После долго и счастливо (ЛП) - Лиезе Хлоя. Страница 19

Я хрипло сглатываю, косясь на Фрейю. Она свесила голову и шмыгает носом.

— Я посмотрел ей в глаза и увидел любовь, — шепчу я вопреки узлу, сдавившему грудь. — Я ощутил любовь. И я хочу вернуть это. Я хочу снова чувствовать любовь вместе с Фрейей.

Фрейя падает на коврик для Твистера, закрыв лицо, и начинает плакать. Прежде чем доктор Дитрих успевает что-то сказать, прежде чем сознательная мысль формируется у меня в голове, я уже притягиваю Фрейю в свои объятия.

Доктор Дитрих приседает на корточки, размеренно и мягко гладя Фрейю ладонью по спине.

После нескольких минут её плача, показавшихся вечными и вызвавших у меня такое ощущение, будто моё сердце пилой вырезают из груди, Фрейя выпрямляется и вытирает глаза.

— Извините, что я сорвалась, — шепчет она.

— Давайте закончим с игрой. Присаживайтесь оба, — говорит доктор Дитрих, снова садясь на свой стул.

Мы с Фрейей встаём, затем опускаемся на диван, и наши тела оказываются чуть ближе друг к другу, чем в начале. Я стараюсь не замечать это, не наделять смыслом. Если Фрейя и обращает внимание, то не показывает.

— Фрейя, меня беспокоит, что ты извинилась за плач, — говорит доктор Дитрих. — Я горжусь тобой за то, что ты плакала. Прочувствовать наши чувства — это смелое и здоровое поведение.

Фрейя слабо улыбается доктору Дитрих сквозь слёзы, затем сморкается.

— Чем вызваны твои слёзы? — спрашивает доктор Дитрих. — Назови свои эмоции словами.

Фрейя прикусывает губу.

— Боль. Смятение. Злость.

— Хорошо. Продолжай, если хочешь.

— Я не понимаю, почему мы здесь. Если Эйден хочет чувствовать любовь со мной, почему наша коммуникация изначально пострадала? Почему он скрывал всё от меня — его работу, его тревожность и её влияние на физическую близость? Это действительно потому, что он разбирался сам с собой? Он не мог сказать мне… всё это по ходу процесса?

Доктор Дитрих покачивается на стуле.

— Ну, думаю, тебе стоит спросить у него. А ещё я думаю, тебе надо спросить себя: ты тоже утаивала от Эйдена мысли или чувства, о которых ему стоит знать?

Фрейя смотрит на свои ладони, затем поднимает взгляд на меня, и в её глазах блестит новая уязвимость.

— Я… — она прочищает горло. — Иногда я вроде как закупориваю свои чувства внутри и стараюсь разобраться с ними, прежде чем говорить ему.

— Ладно, — мягко произносит доктор Дитрих. — Почему?

Фрейя нервно косится на меня, затем отводит глаза.

— Я не хочу беспокоить Эйдена, когда мои эмоции зашкаливают. Я знаю, его расстраивает, когда я слетаю с катушек.

— Фрейя, — я сжимаю её ладонь. Так больно слышать, что она скрывает себя, причиняет себе такую боль, чтобы защитить меня.

«Продыши это, Эйден. Дыши».

— Фрейя, — шепчу я. — Я всегда хочу знать, что ты чувствуешь.

— Кто бы говорил, — огрызается она сквозь слёзы.

— Потому что это я страдаю от тревожности, а не ты! Тебе не нужно тащить на себе всё то ментальное бремя, что и я. Я стараюсь вносить коррективы, чтобы было справедливо.

— Ах, — доктор Дитрих поднимает ладонь. — Насчет этого слова, «справедливо»… идея «справедливости» в браке или любых отношениях попросту невозможна. Никакой брак не является справедливым. Он комплементарный, взаимодополняющий. Идея справедливости — это в лучшем случае абсурд, в худшем случае эйблизм.

Мы оба резко поворачиваем головы и смотрим на неё.

— Эйблизм? — переспрашивает Фрейя.

— Эйблизм, — подтверждает доктор Дитрих. — Потому что утверждение, будто отношения должны быть «справедливыми», намекает, что лишь определённый баланс и распределение навыков и возможностей имеет ценность. Это утверждает деспотичную, вредоносную идею, что для нормального партнёрства необходима некая «нормальность» или «стандарт». Тогда как в реальности нужны лишь два человека, которые любят то, что они дают друг другу, и вместе делят работу любви и жизни.

Доктор Дитрих по-доброму улыбается нам.

— Эйден, ты пытаешься уберечь Фрейю от необходимости эмоционально нести на себе «больше», чем она должна по твоему мнению. Фрейя, ты избегаешь честности насчёт чувств и мыслей, которые по твоему мнению заставят Эйдена чувствовать «больше», чем по-твоему должен. У вас обоих хорошие намерения, но это ужасная идея. И многие пары так делают. Даже после того, как ты, Фрейя, поклялась любить его всего, а ты, Эйден, поклялся отдавать ей всего себя.

Фрейя моргает, глядя на меня, и у неё глаза на мокром месте. Я смотрю на неё, так сильно желая обнять и поцелуями высушить её слёзы.

— Фрейя просто пыталась меня защитить, — говорю я доктору Дитрих, не сводя глаз с Фрейи. — И я тоже пытался защитить её.

— Да, — говорит доктор Дитрих. — Но мы защищаем своих супругов от тех вещей, которые способны нанести настоящий урон — насилие, жестокость — а не от наших врождённых уязвимостей и потребностей. Эти вещи они должны любить и взаимодополнять. В противном случае, — выразительно дополняет она, — страдает наша близость, наша связь… наша любовь.

Фрейя всматривается в мои глаза.

— Логично.

— И ещё, Фрейя, — говорит доктор Дитрих, — мои клиенты-женщины часто осознают это на приёме — они утаивают свои чувства, потому что наша культура диктует, что нас не воспринимают всерьёз, когда мы «эмоциональны». Но я скажу тебе — твоему мужу нужно слышать твои слова о чувствах. Эйден, надеюсь, ты понимаешь их значимость.

Я киваю.

— Понимаю. Но может, я не давал это ясно понять. Я хочу, чтобы ты говорила мне, Фрейя. Я постараюсь получше демонстрировать это.

Фрейя поднимает на меня взгляд.

— Хорошо, — тихо говорит она.

Наши глаза встречаются, взгляды изучают лица. Это всё равно что впервые за долгое время стереть туман с зеркала и поистине увидеть, что передо мной. Я гадаю, чувствует ли Фрейя то же самое.

— Итак, — говорит доктор Дитрих, руша момент. — Это сказалось на вашей сексуальной близости. Эйден сказал тебе, что когда его тревожность настолько сильна, это влияет на его либидо. Как у тебя дела, Фрейя? В сексуальном плане.

Щёки Фрейи розовеют.

— Бывало и лучше.

К моему лицу тоже приливает жар. Это ощущается как абсолютный провал.

Доктор Дитрих вопросительно приподнимает брови.

— Ты не могла бы рассказать подробнее?

— Ну, — произносит Фрейя. — Прошли… месяцы. Я точно не знаю, что пришло первым — ощущение, что Эйден работает намного больше, или что он не проявляет инициативу как раньше. Так что я чувствовала себя отверженной. Как будто он меня не хотел. А потом и я перестала хотеть секса. Я не желала, чтобы он отстранялся от меня эмоционально, но думал, что всё равно может получить мое тело.

— Я так не думаю! — говорю я ей. — Я никогда не хотел безэмоционального секса с тобой.

Доктор Дитрих переводит взгляд на меня, склонив голову набок.

— Так что ты чувствуешь?

— Что рождение ребёнка — это немалый подвиг, — признаюсь я прежде, чем мне удается остановить себя. — Что воспитывать ребёнка в одном из самых дорогих городов Америки, с нашими-то студенческими займами — это немало, и это потребует большего, чем я делал прежде. Я немного зациклился на работе, чтобы подготовить нас к этому, и каким-то образом всё превратилось в то, что я отвергаю её, хочу её тело, но не её сердце?

Бл*дь, это обвинение ранит.

— Эйден, ты так говоришь, будто один несёшь на себе эту ответственность, — рявкает Фрейя. — А это не так. Я в курсе, сколько стоит проживание и обеспечение ребёнка. У меня есть подруги с детьми, которым пришлось принять невероятно сложные решения касаемо карьеры и материнства. Я несла это в себе и много обдумывала, учитывая, что я тоже работаю и помогаю оплачивать счета.

Помогает? Да её последняя зарплата была крупнее моей, а значит, она всё же получила то повышение, к которому стремилась. А я снова, как последний засранец, забыл сказать что-нибудь. Я вздохнул с облегчением и перенёс сумму в накопления, мой пульс чуть успокоился, когда та цифра сделалась чуть больше, а потом на электронную почту упало письмо насчёт приложения, поглотило всю мою радость и затащило обратно в мир нескончаемых списков дел.