Повешенный. Том II (СИ) - Вязовский Алексей. Страница 24

Кроме этой груды металлолома, среди трофеев было еще несколько клинков разного достоинства, включая кинжал, которым звереныш чуть меня не прирезал, и бандитские ножи. Вот их-то я сейчас придирчиво и рассматривал, прикидывая в уме, можно ли хоть что-то из этого довести до ума. Но в результате оставил себе только кинжал, а остальное сгрузил назад в мешок. Может, наши охранники себе что-то из этого выберут. Награду за уничтожение банды им вряд ли сразу выдадут. Пока еще полиция до места преступления доедет и все там осмотрит, пока все свои бумажки оформит… Бюрократическая машина неповоротлива во все времена.

А вот забытая Эдвардсом трость преподнесла мне очень приятный сюрприз! Мало того, что тяжелый серебряный набалдашник в виде головы медузы Горгоны уже сам по себе был оружием, не хуже кистеня, так еще он оказался и навершием рукояти трехгранного тонкого клинка, напоминающего по виду мизерикордию. Стоило нажать на неприметную кнопку, как сработал пружинный механизм обнажился спрятанный в трость стилет. Таким, конечно, ни хлеб не порежешь, ни тушу зверя на охоте не разделаешь. Тонкий, острый клинок годится исключительно для убийства, и ничего другого. Интересный все-таки тип этот сэр Эдвардс, очень интересный…

Потом достаю из ножен тесак гуркха, который пока тоже находится у меня. Смертоносный клинок прекрасен и формой повторяет крыло сокола. Читал про него, видел на фото, но в руках эту редкость держу впервые. У клинка необычная заточка с переменным углом, и характерная выемка у рукояти в виде следа коровы. А еще очень толстое лезвие с обратной стороны, и из-за этого нож довольно тяжелый. Но рукоять при этом маленькая, чуть ли не под женскую руку. Впрочем, кисть у гуркха тоже аккуратная, если не сказать миниатюрная. Что не помешает этим горцам превратиться в закрытую воинскую касту.

Если я правильно помню, клинок гуркха называется кхукри. Или кукри. Иногда его еще называют «зуб Шивы». Считается, что в Непал он попал благодаря воинам Александра Македонского, а в Грецию соответственно, пришел из Древнего Египта. Возможно. Уж больно он напоминает сику зелотов, хотя тот тот кинжал несколько длиннее. А еще на ум приходит мачете, хотя вроде бы совсем из другой оперы.

Но главное не это. Кхукри — еще и ритуальный кинжал. Его используют не только в бою, но и для ритуальных убийств. Догадайтесь, во славу кого! Конечно же, во имя богини смерти — кровожадной Кали. У них даже клич есть во время атаки или ритуала: «Славься Великая Кали, идут гуркхи!» Так что в нашем полку прибыло — можно сказать, что передо мной лежит раненый коллега. Не удивительно, что Мара велела мне его спасти, вот совсем не удивительно.

В стекло хлыстом постучал Бекетов, и я открыл окошко.

— Сейчас деревня будет, мы ее проедем без остановки. Шторки поплотнее задерни, чтобы никто не видел ни тебя, ни нашего раненого.

— А почему останавливаться здесь не будем? — проснулась Мария Ивановна.

— Думаю, что кто-то из разбойников из этой деревни. Так можно местных раньше времени спугнуть. Зная подлую людскую натуру, наверняка что-то из награбленного они по своим домам прячут.

Об этом я как-то не подумал. А ведь, правда: летом можно в лесу в шалашах или в землянках жить, а зимой, когда сильные морозы, и снега в лесу по пояс? Ну, да это теперь дело полиции — тщательный обыск и дознание провести. Нападение на иностранцев такую шумиху в Вологде вызовет, что этой деревеньке теперь не позавидуешь. А мне действительно, лучше бы не светиться, ведь по легенде я сейчас из Архангельска в Вологду следую, и совсем по другому тракту.

Привал делаем, отъехав от подозрительной деревни километров пять и перебравшись через брод на другую сторону неширокой речки, которая прячется под кронами деревьев. Слуги привычно распрягают лошадей, отводят их на водопой, потом кормят. Пора и людям немного перекусить.

Еще один слуга достает из багажа погребец — это такой походный сундучок со всевозможными столовыми принадлежностями на шесть персон. Там есть все: серебряные тарелки, бокалы и чашки; столовые ножи, вилки и ложки. К посуде в комплект полотенца, салфетки и прочие мелочи. В большом отделении лежат даже дорожный самовар со складной трубой и чайник. Короче, погребец — это такой прародитель привычного набора для пикника, и по нынешним временам вещь крайне необходимая для путешественника. Тетушка говорит, что для каждого сословия они разные — у дворян с серебряной посудой, у мещан попроще — с медной. Есть даже специальный офицерский погребец. Не сомневаюсь, что он дополнен парой — тройкой фляжек: для вина,коньяка и водки!

В нашем лежат еще два ларца — один с туалетными принадлежностями, второй с писчими. У первого на крышке с внутренней стороны большое зеркало, чтобы смотряться когда бреешься или причесываешься. Кроме флакончиков, там есть бритва, помазок и плошка для взбивания пены, которые сразу вызвали у меня неприязнь — уж лучше с аккуратной бородкой ходить, чем ежедневно скоблить лицо опасной бритвой! Несессер с маникюрными принадлежностями заставляет вспомнить знаменитые пушкинские строки: «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Правда, теперь уже не «пушкинские», а «ганнибаловские».

Пока слуги разжигают самовар, а тетушка хлопочет вокруг стола, в роли которого выступает сундук, накрытый скатертью, граф достает ларец с писчими принадлежностями и садится писать черновик донесения на имя вологодского губернатора, чтобы позже на постоялом дворе переписать его уже набело. Я скромно подсказываю ему подробности, о которых успел сообщить мне англичанин. А для наглядности схематично черчу на песке удивительный маршрут передвижения Эдвардса, показывая Александру Ивановичу всю его абсурдность. Бекетов кивает, соглашаясь с моими доводами. Потом поднимает на меня задумчивый взгляд

— Но согласись, Константин, как странно устроен наш человеческий мозг: ты на память рисуешь карту мест, где никогда не был, даже знаешь, кто такой гуркх, о котором никто здесь понятия не имеет, но почему-то совершенно перестал понимать галлийский язык, знакомый любому дворянину с детства.

— Это еще не самое странное, Александр Иванович — тяжело вздыхаю я, пытаясь создать алиби для своей полуграмотности — а знаете, как чудно я теперь пишу по-русски? Увидите — обомлеете: никаких «ять», «ижиц» и «фит», обхожусь без них. И от велеречивых словесных оборотов просто выть хочется.

Бекетов удивленно приподнимает бровь, а я вдохновенно продолжаю врать

— Вот, скажем, читал я на допросе донос Сергея — вроде бы должен негодовать и злиться на брата. А меня, верите: дикий смех разбирал! Бедняга так пресмыкался перед царем, так униженно лебезил, такие словесные перлы извергал из себя на бумагу, что я просто диву давался: это сколько же человек мучился, чтобы такое позорное словоблудие наваять? А главное — зачем? Если всем известно, что Николай — солдафон до мозга костей и ценитель коротких офицерских донесений.

— Тебя, правда, так смущают принятые на письме уважительные обороты?

— Скорее их переизбыток. Особенно в служебных документах. Видимо сказывается мое военное прошлое. Галантный век давно прошел, и нужно заканчивать с устаревшими оборотами речи — во времена наступающего технического прогресса они попросту неуместны. Нашему русскому языку не помешает очередная разумная реформа.

От дальнейшего разговора нас отвлек тетушкин взволнованный голос

— Саша, Костик, наш мальчик очнулся…!

Не смотря на все задержки в пути, до постоялого двора на окраине Вологды мы добрались засветло — сейчас у нас середина мая, так что темнеет довольно поздно. Человек Бекетова, приехавший из Архангельска, уже ждет, и он, наконец-то, привез мой заграничный паспорт. Отныне я Бекетов Константин Михайлович — потомственный дворянин из Костромской губернии, 1791 года рождения. Православный, одаренный, холост. Приметы: рост большой, волосы и брови темные, глаза карие, нос и рот умеренные. Последний пункт слегка повеселил — интересно, а как выглядят неумеренные рот и нос? И как бы их тогда описали в паспорте?