Консерватизм в прошлом и настоящем - Рахшмир Павел Юхимович. Страница 8
Патрон Генца Меттерних вошел в историю как искусный мастер политического лавирования и манипулирования. Но это не должно затемнять того факта, что он не колеблясь готов был применить самые крайние репрессивные меры, когда считал их более целесообразными. Поддерживать эквилибриум нелегко, так как враждебные силы — их Меттерних именовал «социалистами» или «анархистами» — постоянно пытаются его разрушить. Поэтому против них пригодно любое оружие, любые методы, включая интервенцию. Генц полностью разделял эту жесткую позицию и, как обычно, разработал соответствующее обоснование.
Так, в марте 1831 г. появились его «Замечания о праве на интервенцию», где, обобщая богатую практику Священного союза, задним числом он трактует это право фактически как неограниченное.
На словах Меттерних не отвергал умеренные реформы сверху, говорил о том, что стабильность не следует отождествлять с застоем и неподвижностью. Однако реформистская практика была ему абсолютно чужда. Реформа для него тождественна уступке, а уступки расшатывают «систему». На его взгляд, законодательные и административные правила не рассчитаны на уступки, они и сами по себе постоянно улучшают положение дел, а уступки означают принесение в жертву суверенитета монарха. В нормальные времена реформы не нужны, потому что и без них все идет хорошо, а во времена потрясений они еще больше усугубляют беспорядок. Один из основных принципов Меттерниха заключается в следующем) «Когда страсти накалены, нельзя и помышлять о реформах; мудрость рекомендует в таких ситуациях ограничиться сохранением»{52}. Уже на исходе лет, пребывая в Англии, Меттерних живо отреагировал на речь одного умеренного английского консерватора, который усматривал мудрость государственного деятеля в том, чтобы определить подходящий момент, когда можно пойти на уступки: «Моя концепция государственного деятеля совершенно иная. Истинная заслуга государственного деятеля… состоит в том, чтобы избегать ситуации, в которой уступки могут стать необходимыми»{53}.
Ностальгия по славным временам до 1789 г. мешала Меттерниху разглядеть и верно оценить новые социальные силы в обществе XVIII в. «Рабочего вопроса» для него практически не существовало, к буржуазии он испытывал глубокое презрение. В ее либеральных устремлениях он видел смертельную угрозу своей системе, проявление невежественной «самонадеянности», чреватой «моральной гангреной» для общественного организма. Меттерних избегал контактов с богатой и образованной венской буржуазией, не понимал внутреннего мира и реальных интересов класса, теснившего феодальную знать.
Его клеврет Генц хотя и был старше, но лучше улавливал происходившие социальные сдвиги. Во время встречи с английским социалистом-утопистом Р. Оуэном в 1818 г. Генц начисто отмел аргументы собеседника насчет необходимости улучшить положение рабочих: «Нам не нужна зажиточная и независимая масса. Как мы сможем тогда ею править!»{54}. Однако осенью 1830 г. его более всего страшит угроза того, что «беспросветная нужда и отчаяние низших классов сделают их послушным орудием в руках безбожных демагогов»{55}.
Если Меттерних не мог примириться с буржуазной Июльской монархией, пришедшей во Франции на смену Бурбонам после революции 1830 г., то Генц смотрел на это дело гораздо шире. «В добрый час, — приветствовал он правительство Июльской монархии, — если Дюпон, или Лаффит, или кто-нибудь еще сохранят порядок и смогут дать хлеб умирающим от голода рабочим, я завтра же отдам свой голос в их пользу»{56}. У соратника Меттерниха были обширные и, конечно, не бескорыстные связи с миром коммерции; личная дружба связывала его с венским Ротшильдом. Генц даже отплатил другу за щедрые субсидии своим пером, написав весьма благожелательную книгу о доме Ротшильдов. В отличие от упорствующего канцлера его советник ясно видел, что нельзя бесконечно отказывать поднимающейся буржуазии в какой-то доле власти. Вообще после 1830 г. Генц был убежден, что «революции больше не сдержать и потому было бы целесообразнее пойти па некоторые уступки, сохраняя при этом монархический принцип»{57}. Все это вызывало размолвки между старыми противниками революции. Дело дошло до того, что возмущенный Меттерних, правда в весьма узком кругу, назвал Генца «революционером»{58}.
Вряд ли стоит преувеличивать степень остроты противоречий между Меттернихом и его верным слугой, однако нельзя не учитывать того обстоятельства, что в них отразилось наличие двух тенденций внутри консерватизма: ультраконсервативной, традиционалистской, и умеренной, либерально-консервативной.
Безусловно, главная линия противоборства проходила тогда между нисходящей аристократией и восходящей буржуазией. Однако уже в те времена наметилась взаимная циркуляция между противоборствующими силами. Их подталкивал навстречу друг другу страх перед выступлениями низов, перед растущим пролетариатом. Более дальновидные и реально мыслившие представители аристократии не могли не считаться с ростом могущества буржуазии, усилением ее социального влияния.
Либерально-консервативные тенденции раньше всего сказались в Англии и нашли реальное воплощение в политике лидера консервативной партии 30—40-х годов XIX в. Р. Пиля. В процессе борьбы против парламентской реформы, которая была проведена в 1832 г., консервативные силы, именовавшие себя по традиции «тори», предпочли для своей партии название «консервативная», поскольку оно точнее отражало их позицию в новых условиях. До сих пор понятия «консерватор» и «тори» используют как синонимы; между тем в генезисе консервативной партии вигскому элементу принадлежит существенная роль. Значительная часть вигской олигархии в конечном счете перешла на консервативные позиции, а ее идеолог Э. Берк, о котором шла речь выше, считается «отцом консерватизма». Мир Берка и Питта, т. е. вигов, которым столь многим обязаны консерваторы, по словам современного английского историка Гэша, «остается великой вершиной, с которой поток консерватизма стекал в равнины партийной политики викторианского времени»{59}. Впрочем, между тори и вигами, а затем — между консерваторами и либералами происходил постоянный взаимообмен. Близкий сотрудник Пиля Гладстон станет воплощением британского либерализма, а самый известный консервативный политический деятель У. Черчилль после дебюта в Консервативной партий, пользуясь шахматной терминологией, миттельшпиль провел в рядах либералов, а затяжной эндшпиль — опять-таки в качестве консерватора.
Р. Пиль, возглавлявший консервативный кабинет с 1841 по 1846 г., по словам симпатизирующих ему современных английских историков Ф. Нортона и А. Охи, хорошо понимал, что «дух века» «работал» в пользу экономической либерализации, неудержимого роста индустрии. Да и сам Пиль был сыном крупного промышленника, удостоенного титула баронета. Заслугу Пиля те же английские авторы усматривают в том, что он «перевел реформистскую традицию из сферы совести и сознания в практическую политику индустриализирующейся Британии… заложил основы успешной консервативной политики на весь оставшийся XIX век»{60}.
Действительно, Пиль взял курс на приспособление консерватизма к новым условиям политической борьбы после реформы 1832 г., по которой было ликвидировано несколько десятков «гнилых местечек», пересмотрено представительство от избирательных округов с учетом роли новых промышленных центров, расширен электорат (примерно до полумиллиона избирателей). Лидер консерваторов хорошо понимал, что буржуазия после реформы больше заинтересована в том, чтобы закрепить достигнутые успехи, чем расширять избирательный корпус. Склонный к компромиссам Пиль, находясь в оппозиции, лишь три раза голосовал против вигских кабинетов{61}. Целью Пиля было создание «союза собственности и порядка, делающего умеренные уступки силам перемен»{62}. В качестве консервативного премьер-министра он решился на отмену выгодных землевладельцам хлебных законов, в соответствии с которыми существовали протекционистские пошлины на ввозимое в индустриальную Англию продовольствие, что, естественно, било по карману бедняков. Английским же промышленникам отмена протекционистских законов была необходима, чтобы в обмен за это получить свободный доступ на рынки стран, покупавших их продукцию. Приняв решение вопреки большинству голосов собственной партии, Пиль не только встал на сторону промышленной буржуазии; он учитывал также настроения масс, такой фактор, как чартистское движение.