Рассказы тридцатилетних - Бежин Леонид Евгеньевич. Страница 14

«А может, он приревновал меня к красавице докторше, которая последнее время просит меня обслужить вызовы? Я не раз видел, как он подвозил ее на своем «уазике», и она, подолгу говоря с ним о чем-то на улице, часто смеялась, касаясь его рукава. А еще она не раз говорила мне, что любит мужчин все равно в какой, лишь бы в форме…» Я задрожал. Эта вновь внезапно наступившая дрожь появилась не от холода, а от обиды. «Ну почему, почему я не ударил как следует этого Куртшинова? Ну и что, что он представитель власти. Хамы везде бывают. И спуску им ни в коем случае давать нельзя… — В этот же миг появлялись новые мысли. — Если бы я начал возиться с ним, то потерял бы ценное время, спасая себя, а точнее, свое самолюбие, я мог бы потерять Ивана. А во-вторых, я врач, не имею права бить. Я лечить должен, спасать…»

И чем сильнее я начинаю думать о случившемся, тем страшнее мысли. «Больше я не буду обслуживать ее вызовы. Пусть она одна лазит по грязи».

У переезда туман похож на синюю полоску… Мне холодно. И в висках и во всем теле необыкновенный стук. Неужели я так близко к сердцу воспринимаю шум только что прошедшей электрички?..

«Завтра же напишу жалобу. Я засажу его. Или я, или он…»

У первого попавшегося прохожего я попросил закурить.

— Доктор, а вы разве курите?.. — полюбопытствовал тот и тут же дал мне сигаретку и огонек.

— Понимаете, сегодня больной попался тяжелый… — пролепетал я, грустно улыбаясь, и еще грустнее, так, чтобы понял он, добавил: — Все из головы не выходит…

— Доктор, в таком случае я предлагаю вам выпить… — и, засмеявшись, он указал на боковой карман, который распирала бутылка.

— Нет-нет, я лучше покурю… — и, глубоко затянувшись, я попрощался с ним.

Курево не успокаивало. Наоборот, я еще больше расстроился. «Ну как же это я сам за себя не постоял… А может, завтра утром отдать ему двадцать пять рублей, чтобы он больше не привязывался ко мне? Или попросить красавицу врачиху, чтобы она посодействовала? Все равно она все узнает. Так и быть, если он не возьмет двадцать пять рублей, попрошу ее. Жаль только, что люди были у переезда. Так что завтра весь поселок забурлит. Развезут такую историю, что и сам рад не будешь…»

Я шел к переезду и не знал, как мне быть. И не тишина была у меня в ушах, а шум и грохот.

— Доктор, здравствуйте…

Я вздрогнул. Передо мной внезапно возник капитан Виктор Викторович Фролов. Он не в милиции работал, а в ГАИ. Поначалу я даже как-то его испугался, чего доброго, возьмет и он к чему-нибудь придерется. Однако он, узнав от стрелочника об истории, которая произошла со мной, сразу же с ходу:

— Скажи, за что он забрал у тебя машину?

— Да ни за что… Я спешил на вызов. У Ивана-тишины инфаркт. Стал чуть левее «уазика», видимо, это его и взбесило.

— Аварийной ситуации не создавал?.. — строго, как на допросе, спросил Виктор (я знал его хорошо и поэтому Виктором Викторовичем не звал).

— Нет. Сидел в машине и ждал, когда откроется переезд… А он как подлетел…

Виктор вздохнул, почесал затылок, а потом сказал:

— Ладно, ты, главное, не переживай… Иди домой, поспи. А завтра рано утром в целости и сохранности вернется твой «Жигуль»…

И чудо, только я рано утром подошел к своему окну, как у калитки увидел «Жигуль», целый и невредимый. А через час пришел и сам Виктор, принес ключи.

— Я поговорил с ним… — извинительным тоном сказал он и добавил: — Он просто ошалел. Наговорил на тебя уйму всяких гадостей. Короче, шельмец. Но мы ведь тоже, доктор, не лыком шиты, в милицейских делах толк знаем. Так что ты не волнуйся, он больше тебя не тронет. — И крепко пожал мне руку. — Ну ладно, я пойду… После дежурства немного устал… Столько машин в этот туман разбилось. — И, поправив фуражку на аккуратно подстриженной голове, он зашагал в сторону переезда.

Я был ему благодарен. Ведь это он снял с меня всю тревогу. Всю ночь я почти не спал, думал об угнанных «Жигулях».

В поселке узнали о случившемся. Многие осуждали Куртшинова, больше, конечно, шепотом и лишь изредка вслух. Все же побаивались его, ибо он был крайне мстителен. А придраться ему к любому, пусть даже смирному порядочному человеку, сущий пустяк, ведь он, говорят, не только что к человеку мог придраться, но даже и к телеграфному столбу.

Красавица докторша, встретив меня в поликлинике, в каком-то полуиспуге спросила:

— Я слышала, на вас напали, — и неподвижные ее глаза стали еще неподвижней.

— Да нет, все нормально… — ответил я ей. Я не хотел возвращаться к теперь уже старой неприятности. А во-вторых, я знал, что я бы ни сказал ей о Куртшинове, она тут же все передаст ему.

Пленительный взгляд ее приподнял мое настроение. Детская веселость вдруг овладела мной.

— А если я уйду в милицию, вы полюбите меня? — сказал я очень тихо, но так, чтобы она слышала.

— А почему бы и нет… — фыркнула она и, уже не владея собой, сказала: — Я думаю, вам сейчас не до смеха… Говорят, что, прежде чем он забрал у вас машину, он вас ударил…

Я растерялся. Оказывается, она все знает. По лицу и глазам я заметил, что она нервничает. Вот она вздохнула. Нет, она не издевалась надо мной. Заботливо поправив ворот моего халата, она тихо сказала:

— Я больше не буду отпускать вас одного. С сегодняшнего дня мы будем обслуживать вызовы вместе. Ладно?..

И вновь пошла работа: утром прием в поликлинике, а потом вызовы, вызовы, вызовы. Вновь увлекшись своими медицинскими делами, я позабыл про обиду.

Иван-тишина поправлялся. После болезни он исхудал. Ему дали на год вторую группу, и он шутя говорил мне:

— Это небось для того, чтобы тишину я день и ночь мог слушать.

Конечно, он узнал, что меня задержал Куртшинов. И накатал две, а может, даже и три жалобы в вышестоящие инстанции. Через месяц пришел ответ: «Разобрались. Меры приняты. Виновным объявлен выговор. Хотя доктор ваш тоже был не прав, создал помеху для движения милицейской машины с включенным спецсигналом…»

— Успокойся… — тихо говорил я ему. — Правда есть… А во-вторых, не всегда ведь в жизни получается, как тебе хочется…

— Нет-нет, доктор, ты не прав… — продолжал мне доказывать Иван. — Учти, если бы он, окромя машины, и тебя задержал, то я бы умер… Помяни, так ему это с рук не сойдет, не сойдет… Это он сейчас до поры до времени бугор. На свете есть сила…

— А как же тогда твоя тишина?.. Она выше этой силы?

При слове «тишина» он вздрагивал. Откашлявшись, гладил лоб, руки.

— Тишину надо понимать… — в каком-то новом восторге произносил он. — Это как душа… Вроде и невидима, а есть она.

— И в чем ее сила?.. — допытывался я.

— А в том, что она духом меня наполняет…

Он говорил, говорил, а я, вздыхая, слушал его. Ибо каждый раз его взгляды и понятия о тишине менялись. Однако все эти понятия были добрыми.

В последнее время он почему-то почти каждый день заходил ко мне в поликлинику. И если я даже выезжал на вызовы, он оставался в холле и сидел у окна до тех пор, пока я не возвращался.

Зима в разгаре. И снег валит вовсю. Запушенный снегом, мой «Жигуленок» по-особому важен. Невзирая на гололед и сугробы, он все равно пробирается к нужным адресам.

Я подружился с красавицей докторшей. Я заезжал к ней на квартиру как к себе домой.

— А ты не боишься, что нас могут неправильно понять?.. — спрашивала она.

— А мне начхать… — беззаботно отвечал я и шептал ей на ухо самые что ни на есть нежные слова.

— Сумасшедший… — таинственно произносила она. И я понимал, что она привыкает ко мне, а я к ней.

В любви дни проносятся птицей. О Куртшинове я совсем позабыл. А происшедшее с ним столкновение считал никчемным.

Но, увы, почти под самый Новый год мне пришлось с ним встретиться.

«Скорая помощь» в нашем поселке маленькая. Врачей не хватает, и поэтому на ней работают, в основном, фельдшера. Народ опытный, но в некоторых тяжелых случаях, касающихся постановки диагнозов, они теряются. Зимой главврачиха часто посылала меня подрабатывать на «Скорую». Я помогал фельдшерам, а они мне. Мы дружили.