Офелия учится плавать - Кубелка Сюзан. Страница 55

— Всего лишь маленькая техническая неполадка, — утешает нас служащий «Бритиш Эр вейз», — ничего серьезного. Выпейте за наш счет кофе и возвращайтесь к половине двенадцатого. К тому времени уже будет ясность.

Элегантный мужчина в белом шарфе вскакивает, явно разгневанный, и удаляется вместе с другими по направлению к буфету. Может, мне тоже пойти? Вдруг завяжется разговор? По опыту знаю, с этими людьми можно познакомиться, только если будешь им представлен.

Время идет. В чем же дело? Двенадцать, половина первого, все еще никакого самолета. Когда в тринадцать часов нас опять уговаривают подождать (снова не называя конкретной причины), когда мы все вскакиваем, словно отара вспугнутых овец, толпимся вокруг окошечка и в один голос спрашиваем, как, когда и вообще попадем ли мы сегодня в Лондон, мужчина в белом шелковом шарфе вдруг оказывается рядом со мной и говорит:

— Неслыханное безобразие! Понятно, почему никто больше не летает на «Бритиш Эр вейз»!

Чудо произошло! Настоящий джентльмен заговорил со мной. И как заговорил! На том блестящем, безукоризненном, слегка экзальтированном оксфордском английском, на котором говорит Тристрам и который так же очаровывает нас, канадцев, как литературный французский образованных парижан. От этого английского я теряю дар речи. И так происходит каждый раз.

— Вы так не считаете? — спрашивает мужчина, удивленный моим молчанием и слегка обеспокоенный, поскольку он рискнул сделать первый шаг и теперь боится услышать резкий ответ. — Это уже чересчур, не правда ли?

— Конечно, — подаю я голос и проглатываю слюну. — Я просто возмущена. Вы англичанин?

— Да. У вас срывается деловая встреча?

— Если так пойдет дальше, то да. Мне надо на телепередачу.

— Когда она начинается?

— В три. То есть в три мы все встречаемся в театре «Гринвуд». Я даже не знаю, где это. А запись будет в четыре. В четыре я обязана быть там!

Я придаю голосу панические интонации, потому что замечаю, что это действует.

— Может, мы могли бы полететь на «Эр Франс»? — Я с беспомощным видом распахиваю свои карие глаза.

— Возможно. Постойте тут. Я позвоню и дам вам ответ.

Я наблюдаю, как он удаляется большими спортивными шагами. Мужчина в хорошей форме, это приятно. Он быстро возвращается, на его капризных губах играет довольная улыбка.

— Ни за что не догадаетесь! Все аэродромы в Лондоне были блокированы!

— Почему? Бомбы?

— Нет. Град! Был такой сильный град, что все взлетно-посадочные полосы стали непроходимыми.

— Град? В августе?

— Вы не знаете английскую погоду. Она вечно преподносит новые сюрпризы. — У него вырывается короткий смешок. — Но не беспокойтесь. Все уже убрали. Самолет в пути, через час мы полетим.

Мы действительно летим. Ровно в два мы поднимаемся на борт, и мой благородный спутник садится, естественно, рядом, хотя потом обнаруживается, что у него билет первого класса.

— Меня зовут Офелия, я родом из Канады, — говорю я, справившись с пристегиванием.

— Уинстон Хоторн-Рид, — представляется он. Звучит как-то очень знакомо. Странно. Откуда я его знаю?

— Я где-то слышала ваше имя. Но не могу вспомнить где.

Он польщено улыбается.

— Я директор банка. И еще политик. Если моя партия победит на выборах, я буду новым английским министром финансов.

Теперь все ясно. Он написал знаменитый доклад о долгах, который недавно горячо обсуждался всеми финансовыми газетами. Там же я видела его фото.

— Вы написали «Доклад Хоторна-Рида»!

Он кивает, удивленный моей осведомленностью.

— Неужели вы читали его?

Конечно. Весьма увлекательная тема. (Речь идет о продлении сроков выплаты безумных долгов стран восточного блока и третьего мира, при том что Запад должен постоянно предоставлять новые кредиты.)

— Может, вы тоже заняты банковским делом? — спрашивает он меня, окинув внимательным взглядом.

— Нет. Нисколько. Но деньги меня интересуют.

Он усмехается и снимает свое элегантное пальто. Аккуратно кладет его на свободное место между нами. На нем великолепный костюм, явно сшитый на заказ лучшим английским портным, серый, в белую елочку, вишневый галстук и блестящая красная шелковая жилетка. Белый шарф он не снимает. Теперь я обнаруживаю, что у него не карие, а серо-зеленые глаза, с завораживающим золотым промельком. Его глаза тревожно поблескивают. Наверняка в зависимости от погоды они меняют свой цвет. К тому же они слегка красноватые. У мужчины такой вид, будто он пропраздновал всю предыдущую ночь.

Самолет стартует. Я, как всегда, прилепляюсь к окну. Земля остается позади, мы проносимся сквозь темно-сизые тучи, нависшие над Парижем, и устремляемся в сторону солнца. Вот и марь далеко позади, и, наконец, небо, насколько хватает глаз, ярко-голубое.

Солнечные лучи врываются в салон, настроение становится летним, отпускным. Подаются напитки, курильщики вытаскивают (к сожалению) свои сигареты. Уинстон улыбается мне и ослабляет узел своего галстука.

— Чем вы занимаетесь, если позволите спросить? Мода, кино?

— Я создаю издательство. Дома, в Канаде. В Монреале. Если все пойдет хорошо, в октябре открою. А до тех пор я в Париже.

Это вызывает его живейший интерес. Он сразу же хочет все обо мне знать. Что я изучала, как англоязычные канадцы относятся к французскому языку, какие книги собираюсь издавать. Расспрашивает подробно, видно, что не просто из вежливости. Очевидно, я его и в самом деле интересую.

— Такие женщины, как вы, встречаются редко, — убежденно резюмирует он потом. — Эмансипация эмансипацией, а если женщина красива, она хочет замуж, так же, как и раньше.

— Я в этом не уверена.

— А я уверен. Знаю по своему опыту. — Он ухмыляется. — В этом плане вообще ничего не изменилось.

— Значит, вы женаты на красавице. Или, пожалуй, на нескольких красавицах. Одной за другой, конечно!

Он громко смеется, но молчит.

— Ведь так? — прихожу я ему на помощь и обворожительно улыбаюсь.

Он с развеселившимся видом кивает.

— У вас острый ум, Офелия. А вы? Вы замужем?

— Нет. Пока нет. Можно задать вам профессиональный вопрос?

— Ради бога.

— Куда, по вашему мнению, идет доллар?

Он опять хохочет и машет головой.

— Вниз, — объявляет он и ждет моей реакции. — Фунт, кстати, тоже. Я это предсказывал еще несколько месяцев назад, но мне никто не верил. А почему вы спрашиваете? У вас есть доллары?

— Теперь уже нет! — Я рассказываю о своей спекуляции, не называя точную сумму. Он внимательно слушает.

— Браво! У вас талант. Естественно, теперь вам надо быть начеку и вовремя продать. Доллар опять пойдет вверх.

— Когда?

— Не сразу. Может, через один-два года. Если не помешает какая-нибудь война. Тогда он подскочит сразу.

Время проносится как одна минута. Мы увлечены беседой. Разговор становится доверительным, легким, непринужденным, остроумным, нам хорошо друг с другом.

— Знаете что? — говорит он вдруг. — Мой шофер встречает меня. Я отвезу вас на вашу телепередачу. Нет-нет, не возражайте. Мне это не составит труда, напротив, приятное разнообразие.

Незадолго до посадки он дает мне свою визитку со словами:

— Я давно не получал такого удовольствия от полета. Обязательно позвоните, когда снова будете в Лондоне.

Я обещаю и падаю духом. Не люблю визитных карточек. По мне так они означают конец. Если бы он действительно хотел увидеть меня вновь, он придумал бы что-нибудь конкретное, допустим: «На следующей неделе я прилетаю в Париж. У вас найдется для меня время в четверг вечером?» И тогда все было бы ясно. Я была бы для него чем-то большим, чем просто приятное дорожное знакомство.

Потом он отвозит меня в своем огромном бордовом, сверкающем хромом «ягуаре» к театру «Гринвуд», и, когда его шофер открывает для меня дверцу, мне жаль расставаться.

— Я действительно была бы рада снова увидеть вас, пока я в Европе, — лепечу я, в конце концов, и протягиваю ему руку, хотя это не принято в Европе. Он крепко жмет ее и улыбается.