Цеховик. Книга 4. Подпольная империя - Ромов Дмитрий. Страница 10
– Фуй, какое слово противное, – кривлюсь я. – Так что, она с твоим Суходоевым мутит что ли?
– Да там вообще не разберёшь. Сначала говорил, что это его сестра.
– Ага, фамилии похожи, – киваю я с усмешкой.
– Вот правда что… Теперь выясняется, что не родная, а двоюродная и не его, а дядькиной жены.
– А тебе не пофигу, чья она там сестра и чей дядька?
– Мне, конечно, пофигу, но я тут выяснила, что эта Тоня у него ночует. Он говорит, что вроде между ними ничего быть не может, потому что они родственники, а тут до меня стали доходить слухи, что она везде треплет, будто выходит за него замуж.
– То есть, получается за брата? Капец.
– Да какой он ей брат? Кровного же родства нет…
– Лен, – беру я её за руку, – а ты вообще как с ним познакомилась? Ты меня, конечно извини, но мне он совсем не нравится, Суходоев твой. Плохой человек, ненадёжный. Это, конечно, лишь моё частное мнение, но всё-таки, нахера он тебе такой сдался? Ты девка красивая, самостоятельная, вон положение у тебя какое!
– Как ты узнал? – в ужасе шепчет она, и глаза её вмиг становятся влажными.
– Чего узнал-то? Это ж невооружённым глазом видно, – отвечаю я и прикусываю язык. – Что?! Серьёзно? Я-то имел в виду социальное положение, то, что ты в горкоме работаешь…
Она начинает плакать и, махнув на меня рукой, прикрывает рот ладошкой и убегает.
– Егор! – восклицает Новицкая, входя в зал. – Привет! Ты что ли Иванову до слёз довёл?
– Я нечаянно.
– За нечаянно бьют отчаянно. Опять шуры-муры за моей спиной водишь?
– Ирусь, не смеши мои седины.
– Когда поседеть-то успел? Или Панночку в Ташкенте отпевал, как Хома Брут?
– Так, – качаю я головой, – в Гоголя углубляться не будем.
– Ладно, не будем, – соглашается она. – Сегодня вечером придёшь ко мне домой.
– Во сколько? – уточняю я. – У меня ещё тренировка сегодня.
– Так, Брагин, ты опять бесишь? – она не дурачится, хмурится всерьёз. – Специально что ли? В восемь чтобы был. Ясно?
– С ночёвкой? – с улыбочкой спрашиваю я, пытаясь разрядить обстановку.
– Нет, – серьёзно отвечает Новицкая. – Поговорим и домой пойдёшь. Ночёвок больше не будет.
Тыдыч… Кажется, я превращаюсь в одинокого волка. Впрочем, разрыв с Ириной был ожидаем, но, всё равно, на душе начинают скрести кошки. Так что ли говорят…
На заседании не происходит ничего особо интересного. Закончив, я иду домой. Обедаю, а потом собираюсь часок поваляться перед тем, как идти на тренировку. Но на глаза попадается гитара. Я беру её и вместо того, чтобы подремать «после сытного обеда по закону Архимеда», терзаю струны.
Тренькаю и даже что-то мурлычу себе под нос. И как-то отвлекаюсь от текущего момента. Не полностью, конечно, но становится легче. Мысли носятся вокруг Печёнкина. Так ли он силён, как говорит, и что с ним делать. Ноги от ударов Зарипова болят, и спина болит. Скотина. И позаниматься нормально не получится, как пить дать… Как пить дать…
Выхожу из дома и бреду к школе. Всё тело болит, словно я в молотилке побывал. Может разомнусь, так получше станет… Посмотрим… Прохожу мимо Политеха, через площадь Волкова, мимо беляшной.
На окошке висит прилепленный пластырем клетчатый листок из тетради: «Беляш рыбный, 11 коп». А мясной где, думаю я… Иду по Весенней вдоль домов, прямо, ни на кого не обращая внимания, никого не трогая.
Думаю свои тревожные думы и даже не сразу обращаю внимание на голос окликающий меня, кажется, уже далеко не первый раз.
– Брагин, мля!
Я останавливаюсь и разворачиваюсь на голос.
– Слышь, Брагин!
Вот так встреча, сто лет не виделись и ещё столько же не видел бы. Передо мной стоит Фриц.
– А ты отчаянный, – недоумённо произношу я. – Или просто неумный?
– Базар есть, – надменно отвечает он.
Видать, мало ему наказаний и казней египетских, что уже обрушились ему на голову.
– Ну, давай, базарь, раз есть, – хмыкаю я вижу, как разгорается в его глазах злоба.
5. Так что там со Швейной фабрикой?
Фриц делает шаг, приближаясь ко мне. Ногу всё ещё приволакивает.
– Категорически не советую приближаться ближе, – говорю я спокойно. – Могу не сдержаться.
Злой огонёк в глазах вспыхивает сильнее, но, тем не менее, он останавливается. Я киваю, поощряя здравый смысл и послушание.
– Ты думаешь ты тут царь горы-на? – цедит он.
– Ты меня остановил, потому что хотел узнать ответ на этот вопрос? – недоверчиво интересуюсь я. – Если нет, переходи сразу к главному. Не трать моё время. И ты, кстати, откуда взялся? Бегаешь за мной?
Мои слова его бесят. Но мне вообще пофиг, честное слово. Я понимаю, что он, скорее всего, вышел из Политеха, а тут я иду. Ну, и чего надо?
– Короче, Брагин, я теперь под Парашютистом хожу.
– Должно быть это что-то очень хорошее, – отвечаю я помолчав, – судя по твоему воодушевлению. Хотел бы за тебя порадоваться, да только ты мне глубоко отвратителен прям на физическом, животном уровне. Так что не могу. Ещё есть новости? Делись, чего уж там, мне ведь нехрен делать, постою послушаю под кем ты там ходишь, сидишь и лежишь.
– Ты чё, козёл, – багровеет он, – не врубаешься? Теперь тебе капец! Будешь с блатными тереть, ты понял?
Я вздыхаю и, ничего не ответив, поворачиваюсь и шагаю дальше. Но ему это не даёт покоя. Вот же пёс смердящий.
– Эй! – кричит он мне в спину и устремляется вслед за мной.
Доносятся торопливые шаги. Догоняет.
– Э, слышь! Брагин, оглох что ли?!
Он хватаем меня за плечо и с силой разворачивает к себе. Эмоции дают плохие советы. Неумные. Я быстро скидываю его руку и, схватив за мизинец, выворачиваю так, что он скручивается в спираль и начинает орать. Алле-гоп. Я тут же его отпускаю. Борец, мля.
– Ты даже мёртвого заколебёшь, да? – тихонько спрашиваю я. – Ты наверное мазохист, Фриц. Знаешь ведь, что будет бо-бо, и всё равно прёшь на рожон. Нравится, когда тебя наказывают, а?
– Сука, – шипит он. – Сука. Я на тебя заяву написал, ты понял, чмо?
– А ты блатным своим сообщил, что в милиции справедливости ищешь? Ладно, пойду я, а то вот разговариваю с тобой, и ощущение такое, будто рядом с кучей дерьма стою. Отстань, Фриц, не подходи ты ко мне больше. Не приближайся. Я тебя не полюблю. Я по тебе решение принял, менять не собираюсь. Досвидос.
Видать, очень сильно уязвлено его чувство собственной важности, раз он никак успокоиться не может. Да и хрен с ним, думать мне больше не о чем, как о его ЧСВ.
– О! Пропащий явился!
– Егорыч, здорово!
– Ты где пропадал-то?
– Здорово, братан!
– Брагин, привет!
– Здорово, пацаны. Как же я рад вас видеть!
Они все уже здесь, а я чуть припозднился. Сейчас мне Скачков пропишет клистир с патефонными иголками.
Запах спортзала, как запах конюшни – приятным не назовёшь, но родной ведь, как дым отечества, буквально.
– Егор! Это что за херота?! – показывает Скачков на мои ноги, когда я возвращаюсь из раздевалки.
– Полицейский произвол, – улыбаюсь я. – Здравствуйте, Виталий Тимурович.
– Ну ты даёшь! Нет, правда, даже понять не могу, что это.
– Резиновая дубинка.
– Правда что ли? – удивлённо качает он головой. – А ты тренироваться-то сможешь?
– Посмотрим, – пожимаю я плечами.
– Чего?! – сразу начинает реветь он.
– Смогу, конечно! – бодро, как на плацу кричу я.
– То-то! Так, разминаемся, ребятишки!
Сказать сказал, а вот смочь не смог. Тренироваться не получается. Ноги болят, к спине прикоснуться невозможно. В общем, мучение одно. Ну, попадёшься ты мне, Печёнкин. Уж я тебя отделаю. До конца тренировки сижу на скамье и слежу за ребятами. Надо сказать, что прогресс у них уже заметен. Так что молодец Скачков, реально молодец.
– Ну что, не появлялись больше фашисты? – спрашиваю после тренировки. – А то я сейчас Фрица видел.