Весенняя коллекция - Крэнц Джудит. Страница 9

– Только в выпускном классе, – призналась мне однажды Тинкер, – я осмелилась снова читать журналы мод и стала пробовать новые прически и макияж. Я подумала тогда: а вдруг мне удастся вернуть себя прежнюю, вдруг я смогу быть фотомоделью и снова стать победительницей? Поэтому я и пришла сюда.

Не помню, вслух я застонала или сдержалась. Из всех причин, по которым становятся моделями, поиски себя – наихудшая. Я принимаю любые честолюбивые надежды – от мировой славы до браков с рок-звездами. Самые сильные и удачливые занимаются этим просто ради денег, и, думаю, это лучшая из причин. Но поиски себя! Неужто не понятно, что работа, в которой зависишь от такой переменной, как внешность, никогда не поможет девушке обрести ту себя, на которую можно положиться!

Мы с Джастин отлично поняли, как эмоционально ранима Тинкер. Но еще мы знали, что она будет обходить агентство за агентством, пока кто-нибудь не подпишет с ней контракт. И тогда мы решили взять ее и опекать, насколько это будет возможно.

Когда появилась Габриэль д’Анжель, Тинкер только что закончила обучение. И мы с Джастин предпочли бы, чтобы «ГН» выбрал кого угодно, только не Тинкер. Она даже не начала еще работать, а теперь на нее свалится коллекция высокой моды, да еще в безумной атмосфере весенних парижских шоу. И меньше всего ей нужна шумиха вокруг нового лица Ломбарди. Но поделать мы ничего не можем – «ГН» сделал свой выбор.

По крайней мере Париж посмотрит.

– А можно мне еще омара? – сказал за моей спиной Майк Аарон, который занимал сразу два места, потому что на одном из них он разложил свою бесценную аппаратуру.

И так, безо всякого «пожалуйста», он получил вторую порцию, которую я попросить постеснялась. Естественно, Майк Аарон меня не узнал. Когда я поступила в Линкольн, он учился в выпускном классе и был капитаном футбольной команды, капитаном баскетбольной команды, председателем мотоклуба и старостой класса. Не человек – легенда!

Именно по Майку Аарону я сходила в школе с ума. Теперь, столько лет спустя, должна признать, что это было не просто сумасшествие. Я любила Майка Аарона долгие годы, любила, когда он уже кончил школу и исчез, любила с той юной, чистой и безудержной страстью, которой никогда не испытывала к своему мужу, Слиму Келли. Ну как можно было быть такой идиоткой? И вот я встретила его снова, и каким нахалом и негодяем он оказался! Меня раздражает тот заряд веселья, который от него исходит, бесит та легкость, с которой ему удается обаять всех девушек. Наверное, он долгие годы практиковался перед зеркалом, чтобы добиться эффекта естественности. Не доверяю я его широченной улыбочке, его имиджу отошедшего от дел гангстера – весь в потертой коже и с килограммами харизмы. У этого ублюдка даже волосы как от Пола Митчелла!

4

Пичес Уилкокс лежала на ковре в своей спальне в «Плаза-Атене» и, держа над собой зеркало, внимательно себя разглядывала. Потом медленно присела, помогая себе только мускулами живота и не отводя взгляда от зеркала, и наконец расплылась в довольной улыбке.

Как два месяца назад и обещал ей в Нью-Йорке доктор, лицо ее выглядело и в лежачем, и в сидячем положении одинаково. Ни морщинок, ни складок. Естественно, она не стала смотреться в зеркало, наклонившись над ним. Сделай она это, и день был бы безнадежно испорчен. Интересно, все ли женщины понимают, что в пресловутой позе наездницы выглядишь лет на пятнадцать старше? Только действительно юная девушка может позволить себе быть наверху и не беспокоиться об обвисших складках. А собственное удовольствие – что ж, им лучше поступиться.

Да, подумала Пичес, как давно я позволяла себе это в последний раз, и позвонила горничной, чтобы та принесла травяной чай, грейпфрут и сухарик, то есть ее обычный завтрак. Да, кое-что ни за какие деньги не купишь, даже за пятьсот миллионов, которые душка Джимми оставил ей свободными от налогов и всяких опекунских глупостей. Детей у них не было, Фонд Уилкокса уже существовал, так что Джимми хотел, чтобы она имела все, что пожелает. У нее и так было многое – отличное здоровье, великолепная кожа, прекрасные волосы, восхитительная задница. Но он хотел обеспечить ей еще и счастливое будущее.

Бедняга Джимми так и умер, не поняв, что есть кое-что, чего не купишь за деньги. Пичес попыталась представить себе что-нибудь вещественное, но на ум ей пришли только авианосец, национальный парк и швейцарское гражданство. Недвижимости у нее предостаточно, на море ее мутит, и она гордится тем, что она из Техаса. Но верно говорят, ценится больше всего нематериальное. Например, чтобы сны снились только хорошие или чтобы снова ей было сорок шесть. Но ни то, ни другое невозможно. Время от времени кошмары мучат даже ее, хоть и совесть у нее чистая, и сорок седьмой день рождения, неожидаемый и неотмечаемый, прошел две недели назад. Юность недостижима, как недостижим Марко Ломбарди, которого следовало бы в аду приколотить ржавыми гвоздями к раскаленной плите за все то, что он с ней сделал.

Нет, это по меньшей мере унизительно – ей, женщине, которую почитают за честь развлекать все знаменитые и влиятельные люди, так страдать по какому-то итальянскому модельеру, к тому же на двенадцать лет ее моложе. Будто не было понятно, что он настолько великолепен, что поддаваться на его чары просто безвкусно.

Да, страсть нельзя побороть даже за деньги, мрачно размышляла Пичес. А то, что она испытывает к Марко, другим словом и не назовешь. «Если бы он не был так напорист, ничего не случилось бы», – думала она, натягивая леггинсы.

«У Пичес Маккой Уилкокс просто не может быть проблем с мужчинами», – твердо сказала она себе, принимаясь за ежедневную гимнастику, за которой следовало полчаса занятий на тренажере. Она держала одинаковые тренажеры во всех своих четырех домах и во всех отелях, где задерживалась больше чем на ночь.

Ей всегда везло на мужчин, начиная с папочки, который держал дилерскую сеть «Кадиллака» от Хьюстона до Далласа. Родители одарили ее обожающими ее братьями без всяких зануд сестер, у нее была такая череда поклонников, что понадобились годы, чтобы разбить сердце каждому из них, и в конце концов она решила выйти за душку Джимми, который никогда, до самой смерти, которая настигла его три года назад, даже не взглянул на другую женщину. Джимми, естественно, занимался нефтью, ведь иначе больших денег не сделаешь, если только не занимаешься недвижимостью, эстрадой, развлечениями или не придумал какую-нибудь компьютерную ерунду.

Полгода она преданно горевала по Джимми, а потом стала путешествовать, а чем еще заняться женщине в ее положении, если она не желает притворяться, будто ее интересуют всякие дурацкие комитеты? Два летних месяца на вилле в Кап-Феррат, сентябрь в Венеции, праздники в Нью-Йорке, после Рождества – Сен-Мориц и, конечно же, время от времени несколько дней на ранчо в Техасе.

Она всегда оказывалась в Париже весной и осенью, во время показа коллекций моды. Здесь-то она и повстречала Марко Ломбарди, вспомнила Пичес, с трудом сдерживая ярость. Если бы только у нее хватило соображения остаться в Техасе, если бы не гонялась за модными парижскими тряпками, то и знать бы не знала о существовании этого негодяя. Вышла бы спокойно замуж за какого-нибудь приличного человека, заказывала бы одежду на выездных распродажах Неймана и не отличала бы Седьмую авеню от авеню Монтень.

Пичес истово старалась поддерживать свой легкомысленный облик. Она обожала шик и в погоне за ним приглушила естественные краски своего лица, остригла свои роскошные белокурые волосы, перестала улыбаться во весь рот и боролась со страстью покупать то, что носят по-настоящему богатые дамы.

Шик приобрести нетрудно, надо только прислушиваться к дельным советам, но, черт подери, она решила оставаться сексуальной до шестидесяти, нет, лучше до шестидесяти пяти, а шик и сексуальность плохо сочетаются. Полюбит ли ее Марко, если в ней будет больше шика? Нет, это бредовая мысль. Он мог бы ее полюбить, если бы ей было двадцать пять или даже тридцать, а сейчас ей оставалось лишь довольствоваться тем, что он давал ей, а именно: самым замечательным в ее жизни сексом и бесконечным и бессмысленным итальянским целованием рук. О господи, когда он склонял над ее рукой свою голову с длинными кудрявыми волосами, и эти пушистые ресницы, эти приоткрытые губы, очерченные слишком красиво для мужского лица, эта оливковая кожа… Черт подери, ну почему он не голубой! Был бы он голубым, она могла бы трепать его за волосы, и дразнить за то, что он слишком хорошенький, и забывать о нем, едва он покидал бы комнату.