Крест и полумесяц - Валтари Мика Тойми. Страница 6

Я удивленно уставился на сераскера и воскликнул:

— Клянусь, что не имею об этом ни малейшего понятия, хотя в беседе с кислар-агой я действительно упомянул о своей жене и хвалил ее искусство.

Ошеломленный тем счастьем, которое свалилось на Джулию, я принялся нести о ней всякую чушь, что окончательно развеяло подозрения сераскера. Он улыбнулся и сказал:

— Я верю тебе, хотя еще и не понял, простак ты или необыкновенный хитрец. Но в честности твоей я не сомневаюсь.

К моему безмерному огорчению он сгреб золото обратно в кошели и спрятал их под подушку. Однако он тут же хлопнул в ладоши и отослал прочь немого раба, который все это время стоял за занавеской со связкой разноцветных шелковых шнурков-удавок в руках. При виде этого невольника по спине у меня забегали мурашки, а великий визирь проговорил:

— Если бы ты признался, что хотел навредить мне, то получил бы все это золото, но наслаждался бы им недолго, ибо я не смог бы оставить тебя в живых. Честность же твоя заслуживает награды, а потому — проси у меня все, что пожелаешь, в разумных пределах, конечно.

Дрожа от страха и восторга, я упал ниц, чтобы поцеловать землю у его ног, и вскричал:

— Я хочу вечно и преданно служить тебе, как служил до сих пор. Но скажи мне сначала, какую награду ты счел бы подобающей для меня, ибо не хочу я оскорбить твоего великодушия, попросив о слишком ничтожной милости.

Услышав эти слова, великий визирь расхохотался и даже господин Гритти скривил губы в кислой улыбке.

Я оказался в трудном положении, ибо мне не хотелось просить слишком мало, но с другой стороны, я не осмеливался прогневить визиря, требуя слишком многого. В конце концов я набрался смелости и проговорил:

— Я — человек бедный и не хочу домогаться большего, чем мне пристало. Жена моя уже давно мечтает о жилище, которое мы могли бы назвать своим собственным домом. Маленький домик, совсем скромный, с крошечным садиком, где-нибудь на берегу Босфора и не очень далеко от сераля — вот лучший дар, который я мечтал бы получить от тебя. Я благословлял бы тебя до конца своих дней, если бы в милости своей ты пожелал бы исполнить мою нижайшую просьбу.

Я не мог бы сказать ничего лучшего. Великому визирю страшно понравились мои слова. Его прекрасное лицо озарилось ласковой улыбкой. Он протянул мне руку для поцелуя и промолвил:

— Просьба твоя — лучшее доказательство твоей искренности. Ибо если бы ты замышлял измену, то не мечтал бы о собственном доме в столице султана, а скорее потребовал бы награду, которую легко увезти с собой в чужие края. Но нет города прекраснее Стамбула. Самим Создателем предназначен он быть столицей всего мира, и до конца дней своих буду я украшать его великолепными зданиями и чудесными мечетями, если будет на то воля Аллаха. Я немедленно прикажу переписать на твое имя большой участок с садом прямо возле моего летнего дворца на берегу Босфора, а Синан Строитель возведет там для тебя и твоей семьи просторный деревянный дом, который не изуродует окрестностей, а будет, наоборот, радовать глаз и сердце. Я сам оплачу все расходы, и уже будущей весной ты сможешь переселиться в новое жилище. И в подтверждение слов своих я произношу первую суру Корана.

Господин Гритти лишь качал головой, поражаясь моей безрассудности, но меня охватила безмерная радость, и я понял, что судьба была все же милостива ко мне, забросив меня на войну, которой я так боялся.

5

Мы потеряли в Буде много драгоценного времени, прежде чем султан не повелел наконец снова выступить в поход на Вену. Когда свернули лагерь, небеса опять разверзлись и хлынули такие дожди, что даже самые закаленные в боях янычары начали перешептываться, утверждая, будто Венгрия — пристанище всех демонов на свете, а дервиши совершенно серьезно предрекали новый потоп.

Сентябрь подходил к концу, когда войска окружили Вену. Лето пролетело, и на пороге стояла промозглая осень. Даже султан дрожал от холода, сидя в своем роскошном шатре у жаровни с углями, спрыснутыми розовым маслом. Но златоглавый шатер не слишком-то хорошо хранил тепло, да и промокал к тому же...

Но когда мы смотрели с холма на богатый и людный королевский город, в центре которого, устремляясь к небесам, возносились на головокружительную высоту башни кафедрального собора, то казалось, что до всего этого просто рукой подать.

Стены Вены выглядели тонкими и хрупкими, а недавно насыпанные земляные валы, укрепленные палисадами и баррикадами из камней, отнюдь не производили серьезного впечатления. Честно говоря, я до сих пор не понимаю, почему нам не удалось тогда взять Вену — почти беззащитную и охранявшуюся немногочисленным по сравнению с султанским войском гарнизоном, который король Фердинанд перед своим бегством в Чехию усилил в последний момент отрядом опытных ветеранов.

Глядя с холма на Вену, я, отступник в душе, не был до конца уверен, какой из воюющих сторон желаю победы; мне казалось, что падение Вены станет предвестником гибели всего христианства. Но мне особо некогда было предаваться пустым раздумьям, ибо Синан Строитель немедленно начал осадные работы. Мне, его толмачу, приходилось вести бесконечные допросы пленных, захваченных во время вылазок солдат гарнизона за стены города, и тщательно наносить на карты все, что удавалось узнать от этих людей: какие дома — каменные, а какие — деревянные, где сняты крыши, где выкопаны рвы, какие улицы недоступны для лошадей и повозок, кто командует отрядами, которые защищают разные ворота, башни и бастионы.

Я уже изучил карту Вены так, что мог ходить по этому городу с завязанными глазами. А сведения наши все пополнялись и пополнялись, ибо из крепости безжалостно выгнали всех жителей, неспособных держать в руках оружие, и пленников вскоре стало так много, что они с трудом умещались за загородкой, которую выстроили для них в турецком лагере.

Если бы защитники города, приняв во внимание собственную малочисленность, действовали бы по всем правилам военного искусства, то они затаились бы в крепости и ждали бы, когда мы пойдем на штурм. В таких условиях наше пребывание в лагере — несмотря на скверную погоду и нехватку провианта — могло бы показаться вполне сносным. Но безрассудные немцы и чехи пакостили нам, как могли, всячески мешая работать землекопам и минерам. И как только Синан после долгих размышлений и расчетов начал наконец рыть подкопы под одни во- • рота, защитники города немедленно приняли контрмеры. Когда же нам все-таки удалось с огромным трудом пробиться под землей под самые стены, немцы с чехами подкопались под наш коридор и утащили в город приготовленные нами бочки с порохом, уничтожив все плоды многодневных титанических усилий.

Из-за таких вот сюрпризов подготовка к штурму страшно затянулась.

Приближалась уже середина октября, и запасы провианта в лагере стали иссякать, когда нам удалось наконец взорвать в заранее намеченных местах две мины; в результате с оглушительным грохотом рухнула часть крепостной стены возле монастыря августинцев у городских ворот.

Не успели еще взлетевшие в воздух обломки упасть на землю, не развеялся еще пороховой дым, как аги повели турецкие отряды на штурм.

Три дня атаки следовали одна за другой, но войска уже не верили в победу. Боевой пыл угас, и многие прямо заявляли, что предпочитают погибнуть от булатных кинжалов своих предводителей, чем лезть под страшные двуручные немецкие мечи, один удар которых рассекает человека пополам.

Даже Синану грозила немилость сераскера, ибо слишком много мин взрывалось впустую, не причиняя неверным особого вреда. Но в последнюю минуту Синану ценой нечеловеческих усилий удалось устроить еще два взрыва, разрушить стену так, что в ней образовался пролом, вполне достаточный для нового наступления. И на следующее утро, сразу после намаза, триста пушек начали обстреливать город, а янычары под звуки дудок и труб ринулись на решающий штурм.

Полководцы бросали в бой все новые отряды — волна за волной, пока вся земля перед воротами не была сплошь завалена телами убитых турок. Но когда под вечер захлебнулось последнее наступление, толпы атакующих в полном беспорядке отхлынули от стен. Султан приказал сниматься с места, и турки начали сворачивать шатры, чтобы уйти из-под проклятого города.