Трагическая связь (ЛП) - Бри Джей. Страница 8

Защитный порыв в моем нутре — чужд мне и вызывает глубокую тревогу.

Все мужчины, сидящие в машине, напряжены. Они окружают Олеандр и ее мать защитным кольцом, каждый из них постоянно бросает взгляды в их сторону, как бы проверяя, как они. Именно так выглядит настоящая группа Привязанных, здоровая и любящая.

Однако что-то здесь не так.

Водитель частенько поглядывает в зеркало заднего вида, как будто высматривает, не следует ли кто-либо за ними, а мужчина на пассажирском сиденье с ноутбуком на коленях едва ли концентрируется на данных и финансах перед ним. Его взгляд продолжает блуждать где-то между дорогой перед нами и боковыми зеркалами. Все они сидят как на иголках, словно готовясь к нападению.

Олеандр не замечает опасности, в которой они находятся. Я никогда не спрашивал ее, когда ее узы активизировались и начали говорить с ней, и Норт никогда не упоминал об этом, но очевидно, что сейчас их нет здесь, в машине, с нами.

Олеандр была бы готова к удару внедорожника в бок машины, если бы это было так.

Ее крик эхом отдается в моем сознании, и мне больше не нужен шепот моих влюбленных уз, чтобы понять, что это поистине душераздирающий звук.

Я уже знал, что ее мать и отцы погибли в автокатастрофе, организованной Сопротивлением, так что это не является для меня чем-то шокирующим.

А вот узы Олеандр, проявляющиеся и вырывающие души у всех в радиусе десяти миль, включая всю ее семью, — это да.

* * *

В палатке жарко.

Воздух влажный, пот стекает по лицу Олеандр, когда она безучастно смотрит на окружающие ее холщовые стены. Она прикована к стулу техническими наручниками — такими, что при попытке освободиться по всему телу пройдет вольт электричества. Я уже видел останки заключенных, умерших таким образом, и этого достаточно, чтобы вывернуть даже самый крепкий желудок.

Сейчас она немного старше, чем была в машине, прошел по крайней мере год, и серебро ее волос мне более знакомо, хотя они немного темнее, более серые, чем белесый оттенок девушки, которую я теперь знаю как свою Связную.

Чем больше я погружаюсь в ее воспоминаний, тем меньше могу называть ее другим словом. Тем словом, от которого у меня сводит живот и паника бежит по венам, как самый худший вид наркотика. Чем больше ее осколков отдается моей упрямой и недостойной душе, тем больше я чувствую, что поворачиваюсь к ней и поддаюсь ее зову.

Это не так страшно, как казалось раньше.

Все еще есть часть меня, которая этого не хочет, которая никогда этого не захочет, но я чувствую сдвиг внутри себя. Я не заслуживаю Привязанной. Не заслуживаю того, кому суждено быть со мной, любить меня, желать мне самого лучшего и строить со мной жизнь. Я никогда не смогу полностью отдаться кому-то так же, и никто не должен быть обременен моим уровнем сломленности, грязи и дикости.

И меньше всего эта молодая девушка со стальным хребтом и сердцем, которое не сдается, даже когда его бьют и разрывают на части мои собственные раны.

Мы находимся в этой жаркой палатке вместе уже целую вечность, пот все еще стекает по ее лицу. Ее воспоминания проникают в мое сознание, пока я впитываю каждую скучную секунду этого момента, который является одним из ее худших, хотя я не понимаю почему.

Затем начинаются крики.

Я знаю, что это. Один взгляд на Олеандр говорит о том, что она тоже знает, что это. Она зажмуривает глаза, словно это может помочь заглушить для нее звук, одинокая слезинка скатывается по ее щеке.

Полог палатки открывается ровно настолько, чтобы Сайлас Дэвис мог проскользнуть в щель, его тело движется в той непринужденной манере, которая так много говорит о нем. Он уверен в себе, совершенно спокойно прогуливается по лагерям, даже когда ужасы эхом разносятся по ночи.

Все это известно мне благодаря годам работы в тактических группах и просмотру разведданных, добытых Нортом, но теперь мне также известно это от Олеандр и из ее воспоминаний. Все, что я знал в теории, подтверждается ее опытом.

— Дай мне свои узы. Позволь мне поговорить с ними, и я сделаю так, что все это прекратится для тебя, маленькая Заклинательница.

Она не дает.

Даже с ослепляющим ужасом, пронизывающим ее тело, со знанием того, что он собирается с ней сделать, с подробным списком в ее юном разуме, она не дает ему того, чего он хочет. Вместо этого она лежит там и пытается заглушить собственные крики, пока он кромсает ее тело своим отвратительным арсеналом лезвий и средневековых приспособлений, которые никогда больше не должны были увидеть свет.

Это всего лишь один из сотен сеансов пыток, которым этот человек подверг Олеандр, один день из той жизни, которой она жила в течение двух лет, пока мы искали ее, никто так яростно, как мой брат.

И я вынужден наблюдать за всем этим.

Я помечаю Сайласа Дэвиса как смертника.

Мне не нужно, чтобы мои узы включились и дали свою оценку этой ситуации; я впитываю каждый дюйм этого человека, пока этот образ не выжжен в моем сознании так же глубоко, как он выжжен в сознании Олеандр. Для нее это ужасающе. Это травма, которую она годами прятала глубоко в своем сознании, и связь, которую ей удалось сформировать между нами, вытащила ее наружу.

Это то, о чем она больше никогда не хотела думать.

Теперь это принадлежит нам обоим.

* * *

Я просыпаюсь на боку в незнакомой постели.

Паника поднимается в груди, когда я пытаюсь пошевелиться, но чувствую себя скованным, мое дыхание меняется от глубокого к прерывистым вдохам и шатким выдохам. Мне приходится зажмуриться и заставить себя успокоиться, прежде чем я смогу правильно оценить, где нахожусь и что, черт возьми, происходит.

Я был мертв.

У меня нет никаких сомнений по поводу того, что со мной произошло, потому что это было совершенно ясно. Я почувствовал, как мое тело отключилось, все мои способности исчезли, и даже мои тени ускользнули от меня. Даже сейчас я не могу… чувствовать их так, как должен был бы. Узы все еще в моей груди, но они спят, бездействуют так, как никогда раньше. Это облегчение, однако отсутствие моих существ все еще не дает мне покоя.

Снова открыв глаза, я моргаю, пока мое зрение не адаптируется и не проясняется настолько, что я вижу Олеандр, мирно спящую рядом со мной.

Она одета в ту же мешанину одежды, что и всегда, — все украдено у ее Привязанных, а ее волосы рассыпаны по подушке серебристыми волнами, так и просясь, чтобы я намотал их на кулак. Образ того, как именно это выглядело бы, вспыхивает в моей голове, ощущение шелковистых прядей настолько четко для меня, что мои пальцы инстинктивно сгибаются.

Я опускаю взгляд на свое тело и обнаруживаю, что завернут в одеяло, спеленат, как ребенок. Ясно, что меня пытались согреть. Я полностью одет и даже в носках, тепловые пакеты спрятаны под слоями ткани вокруг меня.

Они явно сделали многое, чтобы вернуть меня к жизни.

Олеандр пристроилась рядом со мной, но нигде не прикасается ко мне, ее бережное соблюдение моих границ даже сейчас вызывает раздражение. Было ли это ее решение или решение моего брата сохранять дистанцию? У меня такое чувство, что тут поучаствовали они оба, какое-то негласное соглашение о понимании, в котором я одновременно нуждаюсь и ненавижу.

Это медленная работа, но мне удается выбраться из кокона, в который меня завернули. В кровати позади меня никого нет, но Бэссинджер обнимает Олеандр, а с другой стороны от него похрапывает Гейб. Грифон спит на стуле в углу, откинув голову назад и сложив ноги перед собой. Он все еще одет, его оружие пристегнуто по всему телу, как будто он ждет, что кто-то ворвется сюда и нападет на нас.

Норта нигде не видно.

Это неожиданно и в высшей степени необычно для него.

Как правило, если со мной что-то случается или что-то, что потенциально может повлиять на меня, он хлопочет, как наседка. Даже после того, как я вырос из своего детского обожествления его, он оставался единственным постоянным в моей жизни, независимо от того, как сильно я отталкивал его, и, боже, как сильно я его отталкивал. Впрочем, это не имело значения, Норт Дрейвен был для меня ничем иным, как столпом неизменной любви и поддержки.