Фердинанд Врангель. След на земле - Кудря Аркадий Иванович. Страница 74

И должен сказать вам, Фердинанд Петрович, что испытываю глубокое удовлетворение от тех благотворных перемен, кои оказывает проповедь христианской нравственности на жизнь и быт алеутов. Среди крещеных и воспринявших слово Божие нет теперь привычки жить как попало. Окрепли устои семьи, дети ныне рождаются в законном, освященном церковью браке, и от того алеутское население островов заметно прибавляется.

Воспользовавшись паузой, Врангель с чувством сказал:

— Спасибо вам огромное, отец Иоанн, за ваши подвижнические труды. Теперь еще лучше понимаю, как нелегко вам было принять мое предложение о переезде на Ситху. Но ничего, надеюсь, скоро освоитесь и полюбите эти места. В житейском же плане, поверьте, не будете испытывать никаких неудобств. Опять же и школа у нас неплохая. Детишки ваши младшие должны ее полюбить. Осмотритесь, а там, убежден, и колошей с успехом крестить будете и приобщать к вере Христовой. Хотя этот орешек покрепче, чем алеуты. Так уж, видно, неласково природа их наградила, что ни миролюбием, ни добросердечием народ этот не отличается.

— Для начала придется мне их язык выучить, — в раздумье сказал Вениаминов. — Хоть и слышал, что произношением он посложнее алеутского.

— У меня в библиотеке, — ту же вспомнил Врангель, — есть копии записей наших морских офицеров, пытавшихся составить краткий словарь языка колошей. Если будут вам потребны, всегда готов предоставить.

— Спасибо! Они могут мне пригодиться.

С лукавинкой взглянув на Врангеля, Вениаминов спросил:

— А банька-то есть при доме, что для семейства моего приготовлен?

— Имеется, — улыбнулся Врангель, — и, говорят, неплохая. Мастер своего дела ее соорудил.

— Вот и славно! — расцвел священник. — Сегодня же с дороги и попарюсь. И детишек не мешает помыть. Еще раз спасибо, Фердинанд Петрович, за заботы и добрые слова.

Оба поднялись.

— Если, отец Иоанн, не возражаете, я вам домик этот сейчас и покажу.

— Благодарствую.

Они вместе спустились вниз, в селение.

— Огонь и ночью поддерживайте. Ясно вам?

— Все ясно, тятя, — ломающимся баском ответил старший из сыновей, Петр.

— Я через пару дней вернусь, и чтоб все у вас было готово.

Лукин с ружьем в руке шагнул в легкую, обитую берестой лодку и, положив ружье на дно, взялся за шест. Сильно оттолкнувшись, направил лодку вверх по течению реки.

Жена промышленника, крещенная кадьякская алеутка Наталья, с минуту проводив его глазами, вновь взялась за шитье из камуса теплой зимней обуви — торбасов.

— Я к ручью пошел порыбачить, — известил младший из сыновей, двенадцатилетний Иван.

Еще вчера они и не помышляли, что задержатся в этом месте на берегу Кускоквима на несколько дней. После обычной в летнюю пору торговой поездки отца на становища туземцев их путь лежал назад, к дому, построенному недалеко от устья реки Квыгым. Но утром, на заре, одному из подростков повезло. Иван проснулся рано, когда остальные еще спали, и, сполоснув для бодрости лицо, решил попытать рыбацкое или охотничье счастье. Взял удочку, ружье и поплыл на берестянке по реке.

День опять, как и всю последнюю неделю, обещал быть жарким, и лес по берегам — береза, лиственница, ольха — стоял словно дремотный, не колышет ветвями, не вздрогнет от ветра ни один листик. Полный штиль. И такая же завораживающая тишина на реке. Лишь изредка выплескивающая из воды рыба нарушает покой.

Ветвистую голову впереди себя, саженях в двадцати пяти, Иван заметил не сразу. А когда рассмотрел, прекратил греблю и тихо поднял ружье. Прицелившись, караулил подходящий момент. Вот зверь начал выходить на берег, и тогда Иван нажал на курок. Олень споткнулся и, не имея сил подняться на кручу и уйти в лес, побежал по прибрежной гальке. И тогда Иван выстрелил второй раз, и олень упал.

Он был откормленным, крупным. Пожалуй, уже трехлеток. Нет, одному с ним никак не совладать, нужна подмога. Но и назад возвращаться не стоит: от выстрелов проснулись, скоро подъедут.

Иван выплыл на берестянке к середине реки, чтоб его могли углядеть издали. Уже показались! Отец со старшим братом правили большую лодку, байдару, в его сторону. Тогда Иван вернулся к своей добыче. Достал остро наточенный нож и начал свежевать тушу. Подрезал сухожилия и с силой потянул на себя шкуру, отделяя ее ножом от мяса. Кое-где шкура была проедена оводами, и там на теле остались небольшие ранки.

Подплывший к берегу отец одобрительно сказал:

— Хороша зверюга!

Вытащил свой нож, начал помогать. После разделки туши уложили мясо в байдару и подались обратно в лагерь.

— Сам добыл, Ваня? — радостно всплеснула руками мать.

Отец же озабоченно пробормотал:

— Деньки жаркие. Пока до избы довезем, протухнуть может. Надо мясо сушить.

Как это делается, Иван помнил с прошлого лета — тогда отец подстрелил лося.

Нарубили сырые ветви, уложили их одна к другой на вбитые в землю рогатины. Получился настил по грудь от земли. На настил покидали мелко изрубленные вместе с костями куски мяса и внизу, по всей длине, развели нежаркий огонь. Через день-два, если не забывать переворачивать мясо и вовремя подкидывать дровишки, оно будет готово. Обжаренное и высохшее, мясо хранится долго. Хоть зимой кидай в котел — отменная получается похлебка.

Эту дикую жизнь на природе Иван любил более всего на свете. Раньше, когда семья жила в Александровском редуте на реке Нушагак, было в сравнении с их нынешней жизнью совсем не то. Да и кто всерьез воспринимал его в населенном людьми редуте? Так, малец еще, мальчик на побегушках. А здесь, на Кускоквиме, он уже второй раз добывает большого зверя. Тут и зимой славно. Встанешь у избы на лыжи, берешь ружье, кликнешь собаку, Серого, и идешь пострелять белок. Приволье!

И всегда интересно наблюдать за туземцами, как появляются они в избе, глубокой осенью или зимой, пьют с отцом чай, немногословно говорят об охоте и других новостях, степенно выкладывают свой товар — связки бобровых, беличьих, лисьих шкурок. Иногда бывают и волчьи.

Отца они уважают, знают, что честен, торгует без обмана. Некоторых из охотников он сам и крестил, как и их детей.

...А клев-то что-то неважный. Бродя вдоль ручья, вытекающего из озера в горах, Иван поймал лишь одну щуку да несколько окуньков. От жары спит, должно быть, рыба.

Вернувшись к лагерю, где у костра суетился Петр, Иван небрежно бросил кукан с нанизанными на него рыбами на траву. Петр на правах старшего по-командирски прикрикнул:

— Ты не очень-то Ванек, разгуливай! Думаешь, отличился, так и лодырничать можешь? Иди-ка дров наруби.

Не ввязываясь со старшим в бесплодные разговоры, Иван пошел с топором в лес.

Посетив летники туземцев на богатых бобрами притоках Кускоквима, Семен Лукин, как и обещал, появился в лагере на исходе вторых суток. Под настилом, на котором подсушивалось мясо, еще лениво горел небольшой огонь. Придирчиво осмотрев результаты труда сыновей, Лукин сдержанно сказал:

— Неплохо поработали. Кажись, готово. Переночуем и утром сниматься будем.

— Как ты? — робко спросила Наталья.

— Кое-что привез от диких. Товара для них маловато, а шкурки-то у них есть.

Попробовал оленью похлебку, сдобренную диким луком. Варево получилось насыщенным, ароматным. Чай попросил жену заварить любимый — из цветов багульника и кипрея.

Утром собирались недолго. Крытый листьями шалаш решили не трогать: пока лето, кому-нибудь из путников еще пригодится. Остатки костра залили водой. Сушеное мясо положили в два мешка из рогожи. Петр с Иваном без всякого труда занесли их в байдару. Впрочем, справились бы, если б ноша была и потяжелее: каждого, как и отца, Бог силушкой не обидел.

До Квыгыма, где стоит изба, еще два дня хода вниз по реке. Подплыли к вечеру. Недалеко от тропы, ведущей к избе, Лукин увидел вытащенную на берег долбленую туземную лодку. Она была не того типа, на каких обычно ездили жители средней части Кускоквима. Похоже, пришла издалека. На дне четыре весла, два томагавка из тех, коими пользуются туземцы верховьев реки.