Комната по имени Земля - Райан Маделин. Страница 35

А другой парень просто ненавидел, когда я во время секса плакала от радости, потому что он сам никогда не мог заплакать. Из-за этого он не чувствовал себя божеством, так что, едва поняв, что я снова заплакала от своей любви к нему, он поднимался, вставал со вздохом, надевал футболку и выходил из комнаты.

Дождь успокаивается. Интересно, ждет ли он оргазма? Он все еще напряжен. Можно пощекотать его пенис кончиками пальцев, пока мы лежим. Можно потереться о него всем телом. В нем так много энергии и силы. На самом деле прикладывание эрегированного члена ко лбу — лучшее средство от головной боли.

Небо такое яркое и светлое, и так сияет. О, черт, дождь опять начинается! И все начинается снова. Его живот снова волнуется, мышцы на плечах напрягаются, глаза закрыты, голова повернута в сторону, вены на руках и шее набухают и становятся похожи на полноводные реки. Он выглядит так, будто вот-вот кончит.

— Прости.

— За что?

— Ты не кончишь.

— О, нет, не надо так!

— Я больше не могу.

— Ох.

— Наверняка уже полдень, как думаешь?

— Наверняка, да.

— Серьезно?

— Да.

— Хорошо.

— Хм.

— Мне… пора ехать к родителям.

— Чтобы помочь маме готовить рождественский ужин?

— Да.

— Ее знаменитое гуакамоле?

— Да.

— Хочешь принять душ перед уходом или что-то еще?

— Да, конечно, было бы здорово.

— Хорошо.

— Солнце выглядывает.

— Хм.

Я чувствую, как замедляется его сердцебиение. Грязь высыхает и прилипает к моему телу. Чувствую, как она стягивает кожу. Он вынес на веранду всего одно полотенце, и вдруг у меня случается дежавю. Черт. Я оглядываюсь и вижу Свинтуса возле двери. И это тоже не впервые. Не первый раз, не единственный и не последний. Так уже было много, много раз и повторится снова, опять и опять, до бесконечности.

У нас одно полотенце на двоих. Я могу забежать внутрь и взять там полотенце для себя. Почему-то он захватил с собой только одно, когда вышел сюда, причем небольшое, так что мы не сможем укрыться им вдвоем. Хотя, кажется, он немного дистанцировался от меня. Наверняка ему нужно чуть больше пространства, и я понимаю это. Эякуляция отнимает у мужчин много сил. И сейчас я почти чувствую себя виноватой. Ведь когда они думают о ней, она представляется им поистине приятным освобождением, но когда она случается, они теряют почти все жизненные силы.

И теперь его тело пытается восстановиться и вновь набраться энергии. Интересно, как регулярно он эякулирует и давно ли делал это в последний раз. Некоторые мужчины кончают постоянно, другие же выглядят так, будто у них это происходит слишком часто или настолько регулярно, что это их убивает и они почти лишены сил.

— Я пойду возьму еще одно полотенце.

— Да, хорошо, прости.

— Все нормально. Я быстро.

— Я с тобой.

— Ладно.

— Эй, а что это там?

— Ох. Спальня моих родителей.

— Просто дверь была открыта, я не специально.

— Должно быть, сквозняк открыл.

— Ох.

— Ты…

— Нет-нет, что ты.

— Я могу показать тебе ее, если хочешь.

— Нет. Правда.

— Все нормально. Входи.

— Тут… все так, как они оставили?

— Да, так.

— Черт.

— Прямо за тобой стоит стул.

— Спасибо, да. Ох, блин, прости, я его испачкаю.

— Да ерунда.

— Иди за полотенцем, или что ты хотела.

— Ладно. С тобой точно все в порядке будет, если я тебя здесь оставлю ненадолго?

— Да-да.

— Хорошо.

О, нет. Это нехорошо. Он же сидит в спальне моих родителей, голый, весь покрытый грязью. Надеюсь, я не рухну в обморок. Однажды после третьего свидания я была так поглощена удовольствием от полученного внимания, что потеряла сознание прямо посреди ночи в ванной. Зашла туда, взглянула в зеркало и очнулась уже на полу с огромными кровоточащими ссадинами по всей спине оттого, что зацепилась за шкаф, когда падала.

— Почему… почему здесь все так? Почему их спальня осталась такой?

— Знаешь, я убрала почти весь дом, когда они погибли. Какие-то вещи сожгла, много всего отдала на благотворительность, что-то — в архив. Но две комнаты не тронула. Их спальню и папин кабинет. Все остальные стоят пустыми, или я постепенно превращаю их в то, что имеет для меня совершенно новое значение. Рождественские подарки, которые я дарю сама себе каждый год, заполняют пустоту новыми вещами. Обычно эта дверь закрыта. В общем, вот так.

— Черт.

— Угу.

— Эти часы сломаны?

— Да.

— Смерть — это нечто… фатальное.

— Угу.

— То есть люди просто исчезают и… оставляют после себя все, что у них было. Жутко.

— Да. Я часто думаю о том, как на это посмотрели бы какие-нибудь инопланетяне. Типа, мы появляемся на этой планете, а потом просто… исчезаем. Раз — и нету. Это необъяснимо. Странно, мы вот задаемся вопросом о том, существуют ли инопланетяне. Но все, что нам нужно, — это посмотреть в зеркало. Привет, а вот и мы.

— Одуреть.

— Да уж.

— Можно мне посмотреть другие комнаты?

— А тебе это надо?

— Да.

— Уверен?

— Уверен.

— Прямо сейчас?

— Если можно.

— Ладно.

— Не все, может быть. Может, только одну. Не знаю. Я хочу оставить другое впечатление. Не такое… жуткое.

— Хорошо.

— Правда?

— Да. Я знаю, что тебе показать. Идем.

Я хочу показать ему комнату, которая находится за гостиной. Вход в нее закрыт елкой. Дверь на самом деле никто не замечал, поэтому ни у кого не было чувства, будто они что-то упустили. Обычно прогулка по розарию, алтарь и фонтан утомляют, так что люди готовы уйти. Или включить телевизор, или полежать у бассейна, или заказать доставку еды.

Правда, спальню моих родителей тоже никто не видел. Никто не валялся со мной в грязи под дождем. Так что, мне кажется, учитывая это, я должна показать ему ту комнату, раз уж он хочет. Я соорудила ее к первому Рождеству после смерти мамы и папы. Ухаживать за ней не составляет большого труда, именно поэтому я ее и сделала. Это меня хоть как-то отвлекло.

Комната хорошо изолирована и имитирует тропический климат Северного Квинсленда. Я захожу туда каждое утро. Поливаю растения, проверяю температуру и при необходимости корректирую ее. Она всегда должна быть около тридцати градусов. Летом ее легче поддерживать, потому что на улице жарко. Ночью я позволяю ей немного упасть. Влажность тут всегда примерно шестьдесят — семьдесят процентов.

Все стены, пол, дверь здесь желтые, потолок — из толстого стекла. Комната заполнена ярко-розовыми пентасами, оранжевыми иксорами, пушистыми меликопами и эводиями. Еще тут растут несколько бобовых деревьев с пышными кронами, и пагоды метельчатые, и омела сейчас цветет как сумасшедшая. Инжир. Надо сорвать несколько штучек. Инжир очень сексуален. Начала появляться белая шелковица. А у листьев липы сейчас самый темный оттенок. Лучшее время, чтобы он увидел эту комнату.

— Я даже не заметил тут дверь!

— Конечно, не заметил.

— А Свинтусу сюда можно?

— О, нет. Иди отсюда. Послушай, наверняка поначалу ты будешь в шоке. Но! В этой комнате нет ничего, что могло бы навредить тебе. Понимаешь?

— Понимаю.

— Я побуду с тобой немного, а потом, наверное, уйду. Ты ненадолго останешься там сам с собой. Войдем вместе, чтобы ты понял, что там безопасно. Представь, будто мы с тобой в средневековой Англии, пьем вино из одного кувшина и понимаем, что оно не отравлено. Ну или что-то вроде.

— Хорошо.

— Ладно.

— А что мне делать с полотенцем?

— Оставь его на себе. Ну или сними. Не важно.

— Ладно. Понял.

— Ну, идем.

Когда я впервые пошла с родителями в зоопарк, они отвели меня в Дом бабочек, и я поняла, что нам скоро конец. Их непредсказуемость, резкость, стремительность, хрупкость, верткость, изворотливость и что-то еще такое же мерзопакостное — все это было слишком для меня.