Лейтенант милиции Вязов. Книга 2 - Волгин Сергей. Страница 2

В палату вошла няня, молча отдала Михаилу, записку. Михаил схватил бумажку так торопливо, что няня бросила на него удивленный взгляд.

«Дорогой Михаил Анисимович! — писал Костя. — Я очень волнуюсь.

Прибежал в больницу второй раз, хотя сегодня вы просили не приходить. Яблоки получили? Мне сказали, что вам плохо. Неужели вы от меня что-то скрываете? Напишите правду, а то я сейчас пойду к главному врачу. Все равно узнаю истину. Напишите правду. Я жду в регистратуре».

Прочитав записку, Михаил подал ее Максиму Петровичу, а сам прошелся из конца в конец по палате.

— Час от часу не легче, — проговорил он, — Моя персона становится столь выдающейся, что ею весьма пристально интересуются. Если не везет в любви, то повезет в ненависти. Хорошо, что теперь известно, от кого один кулек. А остальные два?

Максим Петрович прочитал записку и взглянул на Михаила испытующе.

— Тут что-то есть. Тоненькая ниточка, как говорят. Надо подумать. — И, посмотрев зачем-то бумажку на свет, спросил:-Твой Костя сообразительный паренек?

— Очень сообразительный.

— Пиши ответ. Надо узнать, кто сообщил Косте)б ухудшении твоего здоровья. Только пока ни слова о самочувствии.

Михаил вынул из тумбочки карандаш и бумагу Максим Петрович вызвал няню, попросил побыстрее пере-дать записку мальчику и дождаться от него ответа. Он уже не хватался за живот, даже щеки у него раскраснелись. Михаил внимательно следил за выражением лица девушки: няня была спокойна, не сделала ни одного лишнего движения.

Ответа Кости Максим Петрович и Михаил ждали с нетерпением. Майор поставил локти на колени и уперся подбородком в ладони, а Михаил ходил по палате. Старик опять застонал. Михаил мысленно обругал его — стоны старика действовали раздражающе.

— Никогда не предполагал, что в больнице могут стращать, — рассуждал он, продолжая ходить. — В первый и последний раз я здесь. Теперь меня сюда не уволокут и в бессознательном состоянии, я прикажу Косте защищать меня всеми имеющимися в нашем распоряжении средствами. Здесь, конечно, не чеховская палата № б, и все же я не хочу попадать в больницу.

— Не зарекайся, — коротко посоветовал Максим Петрович.

Вернулась няня с ответом Кости. Максим Петрович сказал девушке:

— Зайдите к нам, пожалуйста, минут через десять.

— Хорошо, — ответила девушка.

Записку читали вместе. «Михаил Анисимович! Зачем вы меня волнуете? Я жду ответа на мой вопрос. О том, что вам плохо, мне сказал Виктор, а он, якобы, узнал об этом от отца. Не томите меня, скорее отвечайте!»

— Кто этот Виктор? — спросил Максим Петрович.

— Одноклассник Кости, сын начальника отделения.

— Вон как!.. — проговорил Максим Петрович, глядя на Михаила потемневшими глазами. — Можно полагать, что кто-то запугивает мальчика. Но нельзя же обвинять в этом начальника отделения! Абсурдно. Остается один вывод: Виктор обманул Костю. Можно допустить такую мысль, Миша?

— Вполне.

Максим Петрович поднялся, прошел несколько шагов по палате, но поспешно вернулся и, морщась, опять сел на койку.

— Теперь такой вопрос: надо ли сообщить правду о твоем здоровье или пойти на обман? — рассуждал он вслух. — Как будет воспринят тот или иной ответ твоими противниками?

— Я думаю, надо сообщить правду, — сказал Михаил. — Чорт с ними, с подлецами, я не хочу, чтобы волновался Костя. Он мне дороже всех на свете.

— Ну что ж, можно пойти и по этому пути.

Михаил написал Косте, что его здоровью можно только позавидовать.

ТЕЛЕФОННЫЙ ЗВОНОК

Солнце словно разъярилось и нещадно поджаривало все, что попадало под его лучи. В июле в Ташкенте нельзя спрятаться от пекла даже в тени. Михаил спустил шторы на окнах, открыл дверь в коридор и все же изнывал от духоты. Максим Петрович уснул, — наверное боли утихли, — его лоб покрылся крупными каплями пота, дышал он спокойно. Михаил обмотал голову мокрым полотенцем. Лежа в постели, он мечтал о холодной воде канала, о Комсомольском озере и даже обыкновенном душе, где была бы холодная вода. Конечно, лучше было бы уснуть, но как он ни старался, сон не шел. Разглядывая седую голову старика и спутанные редкие волосы на его голове, изредка поглядывая на Максима Петровича, Михаил промучился не менее часа. Следователь не приходил. Михаилу надоело смотреть и на старика, и на майора, и на голубой воздух в палате, и на серебряные лучи, проникающие в щелки и похожие на отточенные сабли, и он уперся взглядом в белый, без единого пятнышка потолок.

— Препротивное это чувство: месть, — вдруг заговорил Максим Петрович. Михаил вздрогнул и повернулся к нему. Майор тоже смотрел в потолок, будто и не спал только что. — Возникнув в незапамятные времена, оно канет в вечность в коммунистическом обществе. Любовь и ревность, забота и беспокойство — чувства вечные, человеческие. А вот месть — это болезнь, затянувшаяся на тысячелетия. Лесть да месть дружны. Обычно мстят за причиненное зло или за нанесенную обиду. Не так ли? А мы вот стараемся человеку помочь встать на путь истинный, предотвращаем зло, а нам мстят. Удивительно!

— Вы правы… — начал было Михаил, но тут в дверь заглянула няня и пригласила его к телефону.

Михаил шел за девушкой по коридору насупленный. Желание поговорить с няней пропало, теперь бросалась в глаза ее тяжелая походка, помятый халат и скошенные каблуки.

Старая коробка телефона висела на стене у входной двери. Михаил снял трубку.

— Слушаю, — сказал он.

— Вязов? — спросил голос.

— Я.

— Говорит Копытов. Здравствуйте! Как вы себя чувствуете?

— Здравствуйте, Терентий Федорович! Чувствую себя прекрасно. Думаю, скоро меня отсюда выпроводят, — ответил Михаил, недоумевая: много раз ему приходилось разговаривать по телефону с начальником отделения, а сейчас не узнал его голоса.

— А нервы как? — продолжал Копытов, как показалось Михаилу, торопливо. — Не сдают?

— Нет. Я звонил вам… — но в трубке послышались отрывистые гудки. Михаил постоял в недоумении: что бы это значило? Возвращаясь в палату, он размышлял о странном поведении Терентия Федоровича. «Почему он ничего не сказал о Косте, о своем заместителе Стоичеве? Может быть, у него настроение плохое? А может быть… А может быть… звонил кто-то другой?» Эта мысль поразила Михаила, и он, передав содержание разговора, высказал ее Максиму Петровичу.

— Допустимо, — согласился Максим Петрович, — По телефону можно и грозить.

Казалось, Максима Петровича ничем нельзя удивить. Он лежал, подложив под голову руки, и мечтательно, — или Михаилу только так показалось? — смотрел в потолок.

— Человек мог разговаривать по телефону-автомату, поймать его невозможно. Какие еще есть люди: злые и глупые! — воскликнул Максим Петрович. В глазах его, почти всегда хмурых, вдруг загорелись огоньки, будто изнутри осветившие бледное лицо.

Подвигав бровями, Максим Петрович надолго замолчал.

Михаил начал придремывать. Он вздрогнул, когда няня, тронув его за плечо, подала записку. Вот уж чего Михаил не ожидал: послание от Поклонова! На этот раз он удивил Михаила больше, чем тогда, когда написал анонимное клеветническое письмо. Клевета и подхалимство уживались в Поклонове — в бывшем участковом уполномоченном — как две гадюки в одной норке. Беспокойство же о здоровье Михаила, которое он выражал в своей записке, никак не вязалось с его паршивенькой натурой. Он писал: «Уважаемый Михаил Анисимович! Болезнь ваша меня беспокоит. Она очень затянулась. Что там делают врачи, чего смотрят? За героем надо ухаживать, как за дитем. Скажите им пару горячих слов, вы ведь умеете. Выздоравливайте скорее. Остаюсь уважающий вас Поклонов. Кланяется вам и моя супруга».

— Уважающий! — усмехнулся Михаил. — Стервец, который клеветал на меня, подлец, которого выгнали из отделения по моему настоянию, смеет меня уважать! Не удивительно ли? Или он и сейчас подхалимничает? Экая гадость!