Пляска в степи (СИ) - Богачева Виктория. Страница 54

— Так торквес она у меня забирала, вот как раз за две седмицы управился, едва к сроку намеченному поспел. Одна беда с этими торквесами норманнскими, — кузнец поправил нагрудник кожаного фартука. Из-под него выглядывала порядком заношенная, старая рубаха, пожелтевшая от времени, пота да сажи.

— Я уж пяток зим с ними не возился, а то и больше! — видно, он и впрямь долго размышлял над мудреным заказом, коли нынче так разговорился. — А приключилось то-что? Никак я ошибся в чем-то? — спохватился он.

— Ничего не случилось, — дядька Крут помотал головой. — Я так, приглядываю уж за княгиней нашей, покуда обживается тут, с Ладогой знакомится.

— А-а-а, — понятливо протянул кузнец и закивал. — Ну, добро-добро.

Поговорив с приветливым и словоохотливым мастером еще немного, воевода поспешил покинуть кузню. Иначе б кузнец его заговорил так, что и до вечера просидел бы! А ведь редко когда бывает, что у них языки так умело подвешены. Больше они все молчуны, говорят токмо с молотом да наковальней обычно. Да железо в их умелых руках поет.

Торквес, стало быть. Ну-ну. Расскажу Мстиславичу — и пес с ним! Пусть сам с женой беседы ведет, нашто ей понадобился торквес, да нашто тайно к кузнецу незнакомому ходила, по сторонам головой вертела, чтоб еще и не заприметил никто!

В княжий терем сердитый, нахмуренный воевода возвратился вдвое быстрее, чем когда из него уходил. Внутри за воротами жизнь текла своим чередом: кмети постарше учили воинской премудрости детских да сопливых отроков, гридь забавлялась на деревянных мечах. Напротив терема две маленьких княжны со смехом и громкими криками упрашивали двух огромных волкодавов, Серого и Айну, покатать их. Подле Любавы и Яромиры с недовольно поджатыми губами стояли их мамки да няньки, явно не одобряя такую забаву. С высокого крыльца за девочками наблюдала молодая княгиня. Она улыбалась.

Завидев ее, воевода замедлил шаг. Он и вовсе остановился на половине пути, когда с другой стороны терема показался Мстиславич. Тот прошел мимо дочерей, поглядев на них неодобрительно, и поднялся на крыльцо. Он что-то сказал княгине, а та покачала головой, вновь улыбнулась и заговорила в ответ — горячо, быстро. Выслушав ее, князь махнул рукой и улыбнулся сам.

Воевода вдруг помыслил, что про торквес и в другой день можно рассказать. Он уже развернулся, намереваясь уйти, когда его окликнул князь.

— Дядька Крут, ты здесь! Какая удача, я уж мыслил мальчишек к тебе в избу отправить!

Когда он подошел к терему, Ярослав спустился к нему с крыльца. А вот вниз по ступенькам шагать князю было тяжко: хромота стала шибче заметнее. Ужели та пустяковая рана не прошла для него даром?..

— Чего хотел ты, Мстиславич?

— Повечеряй нынче со мной да Стемидом. Давно не толковали с вами.

Как же давно, коли токмо утром вот беседы вели? Темнит, ох темнит князь!

— Добро, — вслух же воевода сказал совсем другое.

Тем временем маленькие княжны оставили свои попытки растормошить улегшихся прямо на теплую землю сонных волкодавов и наперегонки вприпрыжку поскакали в сторону отца.

— Дяденька Крут, а дай на колесо перуново поглядеть! — Любава подлезла ему под правую руку, ластясь.

Нехотя, с ворчанием он отстегнул от воинского пояса свой оберег — железный круг с шестью внутренними полосками, сходящимися воедино в центре, и положил его в протянутые детские ладошки. Уж он не ведал, отчего старшая княжна так к оберегу его прикипела, что всякий раз просила, завидев.

— Любава, не потеряй! — шикнула на девочку нянька, когда та, подобрав у колен длинную детскую рубашонку до пят, вместе с Яромирой принялась катать колесо по земле.

— Я тоже себе такое хочу, — сказала она, шмыгнув носом.

— Тебе такой оберег не полагается, перунов знак носят на себе воины-мужчины! — немедленно отозвалась нянька. — Подрастешь и станешь носить знак Макоши, покровительницы женского ремесла!

— Скучно, — Любава сморщила хорошенький носик, откинула за спину растрепавшуюся косу и поглядела на отца. — Чеслава же носит перуновы знаки, а она не мужчина.

Вот о чем дядька Крут и говорил, все талдычил князю с самого начала! Испортит эта пришлая чужая девка в портках ему дочерей! Научит всяческим непотребствам, будет перед глазами постоянно мелькать! Воевода покосился на князя, всем видом показывая свое недовольство.

— Чеслава — воительница, тут совсем другой сказ, — Ярослав поглядел на обеих дочерей.

Яромира грустно вздохнула и опустила взгляд, принявшись теребить кончик косы; Любава же фыркнула.

— Любава, Яромира, идите-ка со мной! — молодая княгиня позвала их с крыльца. — Сундуки с приданым будем разбирать.

— О-о-о, — девочки тотчас оживились, глаза у обеих загорелись ярче звезд на ночном небе. — А ты покажешь нам украшения?

— Непременно, коли нынче пойдете, — со смехом кивнула Звенислава Вышатовна.

Любава на бегу сунула в руки воеводы его оберег и птичкой взлетела на крыльцо. Яромира же остановилась подле дядьки Крута, чтобы поцеловать его в щеку, и токмо после заспешила вслед сестре.

***

За вечерней трапезой князь и впрямь собрал воеводу и сотника не в теремных гридницах, где частенько делил стол и хлеб со своей дружиной, а в горнице вверх по всходу, в мужском конце терема, куда обычно не заходил никто, окромя самого князя да его семьи. Верно, и впрямь намеревался Мстиславич обсудить что-то, для чужих ушей не предназначенное.

Когда отдали должное каше с потрохами, мясному пирогу да блинам, Ярослав плеснул себе полную чарку медовухи и достал из висевшего на воинском поясе кошеля перунов молот на тонкой цепочке. Он положил его на стол перед воеводой и сотником, и дядька Крут едва не подпрыгнул на лавке, увидев его. Он присвистнул.

Стемид, досель ни о чем не слыхавший, поглядел по очереди на князя да воеводу.

— Снял с груди мертвого кметя Гостомысла, — тяжело сказал Ярослав и глотнул из чарки.

— Стало быть, я тогда на твоего мальчишку напраслину возвел, — воевода покаянно вздохнул.

— Батька, ты уж объясни мне, неразумному, о чем вы толкуете? — Стемид все глядел на перунов молот да не мог постичь.

— Двум князьям служил кметь Гостомысл — мне да брату.

— Али княгине, — не удержался воевода. — Она ведь его тогда присоветовала. Вот сучье семя, задери его Чернобог!

— Такой оберег носит Святополк. Отец велел выковать для меня колесо, а для него — молот, — пояснил Ярослав Стемиду.

Откуда бы сотнику знать ту давнюю историю.

— Дядька Крут нашел перунов молот затоптанным в песок в том самом месте, где на нас налетели хазары, когда мы ехали к Некрасу Володимировичу. Потом оберег пропал у него из седельной сумки, а его самого отравил кто-то в тереме. Кто-то из моих кметей.

— Я на отрока Горазда мыслил, — вновь вздохнул воевода, запустив пятерню в волосы на затылке.

— А-а-а, так вот откуда у мальчишки шрам через всю руку. Он что же себя до кости вспорол? — недоумевая, Стемид свел на переносице брови.

— Ну, так уж прямо сразу до кости, — ворчливо отозвался воевода, пожав плечами.

— Ты что же, батька, мыслишь, княжич был вместе с хазарами, когда на вас напали? — медленно произнес сотник.

Хмурясь, он щурился, отчего его голубые глаза казались почти черными в пламени лучин да масляных ламп.

— Выходит, был. А Гостомысл признал его оберег и украл. И дядьку Крута для надежности отравил.

Ярослав потянул за ворот рубаху, развязывая тонкие веревочки у самой горловины, и закатал повыше рукава. Воевода покосился на него обеспокоенно. Все же одно дело мыслить, что брат — изменник, а другое — ведать.

Стемид едва не взвился на ноги. Он схватился обеими ладонями за столешницу и сжал до побелевших костяшек.

— Раздери его Перун! — выругался сотник. — Он изменник и предатель, одно твое слово, батька, и…

— Нет, — жестко отрезал Ярослав.

Он казался спокойным. Верно, внутри все уже давно у него отболело по беспутному, подлому брату.

— Батька, да ты…