Невыносимая шестерка Тристы (ЛП) - Дуглас Пенелопа. Страница 8

Она поднимает на меня глаза, ее короткие каштановые волосы заправлены за уши.

Я продолжаю:

— Почти четыре года создания декораций, пошива костюмов и выполнения любой другой черной работы, о которой вы меня просили, — припоминаю ей. — Я провела здесь больше времени, чем со своей семьей.

— И ты получила роль.

— Медсестры? — Я практически выплевываю это.

— Ты не хотела быть Джульеттой.

— Ромео не захотел бы Джульетту, если бы провел с ней больше одного танца, прежде чем жениться на ней!

Я кричу на учительницу, но я рядом с ней дольше, чем с кем-либо, поэтому знаю, что она позволит выплеснуть все, как мама, которая все еще любит тебя, даже когда ты облажаешься.

Хватаюсь за чертежный стол с обеих сторон и сверлю ее взглядом.

— Меркуцио — самый динамичный персонаж в пьесе. В нем есть возможность для переосмысления, я имею в виду…

И я замолкаю, понимая: нет смысла говорить то, что я говорила раньше. Возможность заново изобрести его стала бы воплощением мечты. Что, черт возьми, мог сделать Каллум Эймс, кроме как хорошо выглядеть в гульфике? И даже это спорно.

Мисс Ламберт сворачивает свои чертежи:

— Администрация не позволит девушке играть мужские роли.

— Почему нет? Они потратили сотни лет, играя женские.

Она смотрит на меня так, будто мне стоит остановиться, а затем направляется к другому рабочему столу.

Я следую за ней.

— Он скептичный, он грубый, он вспыльчивый. Он единственный, у кого есть потенциал для развития.

Учительница смеется себе под нос.

— Скептичный.

Да, скептичный. Я поняла, что это не модно в католической школе, но я думаю, что она поняла тот факт, что если это «в», то я «вне».

— Пожалуйста, — прошу я, и мне ненавистно слышать уязвимость в своем голосе.

— Нет, — отвечает она.

— Я заслужила это.

— Нет.

Я стою там, наблюдая, как мисс Ламберт закрывает ноутбук и собирает свою дорожную кружку и сумки.

Не могу играть медсестру. Меня не волнует, что эта роль небольшая. Не в этом дело.

Но я уверена в своих силах, и я потрачу на это свое время. Я знаю, чего стою.

— Вы вообще спрашивали их? — обвиняю я.

Знает ли администрация вообще о возможности, которую я хотела бы получить?

Она останавливается и смотрит вверх, выпрямляясь. Мягкий взгляд ее глаз говорит мне, что она хочет осчастливить меня, но…

Мисс Ламберт не будет бороться за меня.

— Никаких переосмыслений, — повторяет она. — Никаких переосмысленных костюмов. Никакого Меркуцио.

Она уходит, а я остаюсь там, не застывшая — просто слишком уставшая, чтобы двигаться. Мне бы хотелось, чтобы она говорила правду. Мне бы хотелось, чтобы у администрации действительно не было денег на переделку Ромео и Джульетты, и она действительно ненавидела идею женского Меркуцио.

Но в действительности проблема не в моих идеях. А во мне. Это я ворчала за кулисами всю свою школьную карьеру — платила взносы и показывала им, что, независимо от того, сколько несогласных с пирсингом на моих ушах или сколько раз моя фамилия фигурировала в разделе газеты «Нападение на полицейских»…

Я хочу быть здесь. И я буду здесь каждый день до тех пор, пока она нуждается во мне.

Я обожаю театр. Мне не терпится стать частью этого мира на сцене. Я тратила свое время — шила костюмы, создавала декорации, была ее правой рукой во время прослушиваний и репетиций и буквально являлась осью, вокруг которой вращается все остальное на вечерах выступлений.

Тебе нужно что-то приколоть? Иди сюда.

Забыл слова? Ладно, кого ты играешь? Я знаю весь сценарий.

Дороти куда-то пропала? Я видела, как она целовалась с Железным Дровосеком за кулисами. Пойду и заберу ее.

Я катала тачку на заднем плане «Скрипача на крыше», и у меня почти были настоящие роли дублерши Норт Уинстон, когда она играла мисс Скарлет в «Подсказке», но я отчасти рада, что это так и не получилось. Я хотела быть миссис Уайт.

«Ромео и Джульетта» — мой последний шанс, — был моим последним шансом — чтобы показать, на что я способна, прежде чем меня неизбежно отвергнет театральный факультет Дартмута.

Я слышу, как хлопает тяжелая дверь сцены, последние несколько членов труппы выходят, и единственным звуком во всем театре остается постоянное движение кондиционера в воздуховодах наверху.

Мой телефон в сумке. Нужно позвонить Айрону, чтобы он забрал меня, но я пока не готова ехать домой.

Направляясь за кулисы, я бреду по коридору, толком не зная, куда иду, пока не замечаю стеллажи с костюмами, извлеченными из склада, находящегося за пределами гримерных. Следует подшить некоторые, а также кое-что переделать для актеров, которые носят их в этом году, но я не могу не перебирать одежду, сдвигая каждую вешалку влево, когда беру одно и то же устаревшее дерьмо. Не то чтобы мои идеи такие уж новые. «Ромео и Джульетту» уже несколько раз переосмысливали в «Вестсайдской истории», «Китаянке»…

Была бы версия Леонардо Ди Каприо номером один в прокате в первые выходные, если бы он оделся в трико?

Ладно, возможно, но гениальность этого фильма заключалась в том, что его переделали для меняющейся аудитории. Перестрелки, автомобильные погони, рок-музыка, запретная любовь. Я не предлагаю многого из того, что еще не было сделано.

Я замечаю длинное черное пальто — викторианское, с облегающим торсом и юбкой до икр — вперемешку с костюмами эпохи Возрождения, и останавливаюсь, чтобы получше изучить его.

Снимая его с вешалки, я поднимаю его, замираю только на мгновение, а затем хватаю оборку на левом плече и срываю ее. Делаю то же самое с правой стороны и просовываю в него руки. Застегиваю пальто, лиф идеально облегает, а затем снимаю резинку с запястья и стягиваю волосы в высокий хвост. Я ныряю в примерочную, наношу еще немного подводки и рисую темные тени вокруг глаз, представляя сцену в своей голове. Нью-Йорк. Холодная ночь. Белый снег падает с черного неба.

Принц Парис в своем особняке где-то в городе, и вдалеке, за парком, гудят клаксоны, а волосы Ромео развеваются на ветру, пока он идет рядом со мной.

Мой друг. Я иду по сцене, останавливаюсь посередине и закрываю глаза.

Мой лучший друг. Истинная вторая половина его души.

Я кружусь по сцене, знаменитый монолог Меркуцио слетает с моего языка, потому что я заучивала его годами. Меркуцио — объемный персонаж, — и партия для одного человека — и он доминирует в каждой сцене, в которой участвует, пальто кружится вместе со мной, моя голова откинута назад, а глаза все еще закрыты, пока герой медленно обретает форму у меня внутри.

— Коням она же заплетает гривы, — продолжаю я, чувствуя, как мои глаза загораются огнем, когда смотрю на своего друга, — А людям насылает колтуны, Которые расчесывать опасно.

Пот стекает по мне, я тяжело вдыхаю и выдыхаю.

— Все это — Меб, — кричу я, — Все это — Меб…

— Ты хороша, — раздался чей-то голос.

Я замираю, у меня перехватывает дыхание, и когда я поворачиваюсь, то вижу перед собой Каллума Эймса. На нем облегающие черные брюки и темно-синее поло, его светлые волосы свисают набок.

Я прищуриваюсь.

— Уж получше, чем ты.

Он ухмыляется и убирает руки в карманы.

— Я белый богатый мужчина. Я добьюсь успеха несмотря ни на что.

— Ты мужчина, — повторяю я. — Ты добьешься успеха несмотря ни на что.

У него нет никакого интереса к этой пьесе и ни капли таланта. Нет других причин, по которым она дала ему эту роль?

Он наклоняет голову, изучая меня.

— Ты действительно думаешь, что это то, что стояло у тебя на пути? — спрашивает он и медленно приближается ко мне. — Ты не думаешь, что Ламберт отдала бы эту роль, например… Клэй, если бы она попросила?

Я расстегиваю пальто, но не спускаю с него глаз, пока он продолжает приближаться. Каллум и Клэй заслуживают друг друга. Оба гнилые человеческие существа, которые не видят змею друг в друге, пока отвлекают себя тем, как они прекрасны вместе.