Имбиторы атакуют на заре - Кружковская Ида. Страница 18

«Ладно, — думаю, — наука от нас не уйдет, послужим в армии, а потом…» Да не вышло это «потом».

В Холмске экзамены сдал, и меня на другую коробочку, на танкер один устроили, теперь уже судовым радистом на полном окладе, как положено.

И чего я только не повидал! Я ведь и в Хайфоне был, и самолеты американские нас «пужали». Ниже борта летают, черти. Лицо видно, все видно. Заходил и в Сингапур, и в Калькутту. Ходили в Южную Америку, порт Вальпараисо такой видел. В Сиднее два дня провел. И случилась тут со мной беда. Поначалу так, ничего, а обернулось таким, что, расскажи мне кто такую историю, сам бы в нее ни за что в жизни не поверил бы.

Были мы.как-то на пути в Момбасу. И схватил меня живот. Боли страшные, ходить не могу, с койки вел передачу по рации.

— Аппендицит?

— Он… Когда прибыли в Момбасу, меня сразу в госпиталь, да пока мы добрались до порта, у меня осложнение произошло. В общем, я без сознания был трое суток. Хорошо, там кениец один был, в Москве учился и по-русски мог говорить совсем без акцента даже, так он от меня не отходил и операцию сделал, и все прочее. Из консульства меня посещали, фрукты разные приносили, да только коробочка без меня ушла… Договорились тогда наши из посольства, что меня отправят во Владивосток на английском трампе «Рич Джек», это по-нашему «Богатый Джек». Только мы из Момбасы вышли, как шторм, и одного моряка за борт смыло. Еще день, и опять несчастье: заболел их радист Тэдд — отличный парень.

Вызывает меня капитан, а я, конечно, в институте немного английский учил, а когда плавал, понемногу и говорить научился, не так чтобы, а понятно, когда надо.

— Нужны руки, — говорит капитан, — вы моряк?

Руки «хэндс» — это у них простые матросы, еще с давних времен у них так, а совсем простой матрос у них называется «руки перед мачтой».

— Я радист, — отвечаю, — могу заменить вашего Тэдда.

Капитан кивнул головой, и больше мы с ним не говорили. Тэдд, лихорадка у него была сильная, объяснил мне расписание, дал волны, и я вышел сразу на связь. И скажу вам, для трампа связь — первейшее дело. Это ведь не рейсовое судно, которое идет — знает куда и знает зачем, и точно по расписанию. Трамп — это бродяга. Сегодня в Южную Америку, а в море связались по рации, выгодней груз предложили, ну тогда радиограмму судовладельцу, там выписывается коносамент — документ такой, вроде закладной на груз, обязательство такое и все: идем вместо Америки в Африку, Так и в тот раз было. Я было старпому жаловаться на изменение курса, а тот говорит: «Не можем мы из-за вас одного менять курс и терять деньги, доллары, понимаете?» Я, конечно, связался с Момбасой, дал телеграмму в консульство и во Владивосток. Мне и отвечают: не волнуйтесь, набирайтесь опыта в плавании на иностранном судне, желаем всего доброго. Одним словом, семь тебе, Вася, футов под килем и вкалывай.

Взяли мы груз в Порт-Элизабет, идем с ним в Австралию. Из Сиднея — на Филиппины… И не дошли… Сам Го-Шень пожаловал к нам…

Слыхали про такого, черта морского? Не слыхали? Ваше счастье. Кто виноват был во всем этом деле, сказать не могу. Капитан оставил за себя старпома, а сам на катере отправился с судовыми документами в порт.

Стояли мы тогда в виду одного из островков Соломонова архипелага. Как обычно в тех местах, окружили нас лодчонки с местными жителями. То одно предлагают, то другое. Мейт, старпом по-нашему, приказал никого не пускать на борт, а так, на веревках: мы им — деньги, а они нам фрукты разные, ракушки, ну, в общем, что положено. И как тут мы прозевали?

Видно, все с одного борта столпились, нам там обезьянку предлагали, детеныша орангутанга. Да, забавная у нас вышла обезьянка, когда на нас набросилось человек тридцать, А мастера какие?! Только с места двинешься, и уже лежишь на палубе, а через секунду — во рту тряпка, руки с ногами стянуты, не человек, а куль, бублик какой-то. И полный вперед.

Побросали нас в трюм и шуруют вовсю. Слышим: дрели электрические жужжат. Иллюминаторы и те отвинчивают. Потом спустился к нам сам Го-Шень. Интересный такой дядечка. Высокий, лицо как из кости темной вырезано, глаза быстрые, сам гибкий, хотя и немолодой. А в руках его — корабельный лист, где мы все по должностям расписаны.

— Почему один лишний? — спрашивает у мейта. Тому кляп изо рта вытащили и к стенке трюма прислонили.

— У нас пассажир, — отвечает старпом и на меня глазами указывает.Моряк русский, радист.

Го-Шень на меня посмотрел, подбородком повел, будто воротник ему резал, и меня тотчас развязали и поставили перед ним.

— Тебя звать как? — спрашивает по-русски почти без акцента. — Иван-Степан?

— Василий, — отвечаю, а сам чувствую — ноги не держат.

— Хочешь со мной погулять, Василий? Наше дело лихое: сегодня здесь, а завтра там; — А они как же? — спрашиваю и глазами на связанную команду показал.

— На что они мне, — отвечает Го-Шень. — Кингстоны откроем, и майна помалу, пошли -на дно крабов кормить. Я тебе жизнь подарю в память моей матушки, из России она… И поболтать будет с кем, я ведь с детских лет по-русски говорю, а забывать стал.

— Помилуй, — говорю, — пожалей моряков, капитан. Тогда и поговорим.

— Э, нет. Кто меня видел, тот должен умереть. Правило такое, сам понимаешь. Я ведь еще и по земле походить хочу. Да и на что они тебе, британцы эти? Высокомерные людишки.

— Это простые ребята, не могу…

И больше не помню ничего. Даже не помню, как Го-Шень пистолет достал, просто выпало из памяти. И полоснул он меня прямо в это место.

Василий дотронулся до своего «шарика» на лбу.

Очнулся я. когда вода к голове подобралась. Люк открыт был и солнце прямо над ним стояло, но только виделось мне все как в сумерках. Оглянулся кругом, а вся команда повязанная будто в судорогах бьется, а глаза, глаза какие… У одного меня только руки не связаны, да с такой дыркой в голове многого не сделаешь. Подобрался я, однако, к кингстону и давай крутить маховик, да по градусу, по полградуса, а вода идет и идет. И тут я за голову схватился от боли, а потом рукой в крови за нарезной шпиндель кингстона взялся. Не соображал я, конечно, а вышло, что смазал этот шпиндель, и пошел, и пошел… Стала тарелка на место, и воду как отрезало. Подобрался я тогда к Тэдду и зубами веревки на его руках развязал, а у самого уже все силы кончились.

Наверх меня уже вынесли.

Ну и натворил нам этот пират дел. Все латунные части вывинтил, у капитана в каюте всю мебель снял, обшивку со стен деревянную и ту оторвал и увез. В камбузе ни ложки-поварешки, ни тарелки — ничего.

А уж матросские сундучки там, чемоданчики — все раскрыты, и все на пол вытряхнуто. Радиостанция судовая прострелена автоматной очередью, даже антенну срезали. И стали мы опять загибаться. Только теперь от голода.

На третий день со мной бред случился. Приснилось мне, когда я спал на палубе, что давит меня что-то. Попробовал глаза открыть — не могу, дышать — не могу, кричать — тоже не могу. Давит будто что и давит, на грудь, на мозг…

— Это кошмар такой, — подсказал я.

— Если бы, если бы кошмар. Было что-то другое. Мне Тэдд рассказывал, лихорадка его сразу оставила, как Го-Шень к нам пожаловал, видел он, что-то серое, а ночью все серое, будто на меня наползло из-за борта, а ни у Тэдда, ни у кого сил не было и на ноги подняться. Только утром встал я как встрепанный. Здоров, ну совсем здоров! Лоб пощупал, а там шарик будто, но кровь не сочится, и все зажило. А сил во мне будто вагон прибавилось. Я и туда, и сюда. Удочку изготовил, рыбы наловил, печь в камбузе растопил и давай британцев подкармливать. В день все были на ногах. Капитана Го-Шень убил, когда тот из порта вернулся, но старпом по звездам стал определяться, механик в машинном отделении гремит, жизнь пошла, одним словом.

Понимал я: что-то ночью было, но что? А думать об этом не мог както, вся энергия уходила наружу: спасти моряков, спасти коробку, а что мне с этого? Да, видно, нельзя было иначе.

А положение у нас не простое. Как-то спрашиваю мейта: — Куда нас относит? Может быть, к порту какому?