Убийство на Аппиевой дороге (ЛП) - Сейлор Стивен. Страница 68

- Конечно, нас схватили не ради выкупа, - сказал Эко, делая вид, что не расслышал последних слов. – Их кто-то подослал – кто-то, кому сильно не по душе наше расследование.

- А точнее, тот, для кого добытые нами сведения представляют серьёзную опасность. Следовательно, вопрос шестой: для кого мы стали опасными?

- Но разве это не ясно, папа? Для Милона, для кого же ещё? Мы выяснили совершенно точно, что вся его речь на контио о якобы устроенной Клодием засаде – ложь от первого до последнего слова. И у нас есть доказательства. Ты же сам говорил Фелиции, что Милон отчаянно борется за свою жизнь и не остановится ни перед чем.

- Что и подводит нас к последнему вопросу. – Я нацарапал на стене цифру VII. – Почему нас не убили, а всего лишь похитили? Если Милон или кто-то другой просто хотел от нас избавиться, почему его люди не прикончили нас и не оставили мёртвыми там же на дороге, забрав деньги – как будто это всего лишь очередное убийство у гробницы Базилиуса, где такое случается сплошь и рядом? Если же Милон хотел прежде выяснить, что именно нам удалось узнать, нас бы допросили, а потом убили. Не представляю, для чего мы можем понадобиться ему живыми. Я вообще сомневаюсь, что за всем этим стоит Милон. Я имею в виду наше похищение.

- Но кто же тогда? Единственный, кроме Милона, про кого ты расспрашивал…

- Марк Антоний.

Послышался скрип отворяемой двери.

- Может, сегодня мы всё узнаем, - шепнул Эко. Я повалился на пол, обхватив живот руками.

Последовало ставшее уже ритуалом разглядывание содержимого отхожего ведра, щедро сдобренного кровью. Наши тюремщики – а на этот раз заявились оба – пристально вглядывались в него – ни дать ни взять, авгуры, изучающие внутренности жертвенной курицы.

- Твой отец неважно выглядит, - сказал Эко тот, кто обычно не заходил.

- Что, дошло? – зло переспросил Эко.

Голос его дрожал, и даже не от притворной ярости, а от возбуждения - как струна, когда её тронешь. Я сам с трудом заставлял себя лежать неподвижно. Долгожданный миг настал, и во мне самом пробудилась ярость, которую я подавлял все эти долгие дни в темноте. Теперь она поднялась жаркой волной. Сейчас я смогу наконец дать ей выход.

- Нам лучше забрать его отсюда. – Тот, кто обычно оставался снаружи, нагнулся и отомкнул цепь, удерживавшую крышку люка. Вдвоём тюремщики подняли железную крышку и с тяжёлым стуком уронили её на металлическую решётку.

Дверь нашей тюрьмы была открыта.

- Он не может подняться. – Эко беспомощно суетился вокруг меня.

- Ну и как мы его отсюда вытащим? – с сердцем спросил тот, кто приходил каждый день.

- Помоги своему отцу подняться, - сказал другой, который явно был за старшего. – Как хочешь, но подними его на ноги. Вот так. Подведи его сюда. Пусть поднимет руки, мы вытащим его. Да подними ты ему руки, если он не может их поднять. В конце концов, жив он ещё или нет?

Величайшая ошибка полководца – и с этим согласились бы и Помпей, и Цезарь – недооценить противника. Моё поведение за последние дни заставило наших тюремщиков поверить, что я слаб, болен и вообще еле жив. Они ухватили меня за руки, не ожидая сопротивления. Они готовились поднимать безвольное тело обессиленного больного.

Вместо этого я потянул их вниз со всей силой, на какую был способен. Стоявший тут же Эко схватил их за руки повыше локтей и рванул, норовя столкнуть головами.

То был миг, когда всё могло погибнуть. Наши тюремщики могли удержаться на ногах и вырваться – и я шлёпнулся бы на спину. А они поспешили бы опустить железную крышку и замкнуть цепь, выбранили бы нас, потом посмеялись бы над нами, и мы остались бы в ненавистной яме – спать среди крыс, терзаться страхом за родных, колотить в бессильной ярости кулаками по стенам...

Но случилось совсем другое.

Глухой стук, глуше, чем от удара двух камней, но не такой глухой, как от столкновения полых тыкв - сладчайший из тех, которых мне довелось услышать за всю свою жизнь!

Дальше всё произошло очень быстро. Тот, кто приходил каждый день, свалился в яму головой вниз. Я тотчас же навалился на него всей тяжестью. Палочка, которой Эко царапал на стене отметки, была у меня в руках. Последние дни мы терпеливо затачивали её об камни, смачивая водой из ведра, и нам удалось заострить конец не хуже кинжала. Ею-то я и ударил упавшего в спину, как ножом, и уже замахнулся для второго удара, когда до меня дошло, что это ни к чему. Упавший был мёртв. При падении он сломал себе шею.

Я поднял голову и увидел, что в яме больше никого нет. Эко уже успел выкарабкаться. До меня доносились звуки борьбы.

Взяв в зубы импровизированный кинжал, чувствуя привкус крови, я вскочил, ухватился за железный прут решётки и подтянулся. Этот манёвр мы отрабатывали по многу раз каждый день – прыгали, хватались за прутья решётки, подтягивались, чтобы сохранить силу рук. И всё же я не ожидал, что это будет так легко. Я буквально взлетел вверх, словно меня подсадила невидимая сильная рука. Ярость придала мне сил – ярость и сознание того, что фортуна обернулась к нам лицом.

Эко и второй сторож, сцепившись, катались по полу конюшни. Сторож был заметно крупнее и наверняка сильнее; но моего сына обуревала та же ярость, что и меня, удесятеряя его силы. Подняв деревянный кинжал, я бросился к ним, и успел мельком заметить кровавую ссадину у сторожа на любу, прежде чем ударил его остриём в шею. Он издал отчаянный крик, вырвался и, вскочив на ноги, бросился к дверям, зажимая рану. Кровь сочилась у него между пальцами. Мы с Эко кинулись следом.

После многих дней пребывания в полутёмной яме дневной свет ослепил нас. Я был готов к новой схватке, но оказалось, что сражаться не с кем. Мы с Эко стояли одни в дверях заброшенной конюшни, а перед нами был заросший сорняками двор, окаймлённый деревьями.

- Второй там, в яме! – выкрикнул Эко. Он снова вбежал в конюшню, один поднял крышку люка и со стуком захлопнул её. – Посмотрим, как тебе здесь понравится! Сейчас ты скажешь нам, на кого ты работаешь, свинячье отродье!

Я тоже шагнул внутрь, чувствуя, как к недавнему возбуждению примешалась внезапная усталость.

- Нам лучше убраться отсюда, Эко, да побыстрее. Кто знает, куда побежал тот, другой. Он может привести подмогу.

- Но, папа…

- Эко, этот в яме мёртв.

- Нет! – Эко вгляделся в полумрак сквозь прутья решётки. Человек лежал, неправдоподобно вывернув голову. Всё же Эко упорно не желал смириться с тем, что противник мёртв, пока не увидел, как через голову упавшего пробежала крыса.

- Это ты его, папа?

- Нет, Эко. Он сломал себе шею, когда упал. Всё случилось в один миг.

- Жаль, - отозвался Эко, глядя на него сверху. – Слишком легко отделался.

Я покачал головой, не соглашаясь. В конце концов, покойный за всё время не проявил по отношению к нам ни малейшей жестокости. Многие ли на его месте, получив безграничную власть теми, кто богаче и выше по положению, вели бы себя так же? В сущности, он вообще был нашим слугой, приносившим нам еду и выносившим за нами ночную посудину. Не он был нашим врагам.

Рассудительность моя была дурным знаком. Это значило, что порыв прошёл, и гнев стал угасать. Окровавленная заострённая палочка в моей руке вызвала отвращение, хотелось отбросить её прочь. Миг освобождения, которого мы так жаждали и ждали, настал и миновал. Новые противники могут застать меня неспособным противостоять им. Хотя нам и удалось вырваться на свободу, но опасности только начинались.

Глава 24

Итак, мы вырвались на свободу. Без гроша, обратиться за помощью не к кому; всё, что при нас было – дневная порция хлеба, которую принесли нам тюремщики в то утро. Вдобавок мы совершенно не знали, где находимся.

Вокруг, насколько хватало глаз, не было никаких признаков города. Плохо. В городе можно раздобыть то, что тебе нужно – стащить одежду, украсть несколько медяков, чтобы хватило сходить в баню и к цирюльнику. А затем, смыв многодневную грязь, переодевшись в чистое, побрившись и приобретя пристойный вид, подобающий добропорядочным гражданам, расспросить прохожих, выяснить, где находишься - и двигаться дальше, не привлекая излишнего внимания. В городе мы могли бы найти знакомого или знакомого знакомых, который согласился бы одолжить нам необходимую сумму или порекомендовал бы нас кому-нибудь, кто собирается в Рим и не станет возражать против спутников. Но сельская местность – совсем другое дело. На просёлочной дороге мы непременно бросимся в глаза и вызовем подозрения. Заросших, грязных, нас вполне могут принять за беглых рабов, даром что мы носим железные кольца римских граждан. Любой, кто заметит нас, с радостью расскажет нашим преследователям, когда те станут расспрашивать. Легче остаться незамеченным на людной улице, чем в чистом поле.