Прощайте, призраки - Терранова Надя. Страница 26

Посреди ночи звонит телефон, я в испуге подскакиваю, отвечаю на вызов и слышу быстрый голос с иностранным акцентом:

— Мисс Ида Лаквидара? Извините, если разбудил. Звоню вам из Ливана. Вам известно, что ваш отец, сорокасемилетний Себастьяно Лаквидара, в одиночку путешествовал по нашей стране?

Голос добавляет, что мой отец умер от болезни, тело должны переправить в Италию.

Или так.

Прихожу из школы, заплаканная мама в пальто и с сумкой в руке стоит возле синего табурета и ждет меня. Звонили из полицейского участка, тело отца вытащили из моря, рыбаки нашли его в районе Торре Фаро. «Мама, мама!» — рыдаю я, обнимая ее. Мы спускаемся к машине, я сажусь за руль и веду, мама сидит рядом.

— Я хотя бы попрощаюсь с любимым человеком, — шепчет она, а может, это мои мысли звучат так громко.

Сжимаю мамину руку, включаю «дворники», снижаю скорость, ищу место для парковки, оберегаю маму, оберегаю мир и не падаю, никогда не падаю.

Или так.

Выхожу из школы с рюкзаком за спиной, как в те времена, когда училась в начальной школе, оборачиваюсь и вижу — отец стоит у двери, барабанит пальцами по бедру и улыбается мне в своей непринужденной манере. Что за розыгрыш он устроил? Никуда он не пропадал, с чего нам вообще в голову взбрело, будто он ушел? К чему тогда были все наши страдания?!

В моем воображении все правда, все по-настоящему. Отец покончил с собой, утопившись в море; он умер, пытаясь начать новую жизнь в чужой стране; он жив, он рядом; его похитили; он отправился на прогулку и должен скоро прийти; у него случился инфаркт, инсульт, он попал в аварию; у него есть другая женщина, другой ребенок; он вернется через год, два, пять лет. Живой или мертвый, отец возвращается домой, у него опять есть голос, тело, имя. Я сочиняю новые истории, творю параллельный мир, в котором звучат голоса, движутся тела и мелькают имена; моя фантазия безгранична, она подобна диктатору, который выискивает противоречия и требует, кричит, приказывает исправить неточности, ведь все должно быть идеальным. Я подчиняюсь ей еженощно — добавляю детали, устраняю несоответствия, сглаживаю, редактирую. Ночной диктатор не дает мне расслабиться даже днем, заставляя узнавать, какое правительство сейчас в Ливане, на каких судах ходят рыбаки в Торре Фаро и так далее до бесконечности.

На протяжении многих лет я рассказываю себе эту историю снова и снова, с каждым разом я делаю это лучше и лучше. Папа жив и хочет вернуться, его похитили, он умер из-за роковой случайности, стал жертвой стихии, которая была ему роднее всего. Отец обнимает меня, целует, просит прощения и удивляется, почему мы так переполошились из-за его отсутствия. Мать плачет, горюет, обхватывает тело отца, живое тело, мертвое тело, лежащее на мраморе, завернутое в ткань, положенное в мешок. Мама смотрит на меня, в ее глазах любовь и гнев; ее взгляд возвращает меня к жизни. Ночь за ночью бессонница помогает мне создавать все более правдоподобную историю, но воображение не греет, да и воспоминания тоже. Вымысел позволяет разве что скоротать время ожидания, отец может вернуться, он вернется в этот дом и ни в какой другой. А существовал ли вообще человек, которого я называю отцом? Почему мы смирились с его исчезновением, разве мы не верили, что он жив — пусть ослаб, пусть потерял память, пусть заплутал, но жив? У большинства родственников тех, кто пропал без вести, непременно возникают предчувствия, появляется убежденность, что их родной человек где-то поблизости, у нас же ничего такого не было. Я привыкла находиться в собственной тени и в тени отца, временами замечая какие-то знаки внешнего мира, но ни один предмет, будь то квитанция, письмо, дневник, пачка сигарет или пара коньков, не мог засвидетельствовать, что событие, произошедшее на уровне разума, действительно имело место. Отец выключает будильник, выбирает галстук, смотрит на зубную пасту, прилипшую к стенке раковины, будто улиточная слизь… Хотя бы вот это было на самом деле?

Вещи ненадежны, воспоминаний не существует, есть одни лишь навязчивые идеи. С их помощью мы не даем ране зарасти, говорим себе, что помнить необходимо, что мы — единственные хранители памяти. Непрестанно бередим рану, чтобы наши собственные страхи продолжали напоминать о себе, следим за тем, чтобы она была достаточно глубокой и вмещала всю нашу боль.

Есть только навязчивые идеи, и за минувшее время они стали более настоящими, чем мы сами.

— Ида?

Муж, чей голос мне нестерпимо захотелось услышать, снял трубку после первого гудка.

— Ида, как ты там?

— Пьетро, пожалуйста, выслушай меня.

— Что случилось? Где ты?

— Я… не знаю, что и сказать. Зря я сюда приехала. Тут слишком много… Мама перестаралась, сложила в мою комнату все вещи. Не смогу тебе объяснить. Такое чувство, словно меня окружает смерть. Это просто кошмар.

— Ида, где ты?

Голос Пьетро был теплым, будто целебная вода из термального источника, фоном звучал молодой женский голос, говорящий по-английски. Я уловила отдельные слова — economy, buildings, politics [14]. Муж совершенствовал свой английский в машине по дороге в офис и домой — дикторша читала статьи и вопросы по их содержанию, побуждая слушателя давать развернутые ответы, делала вид, что интересуется его мнением. Я слышала голос иностранной барышни и чувствовала нежность к Пьетро: никакой английский ему не нужен, он просто пытается скрасить свое одиночество по пути домой, вот и все.

— Как поработал сегодня?

Lawyers, Europe, commission [15]. Пьетро выключил аудиозапись, ничего не ответив.

— Я скоро приеду за тобой, по автостраде в два счета домчу. Ида, я с самого начала знал, что тебе незачем туда таскаться.

— Да нет, нет. Не все так плохо. Я сейчас дома.

— Твоя мама с тобой?

— Она наверху. На террасе как раз идут работы.

— Ты в своей комнате?

— Да. Мне тяжело видеть вокруг себя это старье, оно снова и снова возвращает мои мысли к исчезновению отца. Мама стащила ко мне весь хлам, я буквально задыхаюсь в этой душегубке прошлого.

— Ты сильная, Ида. Перестань себя накручивать. Ты — не твоя мать, помни, ты — это не она. Я отпустил тебя туда, чтобы ты помогла матери, выбрала вещи, которые хочешь оставить, сказала ей, что́ можно выбросить, а потом вернулась домой.

Судя по всему, Пьетро припарковался, чтобы поговорить со мной. Я представила себе, как он держит руки на рулевом колесе, а мой голос из динамика разносится по салону.

— Ида, пойми, ты и твоя мать — не один и тот же человек. Я скоро приеду к тебе. Сегодня и завтра не могу, коллегу подменяю. Послезавтра уже скоро.

Голос мужа ласкал мои волосы, разглаживал морщины на шее, шелестел на затылке. Я завершила разговор, покрутила телефон в руках и поблагодарила технологическое чудо, которое позволило мне соприкоснуться с другим человеком, находящимся за сотни километров от меня, получить желанную поддержку и поднять настроение. Достав из шкафа старые легкие джинсы и белую майку в рубчик, какие носят рабочие, я оделась и вышла из комнаты.

Фонари на террасе

Счастья нет, но есть счастливые моменты. Мысленно продолжая слышать теплый голос мужа, я поднялась на террасу узнать, сумею ли воспользоваться другим шансом, который мне выпадал.

Никос с отцом хлопотали на раскаленной террасе. Действовали они споро, время от времени перекрикиваясь на смеси диалекта и всем привычного итальянского. Стоило мне появиться, они перестали разговаривать, но не работать, и никто из них не посмотрел на меня. Я подошла к Никосу, который колдовал над основанием под фонарный столбик. Мама захотела, чтобы вдоль края террасы поставили восемь фонарей. «Если не продам дом сразу, может, буду закатывать по ночам вечеринки», — прокомментировала она свое желание. Я ничего не сказала, а сама подумала: «Даже если мама никогда не продаст дом, даже если я буду приезжать сюда чаще, мы все равно не станем устраивать вечеринки на террасе, потому что мы ничего не делаем вместе и потому что летние вечеринки — самое тоскливое, что только можно вообразить».