Летняя практика - Зайцева Мария. Страница 8
Лена едва переставляет ноги, позволяя ему увлечь себя в полутемную комнату. Только на мгновение она трезвеет, с удивлением осматриваясь. Это, похоже, чей-то кабинет. Стол, заваленный бумагами, кресло, шкаф.
Данил не дает опомниться, задать вопрос, просто сажает ее на стол, сдвигая документы в сторону. Задирает платье, на секунду замирая, оглядывая открывшуюся ему картину ног в тонких телесного цвета чулках с широкой резинкой, бежевых кружевных трусиков, с легким хрипом втягивает воздух, восхищенно улыбается.
Лена совершенно дуреет от этой улыбки, от невероятно развратной своей позы и вообще ситуации, в которой она оказалась, неосознанно выгибается ему навстречу.
И Данил срывается на нее ураганом, все сминающим вокруг.
Лена может только послушно следовать в его водовороте, только отвечать, только принимать его силу, его желание.
Звенит пряжка ремня, тонкие трусики просто сдвигаются в сторону, жесткие руки впиваются каменно в бедра, дергая на себя, ближе. Максимально близко.
Лена вскрикивает, чувствуя его в себе, откидывается назад, на стол, с которого листопадом летят бумаги, планируя по всему кабинету.
Размашистые, сильные движения, хриплое бормотание, стук столешницы о подоконник.
И полное, абсолютное ощущение нереальности происходящего. Словно она спит и видит сладкий, развратный сон, где можно быть любой. Где можно делать все.
Можно подаваться бесстыдно бедрами ему навстречу, можно шептать невероятно пошлые, глупые слова, можно упрашивать, молить, командовать даже! Все можно.
И Лена двигается навстречу Данилу, и обхватывает его руками, прижимает, с радостью чувствуя на себе его тяжесть, его горячие ладони, исследующие, мучающие ее, его настойчивые губы, его жар, его силу, его бешеный напор.
Движения все грубее, стол скрипит все сильнее, и Лена, уже не имея сил сдерживаться(да и зачем сдерживаться?), кричит от невозможного, нереального удовольствия, яростно сжимая Данила бедрами, выгибаясь и окончательно сбрасывая остатки документов со стола.
Ее еще трясет от последних всплесков оргазма, когда Данил, сделав несколько совсем уже бешеных по своей силе движений, рычит и придавливает ее к столешнице тяжелым торсом.
Они какое-то время не двигаются, унимая дыхание, затем Данил приподнимается на локтях, заглядывает Лене в лицо жадными горящими глазами, целует щеку, скулу, шепчет горячо в ушко:
– Офигеть, как круто, малыш, ты просто супер.
И Лену опять ничего не коробит в этих банальных, но таких нужных и правильных сейчас словах.
Потому что он говорит то, что думает. И говорит с таким искренним восхищением, что просто прорывает на эмоции, на слезы, на нежность.
Может, это последствия пережитого, остатки подаренной телу радости, не важно. Лена обнимает Данила за шею, садится, прислоняясь к нему всем телом, целует в губы, легко и аккуратно. Невесомо. И смотрит в глаза. И видит там подтверждение его слов. И буквально умирает от нежности. И…
– Бляяяяяя, да ну бля! Даня, ебаный ты скот! Ну просил же, ну предупреждал же!
Голос, раздраженный и злой, раздается внезапно. Мужчина, примерно Лениного возраста, стоит на пороге и матерится, тоскливо разглядывая последствия урагана по имени Данил.
– Ну какого хуя! Ну ведь все разложено было для проверки!
Данил, посмеиваясь и совершенно не смущаясь, застегивает ширинку, поправляет на Лене задравшуюся юбку, ссаживает ее со стола:
– Серег, ну ты же знаешь, все возмещу, не кипишуй, – весело говорит он, беря Лену за руку и проходя мимо разъяренного хозяина кабинета.
Тот только машет рукой и злобно захлопывает за ними дверь.
Лена вздрагивает, и словно приходит в себя, пытаясь вырвать руку у Данила.
Боже, как стыдно-то! Опять! Опять!
Она краснеет, бледнеет, поправляет на себе юбку в запоздалой и неактуальной уже попытке соблюсти приличия.
Данил смотрит на нее, смеется и качает головой. А затем, наклонившись, сладко и долго целует, не обращая внимание на жалкое протестующее копошение женщины в своих руках.
И тащит ее прочь из клуба.
Ночь в самом разгаре.
Август
– Да, мама, конечно, – тихо говорит Лена, выглядывая в окно. – Да, я очень рада, спасибо вам.
На лавочке перед подъездом с самого утра обосновались соседки, до Лены доносятся их ворчливые голоса, обсуждающие все на свете, моментально переключаясь с одной темы на другую, и тут же забывая начало разговора. Начало деменции, это точно…
На построенной весной детской площадке полно малышей, визг и крики долетают и даже иногда перекрывают гомон старушек.
Мама весело щебечет о том, как им повезло, как все хорошо сложилось, так удачно.
Лена вяло соглашается.
Ее планы уехать на весь август в деревню к родителям ломаются, как карточный домик.
– Надеюсь, ты хоть отдыхаешь там? – голос мамы звучит бодро, настойчиво.
– Да, конечно…
– На пляж ходи, плавай…
– Да, конечно… На пляж, да…
Лена, испытывая внезапное желание положить трубку, только тихо поддакивает, не сумев отогнать от себя навязчивые воспоминания.
Пляж… Она очень хорошо съездила на пляж в последний раз, да.
Феерично. Ровно как и до этого отдохнула.
В клубе, ага.
Она неосознанно прижимает ладонь к опять загоревшейся щеке. Температура, не иначе.
– Сейчас как раз хорошая погода… – Словно сквозь вату доносится голос мамы из трубки, – но лучше всего вечером купаться, солнце не такое активное…
Вечером, да. А еще лучше ночью.
Ночью там никого нет, песок прохладный, уже успевший остыть после дневной жарищи, лежак под голой спиной жесткий, и брошенная небрежно мотоциклетная куртка очень кстати.
Его руки накатывают в такт волнам, не оставляют ни одного нетронутого местечка на коже. Его губы обжигают мучительно-сладко, клеймят, и это клеймо до сих пор ярко горит на коже. Его шепот сливается с шепотом реки, он еле различим, но Лена помнит каждое слово, и эта память заставляет щеки гореть лихорадочным болезненным румянцем. Его взгляд темен, он не дает закрыть глаза, заставляя смотреть на него все время, и Лене кажется, что она летит в пропасть.
Она ошибается. Она уже на дне.
– А кто это был? Там, в клубе? – она лежит на Даниле, укрытая его курткой от свежего бодрящего ветерка с реки, наслаждаясь ощущением тяжелых рук, лениво скользящих по ее спине, перебирающих распущенные волосы.
– Это Серега, – голос Данила глуховат, Лена с удовольствием слушает, как вибрирует звук в горле, – владелец.
– Твой друг? Он явно был расстроен…
– Да, друг. Да не, не бери в голову, – опять глухой смешок, дрожь удовольствия по телу, – ему не привыкать…
– Ты … И раньше так делал?
Лена замирает. Не надо было спрашивать. Зачем? Конечно, делал! И, судя по реакции Сереги, не раз…
Стыд накатывает волной, заставляет замереть, закаменеть.
Данил не замечает перемены, слишком хорошо ему, сыто и лениво.
– Бывало…
Тут он ощущает руками ее напряжение, понимает причину, и пытается исправить ситуацию.
– Да ладно тебе, ну ты чего?
Сильные руки подтягивают по телу выше, к лицу, Данил целует, нежно и настойчиво, ловя губы отворачивающейся Лены, фиксируя ладонью затылок.
Лена какое-то время сопротивляется, пытается смыкать рот протестующе, но Данил слишком опытен, он умело обходит преграды, добиваясь своего. И опять увлекаясь.
Резкий переворот. Лежак слишком узок, а песок мягок и сыпуч.
Он забивается в волосы, ощущается на горячей коже, покрытой потом, но не раздражает, не мешает, а добавляет остроты ощущений.
Лена, выгибаясь покорно от умелых ласк парня, забывает свои обиды.
На время.
Осознание приходит утром, когда, стоя под душем, глядя на песок на дне ванны, Лена намыливает и намыливает тело, и все никак не может почувствовать себя чистой.