Карта утрат - Танг Белинда. Страница 13

Мать послушалась, но сперва принесла три лучшие тарелки и три пары палочек и разместила все это на столе.

– Пожалуйста, угощайтесь, – мать положила кусок свинины на тарелку учительницы, – для нас честь, что вы пришли к нам на ужин.

Учительница вежливо откусила мяса. Она всегда нравилась Ханьвэнь. Девушке казалось, что учительница и впрямь беспокоится за нее. Она и прежде заходила к ним несколько раз – Ханьвэнь боялась, что ее будут распекать, но вместо этого учительница хвалила ее за старательность и прилежание.

– Знаю, это непросто, когда живешь в таких условиях, – говорила она, – похоже, вы хорошо ее воспитали, тетушка.

Однажды, возвращая Ханьвэнь проверенное сочинение, учительница прошептала:

– Как же жаль…

Но когда Ханьвэнь спросила учительницу, о чем она, та лишь покачала головой.

– Тетушка, скажу вам сразу, зачем я пришла, – начала учительница. Она отодвинула тарелку. – Для Тянь Ханьвэнь это лучший выход.

Ханьвэнь видела, что мать буквально затряслась от злости, но она сознавала, что вслух говорить можно далеко не все. Стиснув зубы, мать процедила:

– Она столько училась, и с таким трудом – к чему ей все это в деревне? Вы же сами говорили. Моя девочка способная.

– Это верно, но… Так для нее будет лучше.

Учительница прикусила губу, и от этого Ханьвэнь сделалось грустно. Значит, учительница Ма и сама не верит в собственные слова. Получается, она всего лишь актриса, разве что выступает не на сцене. Ханьвэнь было бы легче вынести горькую правду.

– Послушайте, – снова заговорила учительница, – если в деревне она хорошо себя проявит, продемонстрирует интерес к работе, то, возможно, она получит там хорошую должность.

– Попадет в сельское руководство?

– Тетушка, это неплохая должность.

– Говорят, всех выпускников отправляют в Аньхой. Неужто правда? В эту глушь? Вы посмотрите на нее, она же совсем еще девчонка! Совсем молоденькая, и ей придется одной жить. Одинокая молодая девушка среди всех этих деревенских мужланов. – Мать передернулась.

– Вы должны быть благодарны, многих ведь отправляют во Внутреннюю Монголию. А там куда как хуже. К тому же на Новый год она сможет приехать домой.

– А некоторых отправляют в пригороды Шанхая. Зачем ей ехать так далеко?

– Я не знаю, от чего зависят решения комитета.

– Она у меня единственная дочка, других детей нет. Муж умер много лет назад… Неужто это ничего не значит? – Мать почти умоляла.

– Несколько лет назад это имело бы значение, но сейчас правила строже. Они хотят, чтобы выпускники ехали в деревню. К тому же, тетушка, вы принадлежите к бедному сословию. Если она останется в городе, ничего хорошего ее не ждет. Даже отучившись, Ханьвэнь не получит никакой стоящей работы.

Мать скрестила на груди руки. Губы у нее дрожали, готовые произнести опасные слова.

– Послушайте… – В голосе учительницы зазвучало отчаянье. Теперь она почти шептала: – Хотите, чтобы она всю оставшуюся жизнь прожила в городе нелегально? Представьте, тетушка, какая это будет жизнь. Ведь продуктовых карточек она не получит, вы об этом подумали? Хотите, чтобы она голодала? А местный комитет сейчас и правда давит, они говорят, что родителей тех выпускников, кто отказался ехать в деревню, могут уволить.

– Я…

– Мама, перестань. Ты же слышала, что учительница сказала. Я поеду.

Учительница и мать посмотрели на Ханьвэнь, удивленные тем, как внезапно она влезла в разговор. Обычно, когда взрослые говорили о ней, Ханьвэнь сидела молча, но в этот раз она решила во что бы то ни стало опередить мать. Новости так расстроили женщину, что ее сейчас не напугаешь даже угрозой потерять работу.

– Вот видите, она все понимает. – Голос учительницы снова звучал мягко.

Слова Ханьвэнь будто выкачали из комнаты воздух, и все точно сдулись.

– Как по-вашему, она когда-нибудь вернется? – почти покорно спросила мать.

– Не знаю… Лучше об этом не думать, а принимать все как есть. Надеяться на иной исход – лишь усложнять себе жизнь. – Учительница положила палочки, которые так и держала в руке, и встала. – Простите, тетушка, мне правда жаль. Спасибо за угощенье, но мне пора. С остальными родителями тоже поговорить нужно.

Она ушла, а Ханьвэнь с матерью равнодушно смотрели на заставленный тарелками стол. Есть Ханьвэнь не хотелось. Неминуемый отъезд вдруг обрел для нее неожиданную притягательность. Она видела плакаты, призывающие образованную молодежь помогать крестьянам. Живописные сельские виды, позолоченные солнцем поля пшеницы, бескрайняя синь неба, и на фоне этого – городская молодежь и крестьяне. Было в этом нечто грандиозное – история, частью которой Ханьвэнь была не против стать. Но уже через минуту она сообразила, что означает такое распределение. Ей выдадут новую регистрацию, где местом проживания укажут деревню, достаточно пары иероглифов, чтобы навсегда лишить ее жизни в Шанхае или, наоборот, позволить ей остаться с матерью. Возможно, ей никогда больше не суждено остановиться возле киоска с книгами по пути в школу, где за мелкую монетку она покупала книжку с нарисованным мультфильмом – так она выучила сюжеты всех знаменитых мультфильмов. Жарким летом она больше не пойдет на площадь, куда стекаются переулки их района, и не станет наблюдать за тем, как взрослые едят арбуз и переставляют по доске фигуры сянци [7], а в лучах света порхают бабочки. Как же Ханьвэнь любила все это!

Мать молча убирала со стола. После того как она уедет в деревню, здесь всегда будет так, подумала Ханьвэнь. Каждый день мать будет ужинать в одиночестве и в тишине убирать посуду, и как же непохоже это будет на те дни, когда мать тщательно протирала стол, чтобы на нем не осталось ни единого жирного пятнышка, перед тем как Ханьвэнь сядет за уроки.

– На что ты так смотришь? – спрашивала мать, замечая, что Ханьвэнь вертится или просто отвлекается от учебников. – Давай-ка в книжку смотри, а то будешь как я.

Больше объяснять не требовалось, Ханьвэнь знала, что ее мать – единственная дочь в семье, где, помимо нее, было еще пять братьев; из детей только она не ходила в школу и винила обстоятельства в том, что так и не получила образования.

– Выучись на инженера, это профессия надежная. Без работы не останешься, – говорила мать, когда Ханьвэнь рассказывала, что ей хочется профессию, которая позволяла бы разбирать предметы и вникать в их устройство.

Такие разговоры велись в их доме много лет, с тех самых пор, как ее отец умер от туберкулеза, который подхватил в трудовом лагере. В тот же год мать подверглась гонениям как мелкий капиталист, потому что держала у них в переулке небольшое ателье, и ее понизили до чернорабочей в местном санитарно-ассенизационном комитете. Ханьвэнь было тогда семь лет.

Оставшуюся после ужина с учительницей еду они доедали несколько дней. На тушеной свинине выступил беловатый жирный налет. Когда Ханьвэнь с матерью шли по переулку, они встречали соседей, которые загорали, сидя на пороге под вывешенным для просушки бельем. Ханьвэнь не сомневалась – им все известно о неудавшемся ужине. Слухи проползали сквозь тонкие стены их домов и вплетались в захватывающие рассказы.

Обернувшись, она ловила любопытные въедливые взгляды и понимала, что едва они с матерью отойдут подальше, как их тут же примутся обсуждать. Ханьвэнь брала мать под локоть и дерзко смотрела на зевак.

Осенним днем Ханьвэнь покинула Шанхай и уехала в деревню Тан. Ее автобус отправлялся от школы. Утреннее небо было таким синим и безоблачным, словно природа отказывалась разделить их печаль.

Все утро мать заламывала руки. Она в пятый раз, напоследок, проверила дорожную сумку Ханьвэнь.

– Ты там поосторожнее. О политике ни с кем не говори. Молчи и просто выполняй свою работу. И люди будут тебя уважать, – наставляла мать.

Ханьвэнь кивала.

– Береги себя и будь счастлива. – Мать крепко стиснула руки Ханьвэнь чуть выше локтя.