Великая легкость. Очерки культурного движения - Пустовая Валерия Ефимовна. Страница 31
«Накололи» – сюжет, прославивший Тёму в ЖЖ, теперь стал главной темой политических дискуссий. Это вообще главное духовное переживание для человека, который прочие смысловые проблемы – веры, социальной принадлежности, страха смерти – решил тем, что попросил его не беспокоить. Он против «идиотизма» – реальность должна быть управляемой, как джойстиком.
Вербатим с этим человеком получился тоже – управляемым. Зрелищным и комфортным, как все, что сегодня можно отметить знаком качества.
Жаль, что Артемий Лебедев не пошел на риск. Хотя бы не вышел на сцену сам: его сыграл режиссер спектакля Юрий Муравицкий.
В результате то, что должно было стать кульминацией спектакля – Артемий Лебедев танцует под «Ase of Base», – воспринимается всего лишь как еще одна видеоиллюзия. Вот если бы танцевал сам Тёма!
Нет, он сидел, комфортно смотрел премьеру.
А в вербатиме должен быть этот момент – троллинга, вызова герою. Драматургу Владимиру Забалуеву протроллить Тёму, кажется, не удалось. Хоть он и вытащил из интервью самый напряженный сюжет: Лебедев признал себя неудачником-интеллигентом, который при помощи Интернета научился пускать слова в дело.
Но лузерство Тёмы – не травматичное, модное. Оно символизирует право частного человека не быть героем. И защищает интеллигентские ценности от прямых нападений: ясно, что идеалисту в наши дни выгодней кривляться, чем проповедовать.
Сквозь тернии матерщины и звезды на заднике в спектакле проступили идеалы Артемия Лебедева: реальность, в которой все работает, и человек, который готов наладить эту работу.
Отладчик реальности Лебедев оказался куда в большей степени лектором, чем прежние герои «Человека. doc». Его вербатим вернулся в «горизонталь» – переключился с исповеди на занимательное обществоведение.
И сильно уподобился юмористическому шоу другого собирателя «идиотизмов» – Михаила Задорнова.
Еще смешнее издевательские комменты блогеров к Тёминому сообщению о спектакле. Их карнавальное ехидство – знак, что лекции кумира усвоены.
Судя по высказываниям, сами комментаторы на спектакле не были и, скорее всего, не соберутся.
Они не позволят себя «наколоть».
Человек Тёма интересен какой-то другой, не блогерской публике. Той, которая не разучилась доверять и рада обманываться.
Способной расслышать в троллинге – стилистику нового Прометея.
И, зажегшись его огнем, пойти работать, а не…
Ну, в ЖЖ разговаривать.
Богиня в валенках [62]
Нет, я не плакала, когда подгулявшая дочь ударила одну из них по голове, ни когда муж другой погиб на фронте через 12 лет счастливого брака, и на куцые их шубейки могла взглянуть без слез. Пробило в самом финале, в эпилоге, когда они сорвали с себя старое тряпье и выбежали кланяться в ярких летних платьях.
Иллюзия была разрушена, но именно тогда я поняла, что каждая изображенная ими старуха реально жила на свете, да что там, молода была, и даже девочкой. И такие же были у нее легкие, быстрые ноги.
Спектакль «Бабушки» идет в «Практике» с апреля, но вчера его впервые показали на только что открывшейся новой сцене – в «Политеатре».
Театр в лектории Политехнического музея выглядит школой жизни, там есть ведь и стойки вдоль рядов, на которых удобно конспектировать спектакли.
Документальные постановки – а «Бабушки» поставлены по ни много ни мало научным наработкам, добытым в сибирской деревне, – имеют эту дополнительную власть над зрителем: лекции, тренинга, в общем, какого-то познавательно-пробуждащего процесса.
Это отлично понимала и автор сценария Светлана Землякова, потому и разбавила женское общество действующих лиц – фигурой собирателя, молодого недотепы из города, который в ответ на потрясающие зал исповеди старух только и может сказать: «Ну, не расстраивайтесь».
Монологи этого медиатора между прошлым и современностью – почти провальные. И не понятно, упрекнуть ли в этом Землякову или поблагодарить за честность. После рассказа о том, как бабы рубили три проруби едва ли не руками, чтобы наесться рыбы, откровения юноши в духе: «Однажды девочка во дворе научила меня делать паутинки из осенних листьев…» – звучат уж так инфантильно, что даже не улавливается контраст.
Контраста, контрапункта, конфликта – нет, и такое впечатление, что нашему времени нечем откликнуться на опыт бабу шек, разве только видеопроекцией коровы на стену Политеатра.
Видеоэффекты – падающие звезды, тени тракторов на занавесе – даже мешают, потому что зрителю на спектакле хочется припасть к истокам, к той самой воде в проруби, они слушают переодетых бабушек, как живых, реконструкция полная – и тут им напоминают, что все это театр. Что от бабушек из деревни Лёшкино остались только слова.
Собирателей слов в нашем времени слишком много, да. Все готовы стать собирателями, медиаторами, информагентами. Мало тех, кто живет, не надеясь быть записанным в коллекцию дня.
Рассказчик клялся со сцены, что научит сына драться и молиться.
А мне кажется, шансов у сына нет.
Бабушки на десятилетия вперед пережили последних мужиков. Да и теми – биты от бессилия.
Современная женщина чует содрогание небес и земли, если доведется к тридцати пяти ребенка родить. Мужчине не дано и этого.
Страшную жизнь бабушек слушаешь, как сказку. А сказка привлекает потому, что в ней все – реально. Реально были дети, теленок в санках, сваты. Бабушки интересней принцесс.
Недавний выбор «Бурановских бабушек» посланницами на Евровидение, неожиданный успех повести «Время женщин» Елены Чижовой, который писательница ни до, ни после не смогла повторить, аплодисменты стоя, которыми вчерашняя публика в Политеатре провожала молодых актрис, скинувших валенки, – вопль младенца, не желающего окончательно осиротеть.
Бабушка – последняя настоящая женщина с тех пор, как вымерли принцессы.
Глиняная мать, изнутри обмазанная кровью.
Мы собираем ее по черепкам.
Когда моя подруга купила сумку из коровы и дала в доказательство пощупать специфический ворс, я вспомнила, что никогда не трогала корову.
Что потрясающего я расскажу внукам, знающим, что Бог – это электрический импульс?
Белый венчик [63]
В театре, как в толпе, спорят о методах и возможностях протеста. Театр идет вслед за улицей – откликаясь на карнавально-площадную энергию оппозиционных акций. Три самых рассерженных зрелища о самых неравнодушных героях, показанных в мае – июне на наиболее смелых московских театральных площадках, позволяют говорить о рождении нового политического театра. Дискуссию об этом явлении продюсер и режиссер Эдуард Бояков провел в «Политеатре» сразу по окончании спектакля.
Каждый театр выбрал свой язык революции, исходя из привычной эстетики. «Отморозки» на «Винзаводе» говорят при помощи музыки и железа, «Жара» в «Практике» ведет расслабленный клубный диспут, «Выбор героя» в «Политеатре» включает видеомагию.
Говорят, это русская литература подготовила Великий Октябрь. Если современное искусство и питало аналогичные амбиции, приходится признать: оно прошло мимо Белой Зимы и теперь вынуждено подстраиваться под жизнь, а то и помолчать, пока отговорит языкатая улица. Названные спектакли по-своему догоняют время.
«Отморозки» Кирилла Серебренникова выиграли оттого, что устарели, так как рассказывают о достоверном прошлом. Это сегодня хроника рискованных акций нацболов, многим из которых на момент попадания в историю и тюрьму не было и двадцати, кажется фантастикой. Но именно эти акции на грани театра и преступления – в спектакле упоминаются захват башни в Риге, захват здания городской администрации, помидорная атака на ответственных лиц государства – предшествовали волне мирного протеста. Предшествовали, да, но не породили. Радикальная подростковая героика сегодня смотрится последним мифом железного века. «Отморозки» архаичны, как булыжник в крепкой длани пролетариата, как сам пролетариат, в чьих цехах и фабриках теперь показывают выставки и перформансы.