Тим Талер, или Проданный смех - Крюс Джеймс. Страница 22

И снова подумал: «Ну погоди, дай только мне вернуть мой смех!»

Они вместе спустились по лестнице в зал — в таких фешенебельных отелях его обычно называют холлом, — и при их появлении некоторые господа поднялись со своих кресел и поклонились. Один из них подошёл поближе и произнёс:

— Разрешите, господин барон…

Даже не взглянув на него, барон ответил:

— Мы спешим. Позже.

Затем они сошли вниз по мраморной лестнице и направились к своему роскошному автомобилю.

Шофёр распахнул перед ними дверцу, и барон с Тимом опустились на красное кожаное сиденье.

Тим не заметил, что впереди и позади их автомобиля едут две другие машины с личной охраной. Не понял он и выкриков газетчиков, которые, бегая по улицам, размахивали своими листками:

— Il barone Treci e morto!

— Adesso un ragazzo di quatrodici anni e il piu ricco uomo del mondo!

Барон с улыбкой перевёл их выкрики Тиму: «Барон Треч умер! Четырнадцатилетний мальчик — самый богатый человек на земле!»

На перекрёстке машина остановилась перед светофором. Треч в это время давал Тиму указания, как надо вести себя на приёме, на который они сейчас ехали. Но Тим плохо его слушал — он засмотрелся на маленькую смуглую девочку с чёрными, как вишни, глазами, которая стояла на тротуаре рядом с продавцом фруктов и, широко раскрыв рот, старалась откусить кусок огромного яблока. Заметив взгляд Тима, она опустила руку с яблоком и улыбнулась мальчику.

Тим кивнул ей, снова забыв, как печально кончается всякий раз его попытка улыбнуться.

И девочка вдруг увидела, что лицо за стеклом автомобиля исказила ужасная гримаса. Она испугалась, заплакала и спряталась за спину продавца фруктов.

Тим закрыл лицо руками и откинулся на спинку сиденья. Барон же, наблюдавший за этой сценой в зеркало, опустил стекло со своей стороны и, смеясь, что-то крикнул девчушке по-итальянски.

Девочка с ещё мокрым от слёз лицом выглянула из-за спины продавца фруктов, робко подошла к машине и протянула своё яблоко барону. Когда Треч дал ей за это блестящую монету, она просияла, пискнула: «Grazie, signore!» — и рассмеялась.

В это мгновение машина тронулась, и барон протянул яблоко Тиму.

Но Тим невольно отдёрнул руку, и огромное красное яблоко, блестевшее, словно лакированное, покатилось с его колен на пол, под ноги шофёру.

— Вам надо научиться, господин Талер, — сказал Треч, — заменять в будущем свою улыбку чаевыми. В большинстве случаев чаевые производят гораздо более сильное впечатление.

«Зачем же ты тогда купил мой смех?» — подумал Тим.

Вслух он сказал:

— Я приму это к сведению, барон. Спасибо, синьор!

Лист восемнадцатый

В ПАЛАЦЦО КАНДИДО

Палаццо Кандидо, как ясно уже по итальянскому названию, — это белый дворец: снаружи — белый мрамор, внутри — белая штукатурка. Когда барон с Тимом поднялись по белой мраморной лестнице на первый этаж, их со всех сторон окружили директора. Все они показались Тиму какими-то странно знакомыми — наверное, это они тогда встречали его на пристани. Директора хранили почтительное молчание, пока барон разговаривал с Тимом.

— Этот дворец, — сказал Треч вполголоса, — представляет собой музей, и за то, что его предоставили в наше распоряжение, нам придётся заплатить много денег. В залах его висят картины мастеров итальянской и голландской школы. Нам придётся их осмотреть. Такого рода обязанности на нас налагает наше положение. Так как вы, господин Талер, вероятно, ничего не смыслите в живописи и вообще в искусстве, рекомендую вам осматривать картины молча, с серьёзным лицом. У тех картин, возле которых я буду покашливать, вы будете стоять несколько дольше, чем у других. Изображайте молчаливую заинтересованность.

Тим кивнул молча, с серьёзным лицом.

Но когда они в окружении свиты директоров начали обходить картинную галерею, Тим не стал следовать предписаниям барона. От картин, перед которыми Треч покашливал, он чаще всего сразу же отходил. Зато у тех картин, возле которых Треч не кашлял, Тим задерживался дольше.

В музее было больше всего портретов, написанных маслом. Лица людей на портретах голландских мастеров казались совсем прозрачными и удивляли выражением сосредоточенности; узкие губы их всегда были крепко сжаты. Лица на портретах итальянских художников отличались красивой смуглостью кожи, а из-за весёлых полукругов около уголков губ всё время казалось, что они вот-вот озарятся улыбкой. Как видно, голландские портреты были более знамениты — чаще всего барон покашливал перед ними; но Тиму нравились совсем другие лица — менее замкнутые, открытые, с ямочками возле уголков рта. Иногда барону приходилось чуть ли не подталкивать его, чтобы он отошёл от такого портрета, зато директора на «ици» и «оци» находили, что у мальчика совсем неплохой вкус. Когда Треч заметил это, он, не долго думая, решил прервать осмотр картинной галереи и сказал:

— Пора, однако, перейти к основной части нашего мероприятия, господа!

Теперь все направились в зал, где стояли празднично накрытые столы, составленные в форме буквы «П». Место во главе стола было украшено ветками лавра. Здесь должен был сидеть Тим.

Но прежде чем все заняли свои места, появился фотограф, щупленький, подвижный человечек с чересчур длинными чёрными волосами; волосы всё время падали ему на глаза, и он всякий раз откидывал их со лба величественным движением головы. Фотограф попросил всех присутствующих встать в полукруг так, чтобы Тим оказался в центре. Кроме директоров, здесь оказалось ещё много каких-то других людей, но им Тим не должен был пожимать руку.

Щупленький фотограф прикрутил свой аппарат к штативу, поглядел в видоискатель и стал дирижировать собравшимися, изо всех сил размахивая руками и выкрикивая:

— Ridere, sorridere! Sorridere, prego!

Тим, стоявший впереди Грандицци, обернулся через плечо и спросил директора:

— Что он говорит?

— Он говорит, чтобы ты… простите, чтобы вы… Вернее, он говорит, чтобы мы улыбнулись… Улыбнитесь!

— Спасибо! — ответил Тим.

Он резко побледнел. Теперь фотограф обратился прямо к нему и повторил:

— Sorridere, signore! Улибайтэсь, пожалюста!

И все уставились на мальчика. А он стоял, крепко сжав губы. Фотограф с отчаянием повторял:

— Улибайтэсь! О, пожалюста, пожалюста!

Барон, стоявший позади Грандицци, ни единым словом не пришёл Тиму на помощь.

И Тим сказал:

— Моё наследство — тяжёлая ноша, господин фотограф. И я ещё не знаю, что мне делать — смеяться или плакать. Разрешите мне пока подождать и со смехом, и со слезами.

По полукругу пробежал шёпот. Одни переводили слова Тима на итальянский, другие выражали удивление и восхищение. Только Треч весело улыбался.

Наконец снимок был сделан — правда, без улыбающегося наследника. После этого все сели за стол. По одну сторону от Тима сидел Грандицци, по другую — барон. Носовой платок директора Грандицци испускал аромат гвоздики. Казалось, что пахнет сладким перцем.

Прежде чем приступить к еде, директора произнесли множество торжественных речей — кто по-итальянски, кто на плохом немецком. И всякий раз, когда слушатели смеялись, кивали или аплодировали, они поглядывали на мальчика, сидевшего во главе стола.

Один раз барон шепнул Тиму:

— Вы устроили себе нелёгкую жизнь, господин Талер, слишком поспешно заключив пари.

Тим шёпотом ответил:

— Я знал, что меня ожидает, барон.

На самом же деле ещё никогда в жизни на душе у него не было так скверно, как сейчас, когда все рассматривали его, словно какую-нибудь диковинную зверюшку. Но твёрдое решение не уступать барону ни в чём укрепляло его силы и не давало падать духом.

Только на одно короткое мгновение Тим задумался — он вспомнил о рулевом Джонни. И тут вдруг он снова превратился в маленького мальчика и испугался, что сейчас разревётся. Но, к счастью, как раз в эту минуту барон поднялся, чтобы произнести речь, и Тим снова взял себя в руки.