Укрепить престол (СИ) - Старый Денис. Страница 32

*……………*……………*

Москва

27 апреля 1607 года

Дом… милый дом. У человека должно быть место, куда он хочет возвращаться. Если такого нет, то в жизни что-то идет не так. Особенно это ощущается, если не сидишь на одном месте, а вынужден мотаться по свету. В прошлой жизни у меня был дом, даже после того, как я лишился жены. И пусть в доме всегда сложности, порой и проблемы, но без них невозможно жить. Дети — это проблемы? Куча! Но разве жизнь может быть полноценной без детей?

Вот и я вернулся в дом, и меня накрыло с головой. И прежде всего мои девочки. Я так толком и не знаю, сколько мне лет, вернее сколь изношено это тело годами. Но чувствую себя молодым, лет так на двадцать пять, хотя куда мне помнить, как там в «двадцати пяти». Может виной тому был «косметический ремонт» организма, правильное и хорошее питание продуктами без ГМО и даже без «ешек». И всегда подадут еду, быстрее чем в любом ресторане, даже не представляю, как можно в современных условиях быстро готовить. Складывается впечатление, что всегда все нужное приготовлено, но, если я не попросил, то находятся едоки и царская еда удачно утилизируется. Ну и тренировки. Уверен, что я могу себя уже назвать неплохим фехтовальщиком, учитывая мои умения ножевого боя, все же я остановился на шпаге, но тяжелой.

Помню, в прошлой жизни, как-то на занятиях по предмету военная история, преподаватель решил продемонстрировать свое хорошее настроение, а так же поиграть в «демократию и разгильдяйство», и спросил аудиторию: «Куда бегут воины при захвате города?». Ответы были разные: грабить богатых, учитывая специфику образования, многие говорили, что воины бегут захватывать арсеналы; в таверну выпить и закусить. И лишь я тогда ответил, что воины бегут в женский монастырь.

— И почему? — спросил веселый историк.

— Там наибольшая концентрация женщин для насилия, не нужно бегать по городу и выискивать прячущихся дам, — отвечал я.

И мой ответ, если верить преподавателю, никогда не захватившему ни одного города, верный.

И я побежал в свой «монастырь», где проживает только одна, но весьма симпатичная монашка. Эх, братишка Ахмад, повелитель османов! Завидую твоему султанскому гарему… нет.

Я прибыл специально чуть ли не тайно, ночью и даже в какой-то момент представил себе картину из анекдота, когда муж возвращается из командировки, а жена с любовником. Но, слава Богу, конфуза не случилось.

— И-и-и! — завизжала Ксюша и кинулась мне на шею.

Сказать, что я был шокирован, ни сказать ничего, да и к чему тут слова, пусть из всех звуков царят вздохи и стоны и… скрип кровати. Успел даже во время интимного момента подумать, что нужно сменить всю царскую мебель, а не только в моих кабинетах и моей… отставить… нашей спальни.

— Что это было? — спросил я после первой странички толстенной книжки, под названием «муж приехал».

Ох уж это воздержание… странички быстро читаются, может следующие будут более вдумчиво прочитаны.

— Я рада! Мне говорили, что с мужем нужно быть открытой. Ты хочешь, чтобы я была иной? — настроение Ксении менялось от игривого, к настороженному.

— Нет, оставайся такой. Я не хочу барьеров между нами, и так прилюдно приходится держаться в строгости, — отвечал я, рассматривая икону в Красном углу, которая «заставляла» на себя смотреть и прямо-таки принуждала перекреститься.

Странный религиозный позыв, после того, как предавались разврату. Но образ Христа на доске манил.

— Что это за новый образ? — спросил я, указывая на Красный угол, который был чуть в стороне от кровати, но все равно «цеплял» глаз, чего не было ранее.

— Так это тот фриз, Караваджо, один образ ромейский восстановил. Красиво? Правда? — отвечала Ксения.

— Караваджо здесь? Почему мне никто не сообщал? Он мастер! А я то думаю, почему образ так манит, — сказал я и в «костюме Адама» пошел рассматривать икону.

Есть такие истории в искусстве, когда не понять, искусство ли это, или так, прикол. Вот изображение супа Энди Уорхолла мне не понять, но тут, я и без знания, чьему перу принадлежит глубокая реставрацию иконы, обратил на нее внимание. Ну не из-за того же, что на ней наиболее яркие и качественные краски⁈ Ведь не поэтому, о потому, что я умею воспринимать искусство? Боюсь, что дело все же в красках.

— И как он тебе? — спросил я жену.

— Не поняла, — растерянно ответила Ксения.

— Ты мне смотри! — я улыбнулся, грозя пальцем, а супруга покраснела.

Все же рановато еще полностью расслабляться в компании царицы, не выветрились у нее современные понятия о роли и месте женщины. Не понимает шуток.

Пусть он и Караваджо, великий мастер, но книга лежит открытой, а я еще и строчки новой страницы не прочитал.

— Иди сюда… и пусть весь мир подождет! — сказал я и притянул к себе Ксению.

До утра пару страничек книжки проштудирую.

*…………*………….*

Москва.

27 апреля 1607 года

Человек, обряженный в плащ с капюшоном, сидел в корчме в отдельной комнате, с приглушенным светом. Лишь одна, не шибко яркая, лучина развеивала кромешную тьму, творя лишь сумрак. Рассмотреть лица в таком тусклом свете было невозможно, однако, человек располагался еще и в углу, от чего только усиленным зрением можно было рассмотреть силуэт, но не больше. Этот человек знал, что и как делать, был уже достаточно опытным в шпионских играх, было бы иначе, так агента иезуитов уже рассматривали во всех подробностях на дыбе.

В комнату боязливо, не спеша, вошел, впечатленный флером мистики и таинственности, мужчина. Этот был новичком и только начинал свой путь становления человека «плаща и кинжала».

— Удалось передать царице дощечку с рисунком? — спросил, без приветствий и расшаркиваний, человек в темном углу.

— Да… а как мне обращаться к тебе? — растерянно спрашивал русский дворянин Листов.

— А вам не нужно ко мне обращаться, мои ответы вам ни к чему, а нужные вопросы я и без вашего участия сформулирую, — отвечал таинственный незнакомец.

Тимофей Листов не был туг умом, пусть и не блистал сообразительностью. Он понял уже немало. Во-первых обращение на «вы», как знал мужчина, свойственно скорее французам, даже поляки редко используют такие обороты. Во-вторых, слово «сформулирую» русский человек никогда не стал бы использовать. Ну и то, что в Пинске Листова завербовали иезуиты, говорило в пользу того, что с ним говорит именно представитель этого ордена. Еще и пренебрежение к иконе, названной «дощечкой с рисунком».

— Итак, наш друг Микеланджело, — имя Караваджо таинственный человек произнес как-то… на итальянский манер. — Он ни о чем не догадался?

— А о чем он может догадаться? — вопросом на вопрос ответил Листов, вопреки прозвучавшим ранее требованиям незнакомца.

— Вопросы от меня! — раздраженно потребовал иезуит.

— Он догадался или знает, кто я… что я… служу… — растерялся Тимофей.

— Я понял! — прервал незнакомец затянувшиеся поиски правильных определений, сущность которых — «предатель и шпион».

— Но икону царице передал безропотно? — спросил иезуит.

— Огладил ее, чуть ли на зуб не попробовал и отправил, — отвечал Листов.

Еще бы итальянец, соплеменник семейств Борджиа, Медичи, Сфорца и многих других искусных отравителей, не понимал, что предмет может быть отравлен. Получалось, что художник понял то, зачем именно его выпустили некогда из Пинска, и он противится, даже противостоит, делу отравления царя.

— Уговорите Караваджо на то, чтобы он передал икону и царю… — видя замешательство Листова, который стоял в единственном месте, которое хоть чуть освещалось догорающей лучиной, иезуит продолжил. — Она будет безопасной. Нужно снизить бдительность и художника и царя. Этот… царек весьма предупредителен, чтобы беспечно принимать подношения будь от кого, поэтому первые дары будут безопасны. Но ты, Тимофейка, смотри… знамо в чем вины твои за смерти русских посланников, которых ты своими руками резал в Пинске, земелька твоя тако же погореть может, да и ты сам жить не станешь, коли что. Ну, коль все будет добре, так золота тебе столько отсыплю, что и за две жизни не потратишь.