Талисман - Андерсон Кэтрин. Страница 38

Затем Лоретта услышала хриплый женский голос, перебивший общий шум. Толпа расступилась, пропуская высокую, полную женщину. Она размахивала над головой длинной деревянной ложкой, которой время от времени била по головам на своем пути. Ее коричневые глаза излучали гнев. Приблизившись к Охотнику, она остановилась, широко расставив ноги, уперев руки в бока и не отрывая глаз от Лоретты. Хаос вокруг нее стал успокаиваться, как оседающая пыль.

Лоретта почувствовала, что должно произойти нечто важное, и это связано с нею. Она смотрела на женщину, боясь пошевелиться, не в состоянии глотнуть. Классические черты лица сквау задели в ней какую-то струну, показались знакомыми каким-то неопределенным образом. Густые пряди волос опускались на широкие плечи, серебристые пряди перемежались с прядями цвета черного дерева. Она была красива и некрасива. В ее лице, словно высеченном из камня, было выражение высокомерия и чего-то невежественного. Одеяние из оленьей кожи, облегающее фигуру, свидетельствовало о полном, но хорошо сложенном теле. А ее глаза… Прямой, пронзительный, странно знакомый взгляд смерил Лоретту с ног до головы. Сколько раз Охотник смотрел на нее подобным образом?

Осознание медленно пришло к ней. Черты лица, как бы высеченные из камня, полные, красивой формы губы, резко очерченный подбородок и надменное выражение лица. Мать ее господина.

Взгляд женщины встретился с глазами сына, и она улыбнулась. Переведя взгляд снова на Лоретту, она сказала:

— Eln man-suite mah-zi-ich-ket?

— Моя мать, Женщина Многих Одежд, спрашивает, не хочешь ли ты кушать?

Лоретта энергично покачала головой, прижавшись теснее к его груди. Быстро прикинув, она решила остаться с Охотником. Он наклонился так, чтобы заглянуть ей в глаза.

— Ты не будешь бояться. Моя мать будет разбивать головы. Твой хороший друг. Ты должна ей доверять.

Лоретта пробежала взглядом по стене тел, одетых в кожу, и впервые прижалась еще теснее к обнимающей ее руке своего господина. В глубине его глаз что-то зашевелилось, согревая ее теплом. Что-то, похожее на улыбку, промелькнуло в суровом выражении его рта, а пальцы плотнее прижались к ее ребрам. Подняв голову, он что-то сказал на языке команчей.

Женщина кивнула в знак согласия и повернулась, разгоняя зевак в стороны. При этом ее ложка выбивала звонкую дробь на головах медленно расходившихся. Охотник засмеялся, и колебание его груди передалось лопаткам Лоретты в то время, как он направил кобылу по дороге, расчищенной матерью. Толпа образовала стены по обе стороны от них, несколько отступив только тогда, когда лошадь остановилась перед вигвамом. Когда он сделал движение, чтобы спешиться, Лоретта вцепилась в его запястье в страхе от того, что он может покинуть ее.

— Yo-oh-hobt pa-pi! Yo-oh-hobt pa-pi! — кричала маленькая девочка, приплясывая вокруг кобылы. Ее глаза-пуговки сияли, ее пухлый коричневый зад дергался так сильно, что с нее вот-вот должна была свалиться набедренная повязка.

— Ein mah-heepicut?

Охотник оторвал вцепившиеся пальцы Лоретты от своей руки и соскользнул с лошади. Улыбаясь ребенку, он наклонился и укрепил веревку, удерживавшую набедренную повязку.

— Huh, ga. — Взглянув на Лоретту, он сказал: — Она Желтые Волосы, и она моя.

Ребенок застыл на мгновение, а затем кинулся к матери Охотника.

— Kaku, бабушка! Yo-oh-hobt pa-pi, Желтые Волосы! Hah-ich-ka po-mea, куда она идет?

Охотник снял Лоретту с лошади и, держа ее на руках, прокладывая дорогу своим плечом, направился в вигвам. Его мать и племянница застыли позади него на некотором отдалении, в то время как он, войдя в вигвам и оглядевшись вокруг, направился к стоявшей в глубине кровати на ножках. Когда он уложил ее, Лоретта утонула в нескольких слоях шкур, мягких, как гагачий пух.

В вигваме потемнело от загородивших вход людей, желающих заглянуть внутрь. Слабость и усталость затуманили сознание Лоретты и затруднили зрение. Она моргала и пыталась сесть, в страхе что Охотник покинет ее. Если бы он ушел, эти люди ринулись бы к ней.

Он положил ей на плечо тяжелую руку.

— Ты будешь лежать тихо. — Повернувшись ко входу, он закричал: — Меа, уходите!

Лоретта вздрагивала при каждом изменении тона его голоса.

Ребенок прыгнул на кровать, приземлившись на четвереньки, круглое личико расплылось в улыбке.

— Hein nei nan-ne-i-cut?

— Как тебя зовут? — перевел Охотник, нагибаясь над кроватью и ласково ероша волосы девчушки.

— Loh-zhett-ah, eh? Tohobt Nabituh, Голубые Глаза. — Лоретте он сказал: — Дочка Воина, To-oh Hoos-cho, Черный Дрозд.

Черный Дрозд захихикала и посмотрела на бабушку, которая наблюдала за происходящим с противоположной стороны.

— Loh-zhett-ah!

Лоретта подвинулась к изголовью кровати, чтобы опереться спиной об упругую кожаную стенку. Маленькая девочка последовала за нею, протянув маленькую коричневую ручку и легко коснувшись оборок на штанах Лоретты. Лоретта смотрела на нее. Наконец нашелся хоть один индеец, к которому она не испытывала отвращения с первого взгляда. Ей захотелось обнять девочку. По мнению Лоретты, ей было около трех лет, может быть, четырех.

Пока Черный Дрозд удовлетворяла свое любопытство в отношении Лоретты и обследовала ее всю от головы до пальцев ног, Охотник вел непонятную беседу со своей матерью. По его жестам Лоретта догадалась, что он рассказывает, как его пленница отказывалась от пищи и воды и что к ней вернулся голос. Выражение озабоченности промелькнуло на лице старой женщины.

Охотник встал и постучал тыльной стороной ладони по лбу, закатывая глаза к дымовому отверстию над очагом.

— Ai-ee! — Женщина Многих Одежд прошла по утрамбованному земляному полу с травяным покровом и склонилась над Лореттой. После нескольких секунд визгливого бормотания и размахивания ложкой она тихо пропела: — Nei mi-pe mah-tao-yo, — и положила нежно руку на волосы Лоретты.

— Моя мать говорит, бедная крошка не должна бояться.

Женщина Многих Одежд бросила на своего сына подозрительный взгляд. Когда стало очевидно, что он не хочет больше ничего добавить к сказанному, она замахнулась на него ложкой.

С большой неохотой он прокашлялся, оглянулся на людей, толпившихся у входа, и сказал очень тихим голосом:

— Ты не должна бояться меня. Если я подниму на тебя руку, я буду caum-mom-se, лысой башкой, и она отколотит меня своей ложкой. — Он замялся, и было похоже, что он едва сдерживается, чтобы не улыбнуться. — Она устроит большой na-ba-dah-kah, бой со мной. И в конце она победит. Она злая женщина.

Женщина Многих Одежд погладила волосы Лоретты и кивнула, сказав что-то еще. Не успела она закончить, как Черный Дрозд разразилась хихиканьем и откатилась от Лоретты, положив руку себе на живот. То, что сказала женщина, ребенку показалось очень смешным.

— Ты должна кушать, — перевел Охотник. — И пить. Скоро будешь чувствовать себя лучше. А она достанет у Команчеро большую ложку для тебя. Если я когда-нибудь вселю страх в твое сердце, ты сама сможешь поколотить меня.

Лоретта была согласна с Черным Дроздом. Ей требовалось гораздо больше, чем ложка, для того, чтобы сражаться с Охотником. Она оперлась ладонью о кровать, чтобы удержаться в вертикальном положении. Ее спина стала совсем мягкой.

Словно поняв, что Черный Дрозд мешает ему в его деле, Охотник схватил ребенка с кровати и взял под мышку. Он отнес ее ко входу в вигвам, мягко опустил на ноги, выпроваживая из вигвама и закрыв вход, чтобы собравшиеся не могли заглядывать внутрь. Черный Дрозд просунула свою черную голову назад и крикнула:

— Kianceta, ласка!

Охотник заворчал и попытался поймать ее. Его неожиданная свирепость удивила Лоретту, но Черный Дрозд, не обращая на это никакого внимания, раскачивалась на кожаном клапане, как детеныш опоссума, хихикая и визжа, ничуть не испугавшись. Ее дядя снял ее с клапана и, нашлепав по пухлому заду, отпустил. В вигваме воцарилась тишина. Тревожная тишина.

Лоретта неуверенно осмотрелась, предполагая увидеть… ну, в общем, она не была уверена, что она предполагала увидеть, но какие-нибудь языческие предметы, несомненно, окровавленные скальпы и предметы войны, но не шкуры и стойки с изделиями из буйволовой кожи, кухонные горшки и ложки, или одежду. Красиво выделанные рубашки из оленьей кожи висели на своих крючках вместе со штанами и набедренными повязками. Одежда была вся мужская. Это, должно быть, его вигвам, решила она, а не его матери.