Все разбитые осколки (ЛП) - Уайльд Риа. Страница 24

— Да, приятель, — пробормотал я. — Я знаю, что я мудак.

Собака даже не удостоила меня взглядом, она осталась лежать лицом к стене и больше не открывала глаз.

На верхней ступеньке лестницы я замешкался.

Дверь Эмери была слегка приоткрыта, но внутри было темно, и если бы я прислушался, то смог бы услышать тихие вдохи и выдохи ее дыхания. Вопреки здравому смыслу, я подхожу к ее комнате и осторожно толкаю дверь. Напротив двери стояла большая кровать, и я смог разглядеть ее маленькую фигурку под толстым покрывалом. Она спит на боку, свернувшись клубочком, и мирно посапывает.

Хотел бы я быть лучшим мужчиной.

Опустив голову, я прошел несколько шагов до своей комнаты и закрылся в ней.

Несколько часов сна, я умолял, всего лишь несколько…

Но сон был бесполезен, когда воспоминания подстерегали меня там…

***

Затхлый запах наполняет воздух, его невозможно перепутать с вонью. В нос ударил резкий запах гнилого тела, разлагающихся мышц и кожи. Смерть была моим другом, и этот запах невозможно было перепутать с тем, чем он был.

Здесь кто-то умер, и его смерть, словно призрак, отпечатала эти сырые коридоры. Я был один, единственным моим спутником был звук моего тяжелого дыхания через рот, чтобы попытаться избавиться от запаха, но это мало что дало, потому что это дерьмо все еще просачивалось внутрь настолько, что я чувствовал его вкус на своем языке.

Я смотрел вперед, пока подошва моего ботинка не наткнулась на мокрое пятно, и мой взгляд не упал на лужу блевотины. Я не могу удержаться, чувство мрачного любопытства охватывает меня, и я толкаю слегка приоткрытую дверь. А после сгибаюсь и меня тошнит возле лужи рвоты у своих ног.

Раздувшееся тело пролежало в этой комнате долго, очень долго, плоть отслоилась от костей, глаза выпали из глазниц, а жуки и грызуны использовали тушу в качестве лакомства. Сквозь разорванную кожу я видел кости, видел, где раньше были его глаза, нос и рот.

Лукас.

Мой сводный брат.

Если бы не большое серебряное кольцо на среднем пальце его правой руки, я бы не догадался, что это он. Но кольцо было реликвией, принадлежало нашему отцу и перешло к Лукасу после его смерти.

Наверное, какая-то часть меня надеялась, что мой старший брат еще жив, какая-то безнадежная часть все еще верила в это, но нет, Габриэль был прав. Лукас был мертв, и уже давно.

Габриэль… причина, по которой я вообще оказался здесь.

Он пришел за своей женщиной, Амелией, и его было не остановить. Я все еще был зол на него. Чертовски зол, потому что он пытался обвинить меня во всем этом гребаном дерьме, как будто я имел какое-то отношение к многочисленным нападениям на город. Но я был на его стороне, я всегда был там, даже если не показывал этого.

Ашер, мой близнец, был ослеплен непонятными эмоциями и не мог забыть о том, что Сэйнты забрали нас у матери, когда нам было всего шесть лет, но я знал, что это благословение.

Камилла, мать Габриэля и Лукаса, может, и ненавидела нас — не то чтобы я ее винил, в конце концов, мы были напоминанием о неверности ее собственного мужа, — но все остальные — наш отец, Габриэль, Лукас — относились к нам как к родным. Ашер думал, что с нами обращались иначе, чем с нашими сводными братьями, но это было не так. Их били и кричали на них так же, как и на нас. Методы у них были отвратительные, но в конце концов мы превратились в бессердечных людей, какими и должны были быть Сэйнты. И я забочусь о своей семье. Сильно.

Даже малышка Амелия, которая прожила в семье всего несколько месяцев, уже успела полюбиться мне своими характером и защитой своего сына, моего племянника.

И именно поэтому я был здесь.

Я следил за машиной, которую мне приказал не преследовать сам Габриэль.

Но нет, я не выполнял этот проклятый приказ. Странное предчувствие заставило меня выйти из дома через десять минут после того, как Габриэль ушел, и я оказался здесь. Я провел на улице минут двадцать, осматривая все вокруг, но ничего не обнаружил: ни шума, ни движения… ничего, как будто здесь вообще никого не было. Но у входа стояла машина Габриэля. Он был здесь, а значит, и Амелия тоже.

И это, хотя я и не осознавал этого в тот момент, было концом внутренней войны.

Я молча крадусь по узкому коридору, все дальше от гниющего трупа брата и к последней двери. Внутри я слышу голоса, приглушенные огромной дверью, но в моей голове возникает ощущение узнавания.

Крик прорывается сквозь пространство, он такой грубый, такой полный агонии и отчаяния, что я едва не падаю на колени прямо здесь. Я слышу крики, мужские, женские, хриплый голос, умоляющий и просящий, и жестокий смех в ответ.

— Я думаю, что ее боль гораздо прекраснее, чем ее удовольствие.

Ашер.

Это был голос Ашера.

Нет, нет, не может быть. Не мой близнец. Не мой брат.

— Не смотри, — голос Амелии мягкий, даже когда я знаю, что ей больно. — Не позволяй, чтобы это было последнее, что ты видишь.

— Малыш, — голос Габриэля звучит захлебываясь, забитый эмоциями. — Ашер, пожалуйста.

Весь мир качается под моими ногами с такой силой, что на мгновение я действительно поверил, что земля затряслась от такой силы. Нет. Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет.

Ашер смеется над мольбой нашего брата, и я больше не могу этого выносить. Я чувствовал, как это оцепенение распространяется по мне, начинаясь в голове и проходя по телу, как воды в реке. Я выпрямляю спину, выравниваю дыхание и толкаю дверь.

Габриэль замечает меня, и на его лице мелькает страдание, а затем Ашер поворачивается ко мне.

— Атлас?

Я осматриваю комнату, вижу кровь, стекающую по рукам Габриэля, который борется с металлическими ограничителями, пытаясь добраться до своей жены, своей любви, Амелии. Вижу кровь на руках Ашера, но она принадлежит не ему, а Габриэлю и Амелии, а затем вижу Амелию…

Милая Амелия…

С поднятым платьем, оттянутыми в сторону трусиками и кровью. Так много чертовой крови, льющейся из того интимного места между ее ног. Это сделал Ашер.

Это сделал мой близнец.

Нет.

В тот момент я чувствовал безудержную ярость.

Я вспомнил каждое нападение, каждое предательство, ненужные смерти, угрозы… Ашер сделал все это, и ради чего?

Он не был моим близнецом. Больше нет.

Я ничего не чувствовал, осторожно и точно ступая по пространству, пыль и гравий шевелились под ногами.

— Давно пора, — злорадно улыбнулся мой близнец.

Но я не улыбнулся. Я не помнил своей последней улыбки и полагал, что мы принимаем счастье как должное, потому что после этого я уже никогда его не почувствую.

Я достаю спрятанное под курткой оружие, поднимаю его и наблюдаю, как брови Ашера сходятся в замешательстве.

Я без колебаний нажимаю на курок.

Пуля пробивает голову Ашера, кровь брызжет повсюду, на Амелию, на меня и на стены.

Внутренне я кричу.

Я кричу, кричу, кричу…

Боль от того, что я сделал, была железным клеймом на моей коже, потеря близнеца — кулаком в моей груди, и я чувствовал, как часть моей души уходит, а на ее место приходит боль. Не физическая.

Она была душевной, как будто я только что вырвал что-то из себя.

Я убил своего родного брата. Моего близнеца.

Я убил его.

Я сделал это.

Смерть была картой, которую сдавали много раз, смерть была картой, которую я мог разыграть без угрызений совести, но это убийство, эта смерть, она убьет меня…

Я убил его.

Я убил Ашера. Моего брата.

Моего близнеца.

Глава 20

༺Эмери༻

Меня разбудило болезненное ворчание.