Выходное пособие - Ма Лин. Страница 56

Это правда. Сегодня последний день работы.

Я вышла из банка на пустую улицу так осторожно, будто в меня мог попасть метеорит. Меня поглотила обширная долина делового центра. Ветер свистел в разбитых окнах небоскребов. Впервые мне стало страшно. Я не думала, что буду делать, когда контракт закончится. Я так далеко не загадывала. Зачем я вообще снимала наличку? Ах да, ларек. Он прямо передо мной. Я машинально подошла к нему. Кофе и выпечка. Я собиралась купить кофе и выпечку.

Может, я и пропуск забыла, потому что подсознательно знала, что сегодня последний рабочий день. Может, я пыталась донести до самой себя, что пора остановиться? Но даже если я больше не работаю на «Спектру», какое это имеет значение? Мой отец говорил: работа — сама по себе награда. И сама по себе утешение.

Дойдя до ларька, я сказала:

— Дайте, пожалуйста, кофе и булочку, какую угодно, только свежую.

Я вынула двадцать долларов и положила их на прилавок, и тут до меня дошло. В витрине лежали почерневшие, высохшие бананы. Летали мухи. Выпечка: маффины, круассаны, слойки в целлофановой упаковке — покрылась плесенью, сгнила, растаяла. Я заглянула внутрь ларька. Там никого не было.

— Вот блин, — пробормотала я.

Я ушла. Я шагала потрясенная, забыв, что собиралась в Центральный парк. Я слыхала где-то, что снять шок можно, пожевав лимон или лайм. И, конечно, мне нужны камни. Вот зачем я иду. Камни, лимоны и лаймы. Мне нужны камни, лимоны и лаймы.

Я бормотала это вслух, пока не заставила себя замолчать. Я шла дальше.

В какой-то момент я посмотрела по сторонам и поняла, что стою перед магазином Henri Bendel. Я заглянула внутрь: он был разгромлен и разграблен, по полу раскиданы косметика, духи от Анник Гуталь, сумочки.

Я была в этом магазине один-единственный раз, когда пыталась уволиться из «Спектры». Тогда я проработала там чуть больше года и тщательно обдумала свое решение. Я понимала, что не могу всю жизнь работать координатором производства, рассылать по фабрикам в Юго-Восточной Азии заказы на Библии, бритвенные лезвия, кроссовки Nike и тому подобное. Из того, что ты что-то умеешь делать достаточно хорошо, не следует, что ты должен делать именно это.

Перед уходом с работы в тот день я вручила Майклу Райтману заявление по собственному желанию. Он был озадачен: мы никогда раньше об этом не говорили, и я никак не показывала, что собираюсь увольняться.

— Вы уже придумали, чем будете заниматься дальше? — спросил он.

— Нет, — ответила я, — но не думаю, что смогу дольше заниматься тем, чем сейчас.

— Когда же вы приняли решение? — поинтересовался он, изучая мое заявление, словно улику.

— Только сегодня ночью, — сказала я. И добавила: — Извините.

— Вам не за что извиняться, — ответил он так спокойно, что я подумала, что внутри он, наверное, весь кипит. — Но мне очень жаль, что вы уходите. Вы были прекрасным координатором производства.

— Я приняла решение прошлой ночью, но думала об этом уже довольно давно.

— Вы быстро учитесь, — продолжал он, — и справляетесь со все более и более сложными проектами. Команда в Гонконге очень хорошо о вас отзывается. Мы отметили то, как вы решали проблемы на многих проектах, и ваша способность успешно завершать важные, масштабные заказы очень ценна для нашей компании.

— Спасибо.

Дальше он стал говорить более осторожно.

— Но вы молоды. Вы проработали здесь немногим больше года.

— Год и три месяца, — сказала я.

— Вы молоды, — повторил он. — Возможно, вы думаете, что все могут заработать на жизнь, делая то, что им интересно.

— Я… — тут я сбилась, подыскивая нужные слова, — я не хочу, чтобы моя жизнь вошла в колею так быстро. Это нормальная работа. Но не думаю, что смогу заниматься ею вечно.

Он сложил заявление и положил обратно в конверт.

— Это ваш выбор, но я хочу, чтобы вы были в нем уверены. Раз вам посчастливилось найти работу, которая у вас получается, на которой вас ценят, — не презирайте ее. Если дело в зарплате или соцпакете, давайте обсудим это. — Он вернул мне конверт. — Подождите до понедельника. Возьмите в пятницу отгул. Подумайте на выходных. Вы должны быть уверены.

— Я уверена, — поспешно сказала я.

— Очень уверены.

Я быстро покинула офис и принялась бродить по городу, чтобы в голове прояснилось. Был холодный вечер. Четверг. Столкнувшись с рассуждениями Майкла, я стала сомневаться в своем решении. Уговаривать себя бросить работу — это все равно что пытаться оправдать экстравагантную покупку, которая тебе не по карману. Он так ловко выбил у меня почву из-под ног всего-то за несколько минут.

В какой-то момент я зашла в Henri Bendel и зачем-то, поднявшись по винтовой лестнице, оказалась в отделе нижнего белья, где на полках лежали комплекты, ночнушки, бюстгальтеры, трусики. Теперь, когда я фактически стала безработной, я старалась не попадаться на глаза продавцам. Но все же остановилась, дивясь на эти инопланетные изысканные вещи, ряды тончайших тканей, ненормально разросшиеся кружева, бахрому, стеганую кожу. Я задумалась над их производственным процессом. Конечно, такую фривольную красоту могли сделать только лучшие мастера итальянских предгорий, которых кормили мягким сыром и цветочным медом.

Я потрогала лавандовый комплект в викторианском стиле и посмотрела на ярлычок. Сделано в Китае. Ну еще бы. Я посмотрела на нежно-голубой лифчик с колокольчиками. Сделано в Бангладеш. Набор трусиков. Сделано в Пакистане.

Куда бы ты ни пошел, ты не сбежишь от реалий этого мира.

В понедельник я вернулась в «Спектру».

К этому моменту солнце уже низко стояло над горизонтом. Я бродила бесцельно, нарезая круги по деловым кварталам и не выходя за их пределы, и никого не встречала, даже охранников Sentinel около культурных центров и других достопримечательностей. На самом деле я уже и не помнила, когда в последний раз видела охранника на посту. Они все ушли, что ли?

Я глубже зарылась в воротник пальто. Зубы у меня стучали. Я держала руки в карманах.

На другой стороне улицы виднелся Juicy Couture. Он уже перестал быть нетронутой шкатулкой, которую я видела и запечатлела для «Нью-Йоркского призрака». Стекло витрины было разбито, и я заметила, что этот магазин, как и Henri Bendel, тоже разграблен. Внутри был беспорядок, велюровые и махровые вещи разных цветов валялись на полу вперемешку, а сверху на них были накиданы солнечные очки, сумочки и чехлы для смартфонов. Я заглянула внутрь через дырку в стекле. Почти сразу я увидела продавщицу. Она лежала на полу. Вещи вокруг нее были все в засохшей крови. У нее был проломлен череп.

— Боже, — сказала я.

И тут я упала. Точнее, отступила назад, споткнулась о край тротуара и неуклюже приземлилась на копчик. Меня немедленно до кончика носа пронзила резкая боль. Какое-то время я не могла двигаться, просто оставалась одной ногой на тротуаре, другой — на проезжей части. Я почувствовала в воздухе металлический запах крови. Поднесла руку к носу и убедилась, что кровь текла из него.

Ребенок внутри меня яростно заворочался.

И тут на меня снизошло озарение: нужно уходить. Не из этого места, не из центра города, а вообще из Нью-Йорка. Мне нужно покинуть Нью-Йорк. Сегодня. Сейчас.

Я обнаружила, что стою у тоннеля Линкольна, будто телепортировавшись туда.

Я робко вошла в туннель и пошла справа по проходу с металлическим ограждением. Но я отважилась пройти только несколько ярдов, самое большее — милю, а потом вернулась по своим следам. Тьма подавляла. Большинство лампочек перегорело, другие все еще мигали, освещая заброшенные машины. Я старалась не думать, что там внутри.

В раздражении я попыталась собрать волю в кулак и зайти в тоннель снова.

У въезда в тоннель всех приезжающих в город встречал щит с рекламой какой-то страховой компании, «Нью-Йоркская жизнь». На рекламе был изображен дедушка, обнимающий двух внуков. Надпись гласила: «Мы знаем, для чего вы живете».