Железные Лавры (СИ) - Смирнов Сергей Анатольевич. Страница 29

Оставалось еще одно направление удара – самое прямое. С места самого ярла Рёрика. Но такое нападение уж вовсе выпадало из списка возможных военных хитростей. Оставалось выбрать, кто из двоих сошел с ума – одержимый местью за честь поверженных лангобардов граф Ротари Третий Ангиарийский или не вытерпевший трезвости бард Турвар Си Неус. Если – граф, то, значит, он впрямь стал рассчитывать на дьявольское чудо, повстречав в чащобе странных чужаков и прозрев в этой встрече тайный знак-повеление. Вот языческий бард запоет, всех одурманит, растворит всю твердь земную, пустив ее пылью в глаза гостей, огни запляшут, мечи сойдут со стен, а ярл в забытьи ринется на императорское место подле будущей невесты, увидев свой настоящий меч – тут ему Хлодура и сунут в руки. Если же не в своем уме бард, значит, это он, одержимый бредом величия и жаждой стать певцом при самом императоре, воспалился предсказанием заговора, а граф ни о чем таком и не помышляет.

Одно казалось неизбежным: даже если большой бойни и конца света с сокрушением замка не предвидится, может выйти конфуз со смертоубийством, и самое разумное – улизнуть от греха подальше, успев набить желудок. А вот этого, то есть улизнуть, я, привыкнув жестоко браниться со своими страхами и тоже будучи слегка не в своем уме с младых ногтей, никак не мог. Очень хотелось посмотреть мне, чем дело кончится: то есть сунуться в пекло и дерзнуть умом – отличить Твою волю, Господи, от Твоего попущения.

А ждать оставалось уже недолго. Долгую речь – целую книгу притч Соломоновых на свой лад – уже завершал экспромтом мудрый аббат Алкуин, облекая смыслами-вымыслами промыслительно скорую встречу франкского короля и побитого папы. Той встречей надлежало восстановить величие Рима на своем месте. Столь пространная речь давала всем повод предвкушать заслуженное развлечение. Ротруда, уже не стесняясь, посверкивала глазами жадной валькирии на живого и сочного ярла Рёрика. Тот же нарочито долгими волнениями жевательных мышц хранил поразительную невозмутимость. Карл глядел на свое блюдо, будто начиная вспоминать, что осьминоги не водятся в яблочном сидре, а граф Ротари подозрительно цепенел, наливаясь бледной мраморной гладью. Гадания мои закипали под самое темя, норовя загреметь черепной крышкой и зашипеть паром из ушей.

Танцовщиц, жонглеров и факиров не полагалось ввиду поста, а вот изысканная хвалебная песнь о подвигах и славе была куда как уместна – запить приторное обилие застольных молитв и мудрых славословий. То, что речи аббата Алкуина предстояло неотвратимо смениться песнью барда Турвара Си Неуса, заставляло меня признать, что дыма без огня не будет. И не иначе как – без большого огня.

Аббат Алкуин затих, сел, вытер испарину смыслов со лба. За сим все гости под его здравицу обильно смочили горло, будто только что повторяли за аббатом вслух все слова его речи и глотки от того у всех невмоготу пересхли. И вот граф Ротари объявил барда Турвара Си Неуса. Лесной певец весь пир тоже сидел на виду, на другом от меня конце того же стола, то есть вблизи власть и силы предержащих. И хозяева, и гости с удовольствием воспрянули и удивились барду, как нежданно всплывшему на поверхность моря новому осьминогу, куда больше и диковинней прежнего.

Даже Карл посмотрел на Турвара Си Неуса со снисходительным предвкушением, хотя граф представил его франкскому королю еще днем и – раньше, чем осьминога. В искусной лжи графа бард предстал знаменитым бродячим кифаредом, стремящимся в Рим на оглашение, то есть язычником, уже победившим в себе власть идолов (чему залог – запечатанная синяком руна на лбу) и вот кстати жаждущим преподнести свой дар франкскому королю, о коем собрал все висы, песни и легенды от Свевского моря до берега Адриатики.

Бард Турвар Си Неус поднялся легко, но важно. Как старый ворон он взлетел, и, весомо взмахнув воскрилиями своей собравшей все ветра и дожди накидки, плавно опустился прямо у подножия короля франков. В одной руке он донес до нужного места арфу, а в другой – и я содрогнулся, не заметив того предмета раньше, - плошку полную ягод можжевельника. Тайный подарок графа!

Карл проводил бровью тот вещий полет и даже глянул вниз, через передний край стола, любопытствуя, куда угодил тот певчий вран.

Бард даже не поднял головы на того, кто глянул на него с низкого каменного неба, – и Карл усмехнулся. Бард же дерзал всё опаснее – он развалился, откинулся левым плечом к спуску парчовой скатерти, пустил по ней волну в обе стороны и невольно обнажил острые носки пешей обуви франкского короля. Ноги у того были длинны – казалось, не будь король так смирен, дотянулись бы они, уставшие от долгой дороги, и до нижней ступени, если не до столов.

Бард остро и коротко – словно свой нож метнул – взглянул на ярла Рёрика. Тот лениво мотнул головой в сторону, не переставая жевать, как жеребец. Вот где был настоящий заговор, о коем я и знать не знал! Граф же Ротари казался сразу и мёртв, и доволен жизнью: ему тоже виделось, что дело идет ладно по его личному промыслу.

- Хайль, кайзер Карл! – возгласил бард Турвар Си Неус с такой певучей мощью, будто и вправду великий ворон провещал не с ног короля, а с прямо вершины священного ясеня на все концы света начало Рагнарёка.

Гости ответили нестройным, гулким эхом восставших из гробниц мертвецов.

Бард стремительно и наугад выцепил из плошки всего одну ягоду, живо расклевал ее и распрямился. И тронул одну струну.

Кровь моя внутри разделилась надвое потоками Тибра и вот зашумела у меня в ушах. Сердце, всплыв под самое темя, бухало подобно колоколу, не отлитому из чугуна, а сделанному из дуба – оттого страшился я не услышать совсем ничего, но услышал всё. Однако более заострял свой взор, чем слух, я весь обратился в прямое копье внимания, дабы не упустить тайного и властного жеста барда, который он показал нам обоим еще утром: как сделаю так, так затыкайте уши.

Теперь мне ясно стало, что нечто случится и случится разом обоюдоостро – и по прорицанию барда, и по замыслу графа: как-то они поделили между собой промысл или попущение, а кому достанется больше – того было не угадать, но любопытно посмотреть.

Бард Турвар Си Неус запел поначалу тихо, не вызывая трепета жил и помутнения разума, но Карл вдруг оживился, удивленно приподнял брови и переглянулся с Алкуином. Как догадывался я по шуму далекой врановой стаи, бард запел на столь чистом франкском наречии, будто сам и был его хранителем со времен разделения языков. Песнь и вправду начиналась издалёка: бард предусмотрительно воспевал покорение Карлом противоположной стороны его нынешней державы, а именно – земель саксов. Во франкском наречии я был не силен, но смыслы разобрать мог. Саксы виделись отсюда, из римской дали, ядовитыми и злобными жабами, порождениями дьявола. Как жабы, они вылуплялись из гроздьев не икры, а - из черепов пленников, принесенных в жертву хищным богам-демонам. Тут Бог послал на земли саксов свой бич – не косматого Аттилу, но праведного Карла, а тот огнем и мечом перелицевал саксов, если и не в добрых, то по неизбывному принуждению честно исполняющих франкскую правду людей. Не то, что рядом, но и вдали от саксов лангобарды выглядели едва ли не самыми благочестивыми и умытыми потомками Иафета. Вскоре песнь барда забралась еще дальше на север, куда пока не ступала нога Карла, – и вдруг звонко ударилась о Железные Лавры, великой силе севера, еще не обретенной праведной властью.

Бард Турвар Си Неус толчком замолк и, сидя, вытянулся струной. Казалось, он сам удивлен и вот всей струною своей плоти трепещет эху, кое весть о таинственных Лаврах понесло по стенам и обратно в уши тому, кто возвестил о них, сам того в исступлении не услышав. Так, несколько мгновений, бард Турвар Си Неус сидел оцепеневший, пока затухал и цепенел звук струн его арфы или тела. Потом он вздрогнул, очнулся и огляделся по сторонам, как человек проснувшийся в чужом месте, коего душа так и не обрела. Помню, я затаил дыхание, прозревая, что в те мгновения весь промысл вкупе с попущениями идет прямиком в сети графа.