Сны над Танаисом (СИ) - Смирнов Сергей Анатольевич. Страница 18

Варварская буря была еще далека, и пугала пока не она, а темные мысли нашего "великого покровителя", боспорского владыки и его присных. И не пары с германских болот, не гарь со скифских просторов, а из эллинских колоннад Пантикапея - вот откуда потянулись к Танаису гибельные сквозняки. Царь царей грезил о золоте Танаиса, по-шакальи чуя, что здесь его больше, чем на всем Боспоре.

Нужно было собрать при боспорском дворе своих людей, а в конечном итоге посадить своего человека на боспорский трон. Много усилий и много времени требовала эта затея, но я решился на нее. В Танаисе свой пресбевт, в Пантикапее свой "царь царей" - такова была моя цель. За ней, если хватит срока, шел черед думать о варварском нашествии.

Две пары сарматских сапог я износил, снуя, подобно ткацкому челноку, между Танаисом и Пантикапеем, прежде чем замыслы боспорского двора и дома пресбевта в Танаисе перестали быть для меня тайной.

В свите даря Котия ходило несколько моих наушников. Но смерть Котия Третьего была уже при дверях. Заменить его нужным мне человеком я уже не успевал, и на престол суждено было взойти Рискупориду Четвертому. Для его будущей свиты я все же успел подготовить двух приближенных, которые должны были заговорить моим языком.

Пришла пора взяться за дела в Танаисе. Его пресбевт Хофарн, сын Сондарзия, мыслил уже не по-сарматски, но еще и не по-эллински, потому требовать от него великой мудрости и дальновидности было бесполезно. К тому же и смерть его витала уже неподалеку. На его место метил Хофрасм, сын Форгабака, другой варвар с повадками потомственного торговца и с гибким, но заносчивым умом жреца. Хофрасм, однако, не был чересчур корыстным человеком и отличался прямотой характера, но, раб своего благополучия, он не подходил для великих дел. Ломать ему дорогу я остерегся, не желая нажить себе слишком много лишних врагов. Хофрасма я задумал поставить второй ступенью к боспорскому трону, присмотрев для него в будущем чин "наместника острова" или политарха при Рискупориде. Всему свой черед, решил я, умерив свой пыл: за время правления Хофрасма можно без особой спешки и чреватых кровью интриг выпестовать нового пресбевта - на его место. Правду сказать, я мало надеялся, что Хофрасма, вкусившего единоличной власти, легко будет прельстить чином придворного и сгорбленной осанкой царского слуги, однако, на мое счастье, он оказался не цезаревой закваски и в конце концов предпочел быть "вторым в Риме, нежели первым в провинции".

Кого можно было выбрать в будущие престолопреемники Хофрасма? Богатый и умный Деметрий, эллинарх Психарон, диадох Гераклид - все уважаемые люди, но все - мутной купеческой крови. Мне нужен был единомышленник - человек сильного, тоскующего по эллинской славе сердца и широкого, дерзкого ума.

Я остановил свой выбор на Кассии Равенне, главе воинского фимаса. Его мать была эллинкой, и сыновьям он дал эллинские имена. По духу он был эллином больше, нежели торговцы, гордившиеся чистотой эллинской крови. Его отец-римлянин при Марке Аврелии выбился в преторианские префекты, но в правление Комммода попал под ложный донос. Брачный союз с эллинкой вдруг оказался позорным для преторианского звания, и отец Кассия был разжалован. Следом его оклеветали еще злее, и он был сослан в понтийскую глушь. Бесславный конец отцовской карьеры, злые римские языки, унижение, начавшиеся вдруг ссоры отца с матерью из-за ее происхождения, наконец кроткий, незлобивый нрав матери - все это взрастило в душе Кассия лютую ненависть к Риму, которая странным образом ужилась с благоговением перед римской армией и императорскими походами. Это благоговение тянулось из отцовской крови, и по уму Кассий вырос римлянином - даже со своей тайной, римской мечтой, вскормленной эллинским молоком. Он тосковал об ушедшей, марафонской старине Эллады, легко прозревал скорый и последний упадок Империи и в сновидениях видел себя новым Ромулом: Танаис - зерно новой славы Эллады, и он, Кассий Равенна, Римский Эллин, пустит это зерно в рост и будет первым жнецом той, будущей славы.

Теперь Кассий был уже в возрасте, но в его душе эллина-прозелита все еще тлела искра отчаянной решимости, которую можно было раздуть.

Я раздул эту искру. Взметнулось столь мощное пламя, какого я сам не ожидал. Казалось, скажи Кассию, что для будущей славы Эллады надо сплавать в Свевское море и он, не раздумывая, пошел бы к намвклерам покупать галеру.

Пришло время, и расстановка сил в Танаисе приняла вид ясной геометрической фигуры. У меня появилось несколько сильных друзей, несколько слабых недоброжелателей и один очень сильный враг - жрец Сераписа Аннахарсис, выткавший в Городе свою тугую паутину.

Он лыс и бронзоголов. У него короткий, неподвижный рот и аспидные зрачки. В фиасе Бога Высочайшего, за пустым именем которого скрывается холодный, мертвый сплав Сераписа с тенями варварских идолов, он - истинный господин, хотя носит звание "отца", второго человека фиаса. Он - тайный хозяин львиной доли танаисского золота. Нити невидимой паутины тянутся от него и дальше, в Пантикапей, Рим, Александрию, Иерусалим, Вавилон. Несоизмеримость его связей н его мощи с неприметной провинциальной жизнью - вот загадка, что до сих пор не раскрыта мной. И до сего дня эта загадка тревожит меня. Несоизмеримость - знак тайной иерархии: Аннахарсис - господин фиаса и огромного богатства, но не господин самому себе. За ним, во мраке тайны, проступает более могущественная тень - здесь, в Танаисе, он исполняет чужую волю.

Я узнал об Аннахарсисе многое, но однако же - ничего существенного: его хозяева скрыты слишком искусно не только для глаза простого смертного, но даже в мире теней, доступном глазу ясновидящего, они окутали подступы к своим домам туманом и наваждением. Я слышал повелительные голоса из Александрии и выслеживал тайных александрийских вестовых: возможно, рука владыки именно там, в Городе Базилевса.

Но не тайная власть и не тайные покровители Аннахарсиса страшат меня - нет. Страшит иное: я не пойму, кто он, меня пугает его душа. Скифское имя старика - обманное одеяние души, не имеющей ни роду, ни племени. Мне чудится, что родила его не мать, а холодная статуя Сераписа, и он всегда был одинок, стар, лыс и бронзоголов. В его жилах течет запутанная смесь кровей. Однако если в сплаве можно различить свойства составляющих его металлов, то из сплава души Аннахарсиса выхолощены все свойства. Эта душа скорее напоминает отлитую из белого стекла букву неизвестного алфавита. Старик легко говорит на многих языках, но он не эллин и не варвар, не римлянин и не сириец, не иудей и не перс. Этим он особенно опасен для меня, ибо, увидев лишь живое семя, я могу угадать будущий цветок, - за аспидным зрачком Аннахарсиса не различаю ничего, кроме пустой бездны.

Незадолго до гибели дома Северов я посетил Рим и завел нужные связи. Синтия процветала и выглядела как знатная матрона. Она закатила мне роскошный пир, где фрукты и фалемрно нам подавали вооруженные луками кудрявые мальчики, изображавшие купидонов. Было очень смешно. Я напомнил Синтии кое-какие забытые ею подробности нашей африканской жизни в тихой лачуге, она хохотала до слез и напилась допьяна.

Я нанес тайный визит старому сенатору. Покровительство влиятельных жрецов спасло его от верного несчастья: Мамея оскорбляла его душу, но побоялась тронуть его тело. Он так же привык к опале, как привык жаловаться на жизнь. Я сказал ему, что радость жизни познается в сравнении, и напомнил про ссылки и проскрипции. Он сделался еще мрачнее и бессильно развел руками. Тогда я предсказал ему скорую удачу, но посоветовал отправить сына на службу в Аттику или Азию, поскольку будущая удача отца будет зиждиться на большом риске.

Александр Север был убит на следующий день после моего возвращения в Танаис, и я с горечью понял, что опять проделал лишний путь: перемен нужно было дождаться в самом Риме.

На римский трон, словно в забытый капкан, попал случайный зверь - Максимин Фракиец, погонщик овец, с узким лбом, огромными плечами и заросшей грудью. В Риме начиналось время кровавого смятения судеб.