Как выжить в тюрьме - Кудин Андрей Вячеславович. Страница 22

Необходимо отметить — это действительно чрезвычайно удобный и эффективный инструмент как для получения необходимой информации, так и для расправы с неугодными. Последнее особенно четко проявилось в сталинских концлагерях, во времена хрущевской оттепели, при развале Союза и в ходе дальнейшего перераспределения власти в верхах, когда руками тюремных «авторитетов» были уничтожены сотни тысяч политических диссидентов. Кого не хватило сил расстрелять и не смогли объявить психически больными, тех бросали под пресс в тюремных камерах. Излюбленный метод расправы с неугодными как в Советском Союзе, так и в «независимой», «демократической» Украине.

Как бы тяжело ни было за решеткой, постарайся спокойно воспринимать всё то, что происходит вокруг. То, что слышишь. Что видишь. Не удивляйся человеческой низости, когда в очередной раз забросят в камеру провокатора, или как бы случайно надзиратель не удержит озверевшую собаку. Пусть тюремщики смеются, упиваясь собственной властью. Мы здесь временно, они определили себя в тюрьму навсегда.

Глава 8. Что такое тюремная медицина

Один раз в день, не считая суббот и воскресений, открывается кормушка, и сутулая фигура в халате, некогда белом, а ныне неопределенного цвета, держа в руках замусоленный ящик от письменного стола, не то вопрошает, не то утверждает:

— Болеем?!

В ящике, как обычно, пусто. Если на дне чтолибо и валяется, то явно с вышедшим сроком годности и неясного даже для опытных фармацевтов происхождения. Надеяться на то, что в случае заболевания тебе дадут нужное лекарство — глупо, бесперспективно и чрезмерно наивно. У тюрьмы нет денег на приобретение самых простых и дешевых лекарств, а то, что со скрипом и закупается, благополучно оседает в карманах тюремного персонала. Что остается, думаю, понятно. Поэтому заключенные, подтягиваясь от скуки к кормушке, редко спрашивают у лепилы какоето конкретное лекарство, а говорят лаконично и просто:

— Дай таблетку.

И всё. Потом разберемся — нужна она или нет. Авось комунибудь да пригодится. А если и не пригодится — можно для психологического самоуспокоения глотнуть. Какоеникакое, а всё же лекарство. Вдруг от чегото да полегчает.

То, что тюрьма жизнь не удлиняет, а укорачивает, — общепризнанный факт. То, что лучше быть богатым и здоровым, а не бедным и больным — также не новость. Однако, находясь в заключении, на медицину, в целом, и на собственное здоровье, в частности, начинаешь смотреть совершенно под иным углом зрения, чем на воле.

За решеткой здоровье арестанта — его сугубо личная проблема, и нечего рассчитывать на то, что некто, наблюдая за тобой, обронит слезу. Кого лечить? Чего спасать? Для всего мира ты преступник, затерявшийся среди отбросов общества. Не приведи Господи свернуться калачиком от аппендицита или начать задыхаться от сердечного приступа. Пока достучатся, пока прибегут… И то — первое, что скажет тюремный медбрат, так это: «Прекрати симулировать», или нечто в этом роде. Вопрос: «На что жалуемся?» — прозвучит несколько позже — когда пульс перестанет прощупываться.

Помню, один эпилептик както забился, словно карасик, выпавший из рыбацких сетей. Внес своим приступом разнообразие в серые тюремные будни. Хотя бы какая скотина отозвалась из коридора! Как бы не так! Как в тундре — никого не докличешься. Когда надзиратель таки соблаговолил появиться — больной лежал на правом боку с ложкой между зубов, чтобы не задохнулся.

— Чего расшумелись? Тут ещё и не с таким сидят! — успокоили изза железной двери, с любопытством наблюдая через сечку за суетой внутри камеры. — Притих, и слава Богу. Угомонился, бедолага. Чего раскричались? Пусть полежит на полу, а потом забросите его на нижнюю нару. Пустяки — оклемается.

Действительно, — чего зря шуметь? Толку от этого всё равно никакого, а голосовые связки далеко не железные. Лежит себе на полу человек и лежит — никому не мешает. Разве что чужая ложка торчит изо рта, создавая определенные неудобства для её хозяина, если тому вдруг захочется поковыряться в тарелке перед тем, как зависнуть на пальме, а так — всё нормально, судя по реакции тюремного персонала. Контролеров, как они себя называют.

Впрочем, эпилепсия — не самое неприятное заболевание, наблюдаемое у окружающих за тюремной решеткой (хотя и давит время от времени на мозги созерцание судорог у соседа по хате). Есть ещё невероятное количество всевозможных кожных и венерических заболеваний, на фоне которых чесотка кажется чемто милым и трогательноневинным. Ну заразна — так что из того? Сифилис и СПИД тоже заразны, а хлопот от них не оберешься. Другое дело — чесотка. Чем больше чешешься — тем больше хочется. Почесался сам — дай почесаться другому. Это как насморк. Главное — чихнуть в нужном направлении.

Что любопытно — в тюрьме полнымполно больных СПИДом, а тюремное начальство хранит олимпийское спокойствие, словно так и должно быть. Сокамерники традиционно переживают по поводу туберкулеза, процент заболеваемости которым неуклонно возрастает из года в год. Что же касается СПИДа, то его както всерьёз не воспринимают. Многие слышали о том, что от СПИДа, кажется, могут быть неприятности, но насколько серьезными могут быть эти самые неприятности, мало кто осознает до конца. Тюремное начальство довольнотаки просто разрешило проблему с этим крайне непонятным и мутным заболеванием — оно решило его простонапросто не замечать. И вправду — чего обсуждать эту гадость, если она всё равно неизлечима? Поначалу тех, кто со СПИДом, держали в отдельных камерах, затем (когда их стало слишком уж много) разбросали по хатам, перемешав со здоровыми арестантами. Пусть привыкают.

Государство, судя по всему, поддержало инициативу на местах, благополучно прекратив финансировать тестирование на СПИД не только в тюрьмах и лагерях, но и на воле, не делая исключения для станций переливания крови. Какаято логика тут, конечно же, есть. Ну протестировали, ну выявили… А дальше что делать? Одни расходы. Да и зачем людям настроение портить? Мало ли что можно в крови найти, если в ней хорошенечко покопаться…

Лечение в тюремных условиях проходит под чутким наблюдением и при непосредственном участии опер. работников, не отягощенных клятвой Гиппократа. Их до глубины души оскорбляет, когда без их ведома и присутствия пытаются провести медицинское обследование заключенного и ставят диагноз. Поэтому нет ничего удивительного, если вместо терапевта тебя потащат к дерматовенерологу или окулисту, которые появляются на видимом горизонте, в лучшем случае, раз в квартал. Заключенные давно поняли, что даже если их по ошибке и отведут к тому, кому надо — здоровье от этого никак не улучшится, а выйти из душной камеры и прогуляться по тюремным коридорам — милое дело. Какоеникакое, а развлечение в мире, где ничего хорошего не происходит. Походить, побродить, знакомых встретить, обменяться последними сплетнями, узнать, кого отправили в лагеря, а кого расстреляли. Учитывая, что любой выход за порог камеры — уже событие (как для тюрьмы), и случается такое далеко не часто, то на аудиенцию «к врачу» отправляются обычно без возражений.

Чем ещё характерна тюремная медицина, так это завидной оперативностью. В первые дни моего пребывания за решеткой я попросил оказать мне медицинскую помощь. За окном стоял теплый сентябрь, ярко светило солнце, и на деревьях шумели зеленые листья. Врачей же я увидел только в декабре, когда, по мнению следователя, у меня само по себе всё должно было пройти. Гдето там, в свободном и беззаботном мире, уныло падал снег, а температура воздуха опустилась хорошо за минус двадцать по Цельсию.

Зато когда не надо (вернее, надо подтвердить, что заключенный здоров и его можно судить) — врачи появляются в мгновение ока и както внезапно, словно вырастая изпод земли.

Однажды ранним утром в четверг меня тупо вывели в коридор и, ничего не объясняя, запихнули в переполненный и изрядно прокуренный бокс (естественно, без окна и без какихлибо признаков вентиляции). Публика подобралась на редкость спокойная, интеллигентная и довольнотаки доброжелательная по отношению друг к другу. Когда меня туда затолкали, разговор крутился вокруг проблемы озоновых дыр и раковых заболеваний на юге Австралии. Бородатый мужчина неопределенного возраста в очках, сидевший на корточках несколько в стороне от всех остальных, сокрушался по поводу будущего Гонконга после присоединения к КНР, а необразованный малолетка молча слушал, кивая в такт головой. Обстановка чемто смахивала на курилку в университете между второй и третьей парой. После твердолобых соседей по камере сие мне показалось весьма странным, и я не ошибся. Мы все (за исключением малолетки) плавали под расстрельными статьями и нас в принудительном порядке собрали перед отправкой в дурдом на судебномедицинскую экспертизу, дабы удостовериться, всё ли у нас в порядке внутри черепной коробки.