Школа обольщения - Крэнц Джудит. Страница 20
— Нет, Эдуар! Это твоя обязанность, и, пожалуйста, не изображай из себя важную особу. Я сыта по горло твоими попреками! Именно ты все ей и скажешь, причем ты скажешь ей правду, иначе она подумает, что она сама виновата в том, что ты не хочешь на ней жениться, а не обстоятельства, которые делают ваш брак невозможным. Может быть… может быть, она достаточно долго прожила во Франции, чтобы суметь понять это.
Спустя много лет, когда Билли уже могла думать об Эдуаре с презрением и с легким оттенком сожаления по поводу собственной наивности, — или это была глупость? — она ощутила вдруг признательность к Эдуару за его резкость — в конце концов, она была продиктована суровой необходимостью — и благодарность за свою бедность. Окажись у нее в ту пору мало-мальски приличная сумма денег, она пополнила бы собой унылую череду юных графинь из Фобур-Сен-Жермен и была вынуждена всю жизнь дышать спертым воздухом тупой покорности, которой ожидал бы от нее супруг. Французская разновидность бостонской рутины, только еда и одежда получше. В ту пору воспоминания о муках школьных лет были еще слишком свежи, чтобы она отважилась на бунт. Ради того, чтобы доставить удовольствие мужниной родне, ей пришлось бы принять католичество, и со временем она окончательно оказалась бы в плену мертвящих традиций, неумолимо сжимавших ее еще достаточно сильными клешнями умирающего класса, который поддерживает свою жизнеспособность, перемалывая все новую и новую плоть. Она задохнулась бы, едва успев начать жить. Благодаря последующим любовникам она поняла, что в постели Эдуар был таким же лишенным воображения и напыщенным, как и в жизни.
Но к этому знанию, к грядущим событиям, позволившим ей вынести такое суждение, ей предстояло идти еще долгие годы. Она решила покинуть Париж до срока и отплыть домой на корабле, чтобы в одиночестве переправиться из одного мира в другой.
Итак, уже никогда ей не быть счастливой, думала Билли, прогуливаясь ночами по палубе. Почему-то эта мысль не слишком удивила ее. Будь она типичной молоденькой девушкой, привыкшей к ласкам, восхищению и любви, поступок Эдуара разбил бы ее сердце. Но она была настолько уверена в возможности и даже вероятности того, что будет отвергнута, что незаметно для себя самой, подсознательно успела раньше времени смириться с этим. А потому спустя всего лишь несколько дней она оказалась в состоянии воспринять случившееся не как личную трагедию, а как еще один пример того, что может произойти с человеком, не имеющим денег. Ей даже несколько льстило то, что, невзирая на боль, она верно понимает жизнь.
Я стройна и красива, горячо убеждала себя Билли. Это очень важно. Это необходимо. Все остальное я должна добыть себе сама. Она не собиралась умирать от любви к мужчине, наподобие героинь девятнадцатого века из прочитанных ею книг. Она не Эмма Бовари, не Анна Каренина, не Камилла — она не похожа на эти мягкотелые, пресыщенные обожанием пассивные создания, которые, лишившись любви мужчины, теряют смысл жизни.
Когда она полюбит в следующий раз, пообещала она себе, условия будет ставить она.
3
Восторженный гетеросексуал, благоговейно любящий женщин, тот, вся жизнь которого посвящена прославлению того факта, что на свете существуют женщины, вызывает ничтожный интерес у психологов. Гомосексуализму и комплексу донжуана посвящены многие тома, но мужчина, который глубоко, страстно, ненасытно и неутомимо наслаждается женственностью во всех ее проявлениях, представляет собой редкий и малоизученный тип.
История жизни Спайдера Эллиота способна послужить психологам — а может, впрочем, и нет — материалом для рабочей гипотезы.
Гарри Эллиот, отец Спайдера, морской офицер, провел на море вдвое больше времени, чем на суше, и, как подозревал Спайдер, намеренно, ибо Гарри и его жена Хелен Хелстром Эллиот из Пасадены, хорошенькая выпускница Уэстриджа, воевали между собой в периоды его сухопутной службы с чисто армейской непримиримостью. Эти битвы не приносили значительных результатов, за исключением временных мирных договоров, благодаря которым в 1946 году на свет появился Спайдер, старший и единственный сын, а затем и три пары дочерей-близняшек.
Холли и Хизер, старшие девочки, были на два года моложе Спайдера. Следующая пара, Пэнси и Петуния, появились на свет еще через два года. Две последние, родившиеся точно по известному расписанию, получили имена Джун и Дженьюари. Спайдер не очень унывал и не хмурился, став подростком. Он слишком любил свою мать, чтобы пытаться обуздать ее буйные причуды, да к тому же, в конце концов, все свершилось еще до того, как он достаточно повзрослел, чтобы с его мнением могли посчитаться родители.
Все шестеро сестричек крутились вокруг Спайдера, как влюбленные подсолнухи вокруг дневного светила. Сколько они помнили себя, рядом всегда был удивительный большой мальчик, принадлежавший только им, сильный, белокурый мальчик, учивший их всяким чудесам, улучавший минутку, чтобы почитать им вслух комиксы про Спайдермена, уверявший их, что они красивы, их драгоценный обожаемый герой, из-за которого они никогда не ссорились, потому что он щедро оделял своей любовью всех шестерых.
Что же до Хелен Хелстром Эллиот, то ее сын Питер, неудачно прозванный сестрами Спайдером, был для нее светом в окошке. По мнению матери, Спайдер был не способен ни на один неверный шаг, хотя иногда она замечала, что его преданность сестрам беспричинно раздражает ее. Питер, с удовлетворением отмечала она, во внешности взял немало от ее родни. Возможно, ростом он удался в отца, однако светлые волосы и глаза цвета моря он позаимствовал у шведских викингов. Ее семья и по отцу и по матери состояла из скандинавов — ярких блондинов, светловолосых вплоть до старческой седины. Тот факт, что настоящие викинги исчезли еще в десятом веке, а в Калифорнии их просто никогда не бывало, являлся для романтически настроенной женщины малозначащей подробностью.
У Спайдера было совершенно нетипичное для героев американской литературы очень счастливое детство. Печальный, но бравый капитан третьего ранга Эллиот, главное достоинство которого состояло в том, что он окончил Военно-морскую академию за год до Джимми Картера, в периоды своего пребывания на суше искал мужской компании у Спайдера. Он учил сына плавать на яхте, кататься на лыжах, помогал ему готовить уроки. С того дня, как мальчику исполнилось три, он часто проводил с ним уик-энды «по-мужски»: они бродили по окрестностям, ловили форель, жили в палатке. Он, конечно, любил свою жену, но побаивался, что, если они будут продолжать ссориться, дело кончится еще одной парой девчонок.
Эллиоты жили в Пасадене, в комфортабельном доме. Мать Спайдера с толком распоряжалась деньгами семьи, тратя с понятием о необходимости и достаточности, и школьные годы Спайдера прошли в этом довольном собой пригороде Лос-Анджелеса, напоминавшем лучшие кварталы Уэстчестера. Его отрочество пришлось на 1950-е годы, привольное десятилетие, в которое мальчику так славно жилось в конформистской Южной Калифорнии, а в 1964-м он поступил в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе. В последующие четыре года, пока его сверстники в Колумбийском университете и в Беркли протестовали и бунтовали, крайним проявлением его антибуржуазности были случайные вечеринки, где курили марихуану.
Только две черты резко и бесповоротно отличали Спайдера от типичного американского рубахи-парня, здорового представителя верхней прослойки среднего класса. Во-первых, он обожал женщин. Он был страстно влюблен во все и вся, что связано с женской половиной этого мира. Во-вторых, у него оказался великолепный вкус. Его художественное чутье было врожденным и бессознательным и проявлялось в вещах и сочетаниях, на первый взгляд ничего не значащих для большинства равнодушных: например, он устраивал прекрасные фотостенды, прикалывая на огромную доску фотографии из газет и журналов и не забывая менять экспозицию; или создавал у себя на книжных полках галерею образов, используя самые разные предметы быта и живой природы, причем пользовался этим приемом задолго до того, как в искусстве была провозглашена концепция «открытия мира вещей и природы»; длинный ряд пустых банок из-под апельсинового мармелада, выброшенные за ненадобностью уличные знаки, пара детских коньков образовывали по его прихоти композицию, необъяснимым образом чарующую глаз. Даже свои джинсы и футболки он носил чуть-чуть не так, как другие парни, надевавшие такое же тряпье.