Крест и полумесяц - Валтари Мика Тойми. Страница 46

В последнее время меня все сильнее одолевало непонятное и странное беспокойство. Мне почему-то казалось, что над домом моим тяготеет какое-то проклятие, и все, кому дорога жизнь, должны держаться подальше от моего очага. Поэтому я даже обрадовался посланию великого визиря, по тону же письма я понял, что очень нужен Ибрагиму, ибо тяжкие труды и военные невзгоды чрезвычайно утомили сераскера, лишив его обычной бодрости духа, стойкости и уверенности в себе.

Я надеялся, что многодневное путешествие вернет мне покой и что в разлуке с Джулией у меня наконец-то будет достаточно времени, чтобы подумать о наших с ней отношениях.

Джулия даже не пыталась задерживать меня, а наоборот, заявила, что от души мне завидует: ведь я опять увижу новые страны, познакомлюсь с поэтами и учеными, а главное — побываю в сказочном Багдаде. По мере того, как приближался миг расставания, она относилась ко мне все ласковее и нежнее. За несколько же дней до отъезда Джулия вручила мне длинный список вещей, которые я — как она надеялась — куплю ей на базарах Багдада, и со всей серьезностью сообщила последние новости из сераля.

— Судя по тому, — начала моя жена, — что узнала недавно одна благородная дама — моя близкая подруга, — великий визирь Ибрагим призвал в Багдад многих высокопоставленных сановников. Он, несомненно, замышляет что-то скверное, и сановникам этим, похоже, придется плохо. Ты тоже берегись его. Но доверчивый султан не видит опасности, хотя властолюбивый великий визирь уже придумал себе новый титул и на персидский лад велел именовать себя сераскером-султаном. К счастью, султанша Хуррем сумела убедить своего супруга послать в Алеппо вернейшего из своих слуг — казначея Искандера, чтобы тот помогал сераскеру и в то же время сдерживал его безмерное честолюбие. Однако с того самого дня, как Искандер прибыл в Алеппо, великий визирь строит козни и всячески мешает казначею делать свое дело.

— Мне тоже об этом кое-что известно, — коротко ответил я.

Слова Джулии огорчили меня, ибо странная попытка ограбления войсковой султанской казны, сорванная Ибрагимом, уже вызвала в Стамбуле великое негодование, а в серале — самые невероятные сплетни.

Однако ничто, и уж тем более такая мелочь, как мое нежелание продолжать этот разговор, не могло остановить Джулию, и она продолжала источать яд прямо мне в ухо:

— Верь мне, Микаэль, и не бросайся, очертя голову, прямо волку в пасть. Это может плохо кончиться. Будь умницей, зорко посматривай за тем, что делает великим визирь, и запоминай каждое его слово. И еще постарайся унять и вразумить его. Может, тебе удастся удержать Ибрагима от опрометчивых шагов, ибо тебе лучше других известно, что султанша Хуррем не желает ему зла, великий же визирь своими собственными руками затягивает себе удавку на шее, преследуя друзей и преданных слуг супруги султана. Между нами говоря, я точно знаю, что казначей Искандер недаром пользуется большим доверием султанши и пребывает у нее в особой милости. И только для того, чтобы бросить на него тень подозрения, великий визирь устроил это подобие грабежа, приказав своим янычарам увести верблюдов, навьюченных золотом, которое предназначалось для пополнения войсковой казны. Все это случилось, когда армия подходила к Алеппо.

— У меня другое мнение на этот счет, — прервал я откровения Джулии. — Зачем сераскеру Османов красть собственную войсковую казну?! Кроме всего прочего, у великого визиря имеются признания бандитов, обвиненных в этом преступлении. Негодяи клялись именем Аллаха, что говорят правду, и показания их выставляют казначея Искандера в весьма невыгодном свете. Это должно быть прекрасно известно всем благородным людям в серале.

Лицо Джулии помрачнело.

— Я слышала, что этих несчастных подвергли жесточайшим пыткам. О да, их страшно истязали — и неудивительно, что они подтвердили все, что было угодно великому визирю! — визгливо закричала моя жена. — А если это не так, то объясни мне, почему Ибрагиму не терпелось казнить всех этих несчастных, и он сделал это, как только они признали свою вину?! Разумеется, он просто хотел, чтобы неугодные свидетели замолчали навеки!

— О великий Аллах, даруй мне терпение! — воскликнул я. — Только женщина способна сказать такое! Неужели ты думаешь, что великий визирь мог помиловать людей, совершивших во время войны столь чудовищное преступление, да еще и признавшихся в этом? Он — сераскер и обязан в корне пресекать любые беспорядки в армии, тем более — измену!

Внезапно в разноцветных глазах Джулии вспыхнули странные огоньки, но огромным усилием воли она смогла взять себя в руки, подавила раздражение и проговорила:

— Не хочется тебе, Микаэль, смотреть правде в глаза. Но предупреждаю тебя: прозрение твое будет ужасным. И не вини меня за то, что я и пальцем не пошевелю, чтобы защитить тебя, когда настанет время и придется тебе расплачиваться за содеянное. Желаю приятного путешествия к дорогому Ибрагиму, но все же надеюсь, что в дороге успеешь ты все хорошенько обдумать и в конце концов прислушаешься к голосу разума. Можешь быть уверен: тебя ждет большая награда, если ты вовремя поймешь, что требуется для твоего собственного блага.

Повинуясь приказу великого визиря, я спешил, как мог, — только бы поскорее попасть в Багдад. От усталости я буквально валился с ног и все мое тело ныло и саднило, когда вдали наконец показались стены, а над ними — высокие минареты Багдада. Я с трудом слез с лошади. Голова моя раскалывалась от жуткой боли, но по примеру своих спутников я прижался к земле пылающим лбом и прочитал благодарственную молитву.

Сказочный город с бесчисленными мечетями, минаретами и башнями был похож на мираж, вдруг возникший на этой земле, пересеченной множеством больших и малых арыков и сплошь покрытой цветущими садами и зеленеющими огородами. И нигде в мире не было столько священных для мусульманина мест и могил, сколько в этом благословенном краю.

В ту пору Багдад уже не был городом калифов, ибо монголы не раз грабили и сжигали его после смерти великого имама^[49]. Однако глазам моим предстал все еще богатый и цветущий город, и вспомнились мне, тут же перемешавшись в голове, все арабские сказки.

Когда проехал я под сводами ворот и оказался в Багдаде, посланные вперед гонцы уже неслись вскачь к великому визирю с вестью о моем прибытии.

Медленно проезжая по безлюдному, огражденному дивной красоты арками базару, я вдруг увидел в самом его центре большую виселицу, которую охраняли янычары. На виселице болталось тело человека с длинной бородой. Эта неожиданная картина возбудила мое любопытство. Подъехав же поближе, я к величайшему изумлению своему сразу узнал посиневшее лицо и хорошо знакомый всем поношенный халат султанского казначея.

— О Аллах! — воскликнул я в великом смятении. — Да это же тело Искандера! Как могло случиться, что этот достойный муж — самый богатый, благородный и ученый в стране Османов — висит здесь, как простой злодей?! Разве не заслужил он хотя бы милостивого позволения самому лишить себя жизни в своем собственном доме? Почему, если он провинился, не прислали ему черного халата и шелкового шнурка?

Я замер, в недоумении уставившись на виселицу, а некоторые высокие сановники сераля — из тех, что спешили, как и я, на зов великого визиря и тайно приехали вместе со мной в Персию, — позакрывали сейчас лица полами плащей и помчались обратно к городским воротам, чтобы поскорее покинуть Багдад.

Сторожившие же виселицу янычары во всеуслышание говорили:

— Во всем виноват проклятый великий визирь. Султан тут ни при чем, да и мы не добивались сомнительной чести охранять виселицу, но бедняга-янычар должен беспрекословно повиноваться и выполнять любой приказ сераскера. Однако всем давно ясно: великий визирь — изменник! Каждому известно, что под Веной Ибрагима подкупили христиане, здесь же — еретики-шииты! И теперь он окружил их особой трогательной заботой, не обращая внимания на фетву муфтия, которая разрешает безнаказанно отнимать у еретиков имущество, а их самих продавать в рабство. Но сераскер Ибрагим, идолопоклонник, пьяница и богохульник, запретил нам грабить Тебриз, не дал разгуляться в Багдаде и не позволил даже позабавиться с женщинами. Неплохо бы узнать, сколько багдадские купцы ему за это заплатили. Ибо того жалованья, которое получаем мы из султанской казны, явно недостаточно, чтобы вознаградить нас за ратные подвиги и тяжкие труды, а также за все притеснения и обиды, которые приходится нам терпеть. А то, что великий визирь выплачивает нам эти деньги, свидетельствует лишь об одном: у него у самого совесть нечиста!