самого князя хаять не устают, то что уж про нее заикаться? Но Ярослав каждому дозволял слово молвить, и услышанное редко задевало его за живое. Звенислава порешила, что и она также будет. Пусть болтают про нее, что хотят, бесстыжие бояре. Муж их не слушал, и она не станет.

Когда она поделилась своим зароком с дядькой Крутом, тот одобрил.

— Верно все говоришь ты, государыня. С ними бороться — что против ветра сс... плевать, — воевода густо покраснел под ее внимательным, удивленным взглядом.

Потихоньку все как-то устроилось. Тоскливые дни тянулись один за одним, наполненные всяческими хлопотами да заботами. Времечко всласть погоревать оставалось у Звениславы поздним вечером, когда укладывалась она на лавку в горнице. Да и то не всякий раз. Порой, бывало, Любава с Яромирой упрашивали рассказать баснь, и засыпали ровнехонько посередке, облепив ее с двух сторон, а их тихое, ровное дыхание убаюкивало и саму Звениславу.

Под сердцем росло ее дитя, и вскоре о том, что княгиня в тягости, прознают во всех, даже самых дальних уголках ладожского княжества. Она чаяла подарить мужу сына. Порой, замечтавшись, представляла, как вернется Ярослав в терем, и она выйдет его встречать, качая на руках их маленького Мстишу. Али Ратибора. Ей все было любо.

В думах Звениславы в тот день всегда светило солнце, а муж спешивался с коня целый и невредимый, даже без единой царапинки. Улыбаясь, он шел к ней через двор, а она стояла на крыльце и глядела на него и не могла наглядеться.

А потом загоралась беспощадная зорька, и Звенислава просыпалась в холодной, одинокой горнице с выплаканными досуха глазами. Ничего, говорила она себе, ничего. Нужно потерпеть. Все терпят. И она сдюжит.

В один из дней, спустя уже три седмицы, как уехал из терема князь, они вечеряли вместе с маленькими княжнами и теткой Бережаной, которая приглядывала, чтобы те не безобразничали. Ни с того ни с сего Любава сердито уронила в похлебку деревянную ложку, и россыпь брызг осела на столе и ее ладошках.

— Отчего батюшка пошел хазар бить?! — спросила она, исподлобья смотря на княгиню, словно маленький волчонок.

Тетка Бережана уже открыла рот, чтобы выговорить княжне, но Звенислава едва заметно качнула головой. Она посмотрела на девочку и спокойно сказала.

— Хазары разоряют княжества рядом со степью. Ваш отец пообещал их защитить. Он держит свое слово.

Насупившись, Любава выпятила нижнюю губу и выставила вперед голову, напоминая молодого бычка. По всему было видно, что объяснение ей не пришлось по вкусу.

— А я слыхала, это потому, что батюшка взял тебя в жены! Если бы он тогда не поехал в твое княжество, то ничего и не было бы!

— Любава, — зашикала на нее тетка Бережана, дернув девочку за руку. — Что говоришь ты! А ну немедля повинись перед матушкой-княгиней!

— Не буду! — вскинулась княжна и тряхнула головой. — Все через нее получилось!

— Вот батюшка вернется, надерет тебе уши, Любава, — прошипела тетка Бережана, но девочка только дернула плечами, отмахнувшись от назойливой няньки.

Она явно повторяла чужие слова. Не могли такие мысли рождаться в головенке у девчушки, которая еще в детской рубашонке по терему бегала.

— От кого ты это слыхала? — тихо спросила Звенислава.

Кровь бросилась ей в лицо, когда Любава заговорила, но нынче княгиня уже совладала с собой. И только голос чуть звенел, выдавая волнение, потому и говорила она негромко.

Подле сестры на лавке неуютно заерзала Яромира. Она даже отодвинулась чуть в сторону и повернула голову затылком к Любаве.

— От княжны Рогнеды, — все также насуплено буркнула девочка и громко всхлипнула, и провела ладошкой под носом.

— А когда она о том говорила? — еще тише спросила Звенислава. — Где ты услыхала?

— Они вышивали вместе, государыня, — вмешалась покаянно тетка Бережана. — Ты уж прости, не уследила за несмышленышем этим, — она положила ладонь на затылок взбрыкнувшей Любаве. — Вот и нахваталась всякого, умишко-то скудненький совсем.