Крест и полумесяц - Валтари Мика Тойми. Страница 23
Великая радость наполнила мое сердце. Я больше не думал о себе, ибо будущее прибавление семейства обернулось для меня новыми заботами и тревогами. Когда же я думал о не рожденном еще сыне, во мне вдруг взыгрывало честолюбие, и я погружался и сладкие грезы.
Джулия была удивительно нежна со мной, я же старался ничем не огорчать ее, тщательно обдумывая каждое свое слово. И жили мы с ней душа в душу, как два голубка, что вьют новое гнездо.
Итак, пришло время начать следующую книгу, чтобы рассказать о доме моем и об удачах, что ждали меня в серале, об искусстве управления страной, мастером которого несомненно был великий визирь Ибрагим, а также об Абу эль-Касиме и Мустафе бен-Накире, с которыми не виделись мы столь давно.
Книга третья
ДОМ НА БОСФОРЕ
1
Хоть весна эта и была для меня порой светлых надежд, я провел ее отнюдь не в праздных мечтах, ибо исполнение тех важных обязанностей, которые возложил на меня великий визирь, требовало неустанных трудов и забот.
Казалось, для державы Османов наступили не лучшие времена, ибо император, заключив мир с королем Франции, настойчиво стремился теперь укрепить свою власть в европейских землях и объединить весь христианский мир, сплотить который должна была подготовка нового, последнего крестового похода против ислама. После успешной обороны Вены императору еще той же зимой удалось уговорить папу — и тот короновал его в Болонье[18] железной короной, после чего император созвал в Аугсбурге немецкий рейхстаг, чтобы нанести наконец решающий удар по протестантам.
Лишь владыка морей Хайр-эд-Дин, опираясь на свой Алжир, все еще воевал с императором. Самолично возглавив свой флот, Хайр-эд-Дин одержал блистательную победу над адмиралом Портундо, который вез гостей с коронации императора обратно в Испанию.
Я тоже в меру своих скромных сил содействовал достижению этого триумфа, который ярко доказал, что Хайр-эд-Дин уже стал опасным противником даже для объединенного императорского флота. Тщательно изучив настроения флотоводцев из окружения Пири-реиса и видя, с каким высокомерным презрением относятся к Хайр-эд-Дину морские паши, по-прежнему считающие его всего лишь подлым и коварным пиратом, я послал в Алжир гонца; тот должен был передать Хайр-эд-Дину мой совет прекратить бессмысленные налеты на итальянские и испанские прибрежные поселения и постараться вместо этого добиться превосходства на море[19] над императорским военным флотом.
И как только до сераля дошла радостная весть о блистательной победе над адмиралом Портундо, я нанял на деньги великого визиря молодого поэта по имени Баки и парочку простых уличных певцов, чтобы те повсюду славили Хайр-эд-Дина, и вскоре имя его уже было у всех на устах; и на базарах, и в банях его стали называть Светочем ислама.
Однажды, возвращаясь из города домой, я столкнулся в воротах с Альберто, который выбежал мне навстречу в желтых одеждах евнуха и со слезами на глазах сообщил, что у Джулии начались схватки — намного раньше, чем мы ожидали. Услышав эту страшную весть, я закричал от ужаса, ибо не прошло и семи месяцев с тех пор, как я вернулся с войны, и такой недоношенный ребенок не мог, видимо, родиться живым.
Несмотря на все свои познания в медицине, я не слишком разбирался в делах повитух, ибо врачевал в основном раненых солдат. И потому я с облегчением вздохнул, услышав, что уже послали за многоопытным Соломоном, который вскоре примчался из сераля, чтобы помочь Джулии.
Через некоторое время он вышел во дворик и заверил меня, что роды протекают наилучшим в таких обстоятельствах образом, после чего заметил, что мои горестные стенания ни в коей мере не способствуют благополучному разрешению Джулии от бремени, и настоятельно посоветовал мне пойти прогуляться, чтобы немного охолонуть и вообще проветрить мозги.
Солнце уже почти скрылось за холмами, а верхушки минаретов горели в последних лучах заката, сияя над легшими на землю длинными тенями, когда переулками, словно вор в ночи, прокрался я обратно к дому Абу эль-Касима, цепенея от страха при мысли о том, что меня там ждет.
Во дворе не было слышно радостных голосов, а женщины, которых я встречал, отводили глаза; похолодев от ужаса, я уже приготовился к самому худшему.
Тут из дома вышел Соломон с ребенком на руках и сочувственно проговорил:
— Такова воля Аллаха, Микаэль эль-Хаким, и мы можем только покориться... Это всего лишь девочка — но зато и мать, и дитя чувствуют себя хорошо...
Трепеща от волнения, я склонился над ребенком, чтобы как следует разглядеть его, и к своей несказанной радости тут же увидел, что младенец — вполне развитый, крепенький и очень славный. На головке у него было несколько пушистых прядок, а когда он открыл темноголубые глазки, меня охватил такой восторг, что, молитвенно сложив рука, я возблагодарил Аллаха за то чудо, которое Он совершил.
И я прочитал бы все семь сур, если бы Соломон не перебил меня, заметив, что ребенок, по его мнению, вполне доношенный, да и роды прошли нормально, хотя жена моя вынашивала девочку лишь семь месяцев...
Увидев, сколь велико мое счастье, обрадованный Альберто засмеялся и сердечно поздравил меня. До этого он, похоже, боялся, что меня как мусульманина огорчит рождение дочери. Когда же я опять с изумлением заговорил о поразительно короткой беременности Джулии, он заверил меня, что не раз слышал о таких случаях — как и об историях совершенно противоположных.
Так, например, одна благородная дама в Вероне произвела на свет ребенка через восемнадцать месяцев после смерти мужа. И вообще, заявил Альберто, даже самые великие врачи не могут точно предсказать, сколько времени продлится беременность: все зависит от фигуры женщины и разных других обстоятельств, а может, и от мужчины.
— Обычно, — промолвил Альберто, скромно потупив глаза, — дальние морские плавания, военные походы и паломничества, обрекающие мужчину на долгое воздержание, похоже, каким-то удивительным образом укрепляют его мужскую силу, и ребенок, зачатый после таких странствий, рождается гораздо быстрее и легче, чем всегда. В Италии, во всяком случае, все убеждены в этом.
Радость моя была столь велика, что Альберто уже не внушал мне никакой неприязни. В глубине души мне было даже жаль его: ведь я вынудил его облачиться в желтые одежды евнуха. Так что я ласково улыбнулся Альберто и позволил ему взглянуть на малышку; он же немедленно обнаружил, что девочка удивительно похожа на меня. Тут и я сразу увидел, что у нее не только мой подбородок, но и мои уши и нос. Но особенно меня радовало, что глазенки у нее совершенно нормальные, сапфировые, как левый глаз Джулии.
Не буду больше говорить о моей дочке. Скажу только, что когда она прикасалась ко мне своими крохотными пальчиками, сердце мое таяло, как воск. Я был так благодарен Джулии, произведшей малышку на свет, что совсем разбаловал жену, которая оправлялась от родов, нежась на ложе, жалуясь слабым голосом и нещадно ругая меня за все, что я забыл или не успел сделать. Из-за своей слабости, а также ради сохранения красивой груди она уже через две недели после рождения малышки потребовала, чтобы я раздобыл для девочки кормилицу. И я купил на базаре у какого-то татарина русскую женщину, которая кормила грудью своего годовалого сына.
Приобретение кормилицы было в ту пору не единственным крупным событием в нашей жизни. Учтя бесчисленные поправки и изменения, которые Джулия вносила в рисунки Синана Строителя, тот начал наконец возводить для нас дом на склоне, полого спускавшемся к водам Босфора. Размеры этого здания просто напугали меня: оно было огромно, словно дворец какого-нибудь аги.
К тому же Джулия из чистого тщеславия потребовала, чтобы всю нашу усадьбу окружала высокая каменная стена, что было знаком высокого положения хозяев. И потому счета Синана Строителя становились все длиннее и длиннее...
И вот наш новый дом был наконец готов. Но прежде чем мы переселились туда, мне пришлось купить еще двух негров, чтобы сделать из них гребцов и помощников садовника. Джулия облачила их в красно-зеленые одежды, перехваченные серебряными поясами, а грек-садовник клялся всеми своими греческими святыми, что в жизни не видел таких лентяев и дармоедов, а потому я вынужден был приобрести ему в помощь еще и тихого паренька-итальянца.