Комната по имени Земля - Райан Маделин. Страница 28

— Не знаю. Я ничего другого просто не знаю.

— Это правда.

— Смотри-ка, а ты ей нравишься.

— Ага.

— Все, пошла.

— Пока-пока, Керидвен.

— Она сделала тут свою работу.

— Ага. Смотри, там во внутреннем дворе еще какой-то домик. Знаешь, почему так больше не строят? Все дело в автомобилях. Высотные дома с парковой внизу — в приоритете. Такое впечатление, что это важнее природы и пространства.

— Это печально. Природа и пространство невероятно важны. И удивительно, что они… теряют свою ценность.

— Согласен. Но люди сейчас считают автомобили более ценными. Скоро вся нижняя половина многоквартирных домов превратится в автостоянки или в гаражи.

— Да нет.

— Да. И мы наверняка их увидим.

— Да уж.

— Куда теперь?

— Прямо.

— Ты хорошо знаешь этот район?

— Нет, просто мне хочется туда пойти.

— Ладно.

— А ты сейчас на севере живешь?

— Ага.

— И как, нравится?

— Ага. Потому что на юге живут родители, стоит моя школа. Так что… в сравнении с этим север просто потрясный.

— А почему не уедешь из Мельбурна?

— Понятия не имею. Я немного путешествовал с Хлоей, девушкой из кафе. Мы с ней были в Южной Америке и в Юго-Восточной Азии. А подростком я вместе с родителями гостил у родственников в США. С другом и его семейством ездил кататься на лыжах в Новую Зеландию, это было здорово. Хотя и немного напряжно. Мы все вместе жили в одном домике. Правда, я никогда не был в Европе, но еще не все потеряно. Вдруг. А ты? Почему ты живешь здесь и никуда не уезжаешь?

— Просто я там, где я есть.

— Точно.

— Я бы побывала в Египте, но не хочу лететь на самолете. Не люблю самолеты.

— Резонно.

— Хм.

— Угу.

— Слушай, там, кажется, фонтан?

— Да, вон он.

— Странно, почти ничего не украшено к Рождеству.

— Ага.

— Просто многие дома тут выставлены на продажу. И заборы все низенькие. А мне нравятся заборы повыше.

— Ты любишь уединение? Свое священное пространство?

— Да.

— Тогда тебе понравится мой дом.

— Правда?

— Правда. Он довольно… закрытый.

— И забор высокий?

— И большой сад.

— Круто.

— Угу.

Ой. Прозвучало как приглашение, хотя я просто рассказывала. Черт! Мы всегда думаем, что никогда не проговоримся. Кажется, будто наши истинные намерения обязательно должны скрываться за всякими реверансами, недомолвками, хитростью и ложью, а собеседник должен догадаться. В общем-то, мы всегда говорим одно, а думаем другое.

Наверняка он теперь считает, будто я намекаю на то, что мы идем ко мне домой. Я, конечно, не против, но не планировала это так быстро. Да и он не совершил бы такой ошибки. Он вообще говорит очень ясно и продуманно. И уж точно именно то, что думает. Не удивлюсь, если узнаю, что у него огромный социальный опыт, в школе была куча друзей, подружек, совместные поездки семьями куда-нибудь на отдых.

Люди немного недооценивали его и все время нуждались в нем. И наверняка они думали, какой он хороший друг, как они давно не виделись, интересно, как у него дела. И при этом всегда были уверены, что у него все хорошо, хотя на самом деле это было не так. Он — само воплощение ответственности и самостоятельности.

Он довольно сдержан и не болтает о том, что чувствует прямо сейчас. Как будто не хочет, чтобы его быстро разоблачили и зашли слишком далеко туда, куда он не хочет никого пускать. И наверняка он откажется шагать вместе со мной прямо сейчас в неизвестность. Ему необходимо для начала осознать, что происходит, затем уйти и оценить все самостоятельно, прежде чем что-либо решить.

— О, а вот и луна.

— Вот дьявол.

— А то.

— Жутковато.

— Ага.

— А который час? Затмение не кончилось?

— Мы не увидим затмения.

— Почему?

— Оно в Северном полушарии.

— Серьезно?

— Ага.

— Вот черт!

— Ты есть хочешь?

— Хочу.

— И что будем делать?

— Хм-м.

— Если хочешь, можем пойти ко мне на ужин.

— На ужин?

— Ага. Я собиралась сделать себе сэндвич.

— Отлично.

— Но только никакого секса.

— Как скажешь.

— Я просто хочу… сэндвич.

— Хорошо. А какой?

— Бездрожжевой хлеб, миндальный сыр и красный лук. Хлеб я хотела натереть чесноком и слегка поджарить на масле, потом положить на него авокадо и листья салата. Может, немного квашеной капусты или кориандра.

— Вкусно. А у тебя есть веджимайт?

— Конечно.

— Тогда я с тобой.

— Отлично.

— Только надо взять такси.

— Вон там, чуть подальше, будет дорога.

— Хочешь, я тебя понесу?

— С юбкой может быть немного неудобно.

— Со всем, что на тебе надето, может быть немного неудобно.

— Точно.

— Ну так и что?

— Что?

— Хочешь, чтобы я тебя понес?

— Хочу, чтобы ты меня понес.

— Вот так хорошо?

— Да. Просто прекрасно.

— Ты все время соскальзываешь. Это все из-за кимоно. Так что приходится тебя приподбрасывать.

— Хочешь поставить меня на землю?

— Хочешь, я положу тебя спать?

— Не-а.

— Ладно.

— Кажется, тебе тяжело.

— Нет, не тяжело.

— Хорошо. Ты вкусно пахнешь.

— Правда?

— Да. Как… нормальный мужик. Волосы немного взмокли. Очень по-мужски.

— Не на этот аромат я рассчитывал, когда собирался сегодня.

— Сочувствую.

— Я поймаю такси.

— Давай.

— А что-то еще едет в ту сторону?

— Не-а.

— А… да?

— Эй, мы тут!

— Эй, чувак, нам надо в Турак.

— Как скажешь, командир.

Кожа на его шее под воротом поло такая прохладная и мягкая. И он оказался сильнее, чем я думала. Да уж, Жермена Грир сильно бы посмеялась сейчас надо мной. Такой неожиданный любовный интерес! Точно-точно. Он не грузный и не неуклюжий. Живет, осознавая свое тело, что довольно необычно. Ведь многие люди буквально оторваны от своих тел.

Многие вообще кажутся неживыми, когда прикасаешься к ним. Их рукопожатия и воздушные поцелуи либо слишком слабые, либо слишком жесткие. Их разум не поспевает за тем, что они делают. У их тел есть безопасные и небезопасные зоны, о которых нужно всегда помнить, прикасаясь к ним или обнимая их. В их телах есть такие места, о которых они стараются не думать, и такие, которые они никому не показывают. И если одни могут совсем не заметить, как кто-то прикасается к их плечу, другие сочтут такое прикосновение прямой агрессией. Я знавала женщин, которые терпеть не могли, когда кто-то смотрит на них или трогает их. Так что да. Их тела целиком или частично моментально отвечают на триггер, запущенный прикосновением, и тогда эти женщины начинают волноваться, искрить от напряжения или страшно смущаться. Интересно, а есть ли у него какие-то чувствительные зоны и где они.

Все парни, с которыми я когда-либо встречалась или с которыми у меня были отношения, находились в состоянии непрерывной войны с собственным телом. У одного чувака были просто эпические проблемы с пищеварением. И начинались они ровно в тот момент, когда я заговаривала. Во время наших недолгих отношений он на целую неделю лег в больницу, где я навещала его каждый день. Помню, однажды я там рассмеялась, и когда он спросил над чем, ответила, как удивительно получается — в больницах на самом деле не лечат, а калечат. В том плане, что ты должен спать как можно больше, но тебя вечно будят. Кровати неудобные. Дезинфекцией воняет. Окна не открываются. Рядом обязательно лежит какой-нибудь старик, который все время кашляет и сплевывает. Потолки низкие. Солнца нет. Еда отвратительная. Ни массажистов, ни акупунктурщиков.

Он сидел в шоке, когда я это говорила, потому что он же специально сам сюда лег, чтобы сделать курс инъекций стероидов, которые успокаивают желудок или что-то там еще. У него опухли все суставы, лицо стало красным, и в туалет он бегал каждые полчаса, как приспичит.