Лихолетье (СИ) - Романов Герман Иванович. Страница 23

— Прах подери это иносказание!

Войцеховский выругался сквозь зубы, прекрасно понимая, что без такого немудреного шифрования под видом закупочных телеграмм никак не обойтись. К тому же послания отправлялись на адреса местных негоциантов — ведь всю переписку между эшелонами корпуса большевики давно держали под своим контролем и непонятные телеграммы могли просто не пропустить. А так можно было обмениваться информацией и координировать действия, что и произошло этой ночью.

— И что теперь будет⁈ Если я не прикажу выступать немедленно, то упущу время и дам возможность большевикам организоваться! Нет, такой возможности я им не предоставлю!

Сергей Николаевич открыл дверь и громко приказал ожидавших его распоряжений телеграфистам и посыльным:

— Передать всем немедленно — «начинать сразу при получении»!

Все находившиеся в вагоне чехи и русские моментально оживились, и сгустившиеся напряжение, почти невыносимое, схлынуло. Теперь всем надлежало действовать не мешкая, пока еще утро, и большевицкие совдепы по линии железнодорожной линии Транссиба не получили известие о произведенном в Иркутске, Нижнеудинске и Канске переворотах — там выступление было согласованным, и произошло одновременно. Телеграф брался под охрану сразу же, отправка и прохождение любых телеграмм не допускалась. Но отчет о собственных действиях и распоряжения пришедшего к власти ВПАС подполковник Ушаков передал, и тем сразу же спровоцировал чешские эшелоны в Мариинске и Новониколаевске к действиям. Капитаны Гайда и Кадлец моментально сообразили, что переписка по телеграфу с Челябинском займет долгое время, и будучи деятельными и инициативными офицерами немедленно, еще перед рассветом, благо разница с Иркутском в два часа, начали дружное выступление.

Пусть преждевременно, но с впечатляющим успехом, судя по донесениям — красногвардейцы и милиция были обезоружены, немногих сопротивляющихся забросали гранатами, остальных посадили под караул. И главное — захватили столь необходимое оружие и боеприпасы. В том же Мариинске энергичный Кадлец разоружил целый отряд «красной гвардии», отправлявшийся на Даурский фронт против казаков есаула Семенова.

Войцеховский посмотрел на карту Транссиба, что занимала полстены в штабном купе — длинная лента протянулась на тысячи верст. Взгляд тут же прошелся по разноцветным булавкам, воткнутым в бумагу, изображавшим эшелоны с батальонами. Восьмисотверстный перегон от Челябинска до Омска «утыкан» иголками достаточно плотно — все же здесь находилось до девяти тысяч легионеров. Причем главной массой войск — две трети состава — еще на исходной станции, здесь в Челябинске. А вот дальше было совсем плохо, и он сильно сомневался в успехе начавшегося там восстания, больше походившего на ритуальное самоубийство.

От Омска до Новониколаевска свыше шестисот верст пути — а у капитана Гайды на конечной станции и тысячи штыков нет под рукой. Еще четыреста верст с лишним дороги, и будет Мариинск — там под началом капитана Кадлеца всего шесть сотен стрелков. Эти две группы еще могут действовать совместно, даже выгрузится из вагонов в случае необходимости. К тому же могут рассчитывать на помощь из Омска — в том, что сибирские казаки восстанут, сомнений не было. Да еще выступят многочисленные тайные офицерские организации, узнав, что «Центросибирь» в Иркутске свергнута, и ее заправилы рассажены по тюремным камерам.

Потом тянулся длинный разрыв на полтысячи верст — до Канска, где стоит батальон «ударников» 2-й дивизии. Опасный такой разрыв, посередине Енисей с Красноярском — губернским центром, где позиции большевиков крепки. От Канска триста верст юго-восточнее Нижнеудинск, уездный городок уже Иркутской губернии. Но там «хлебопеки» и обозники, под охраной всего одной стрелковой роты. В двух этих группах, способных прийти на помощь друг другу чуть больше одной тысячи легионеров — ничтожно малая величина для контроля не то, чтобы всего огромного края — только линии Транссиба, со всеми станциями и селениями.

Однако одно утешает — у большевиков там только милиция и ничтожные по числу штыков отряды красногвардейцев, и «ударники» с ними легко справятся, тем более, что арсенал в Канске уже захвачен — а там почти десять тысяч винтовок, пусть при небольшом количестве патронов.

Через полтысячи верст от Нижнеудинска будет Иркутск — у подполковника Ушакова две тысячи легионеров, плюс какое-то число солдат и офицеров «сибирской армии», чьим отличием являются бело-зеленые цвета. Но вряд ли много — на формирование боевых частей потребно время, даже из фронтовиков, как минимум неделя, для казаков несколько дней.

— Они нами начали играть как пешками, втягивают в непонятные дела, и ведь не откажешься. Без поддержки их «сибирского правительства» нас тут всех передушат как курей!

Войцеховский выругался — мятеж пошел совсем не так как рассчитывали послы союзных держав. Не чехи привели к власти ВПАС, которое в таком случае было бы им всецело «обязано», нет, теперь они его должны поддержать и что скверно, встать в подчинение. И он сейчас обязан выполнять рекомендации из Иркутска, да что там — фактически приказы — иначе мятеж будет подавлен и нужно согласование в действиях. Несомненно, что скоро по телеграфу будет передано воззвание ВПАС, и Сибирь «полыхнет» — большевицкими порядками многие жители недовольны.

Однако есть одно иносказание, которые оказалось не совсем понятным — «срочно закупить в Екатеринбурге свежую осетрину с икрой ипатьевского засола, и при первой возможности отправить к нам на продажу». И сейчас Сергей Николаевич подумал, чтобы это означало. Понятно, что в соседнем вагоне над текстом размышляют офицеры, и он может подождать расшифровки. И тут неожиданно память подсказала, как называли осетрину в народе, и он ахнул, похолодев, осознав, во что его втягивает ВПАС:

— Царь-рыба…

«Ипатьевский дом» в Екатеринбурге…

Глава 21

— Видите, Иван Иннокентьевич, и вы, и я, и тысячи других людей, для большевиков представляем опасность — ибо мы не разделяем их взгляды на переустройство России. А потому подлежим, в лучшем для нас случае, или изгнанию, а в худшем будем репрессированы, вплоть до убийства. Знаете, меня как-то такая перспектива не очень устраивает, особенно после того как отсидел пять месяцев в камере и едва оправился от паралича. И при этом меня засадил туда тот, кого я защищал на суде и избавил от каторги. Признаться не ожидал такой черной неблагодарности.

— В политике нет чувства признательности, Григорий Борисович, зато есть сиюминутные интересы и склоки. Потому я никогда не стремился к власти, но никак не ожидал, что в меня ее засунут вопреки моему желанию, и совершенно не интересуясь моим мнением.

Иван Иннокентьевич был раздражен, и это еще было мягко сказано. Собравшаяся в Томске Областная Дума, состояла в большинстве своем из эсеров, к тому «навозных». Так без всякого ехидства в Сибири именовали не здешних уроженцев, а пришлых в эти края — «навезенных», так сказать. Так вот, это собрание «пришлых» выбрало правительство, где раздало самим себе главные министерские «портфели». Но чтобы сей кабинет министров все же выглядел хоть чуточку «автономным» и легитимным в глазах населения, ввели в состав и сторонников «областничества», «коренных» сибиряков, большая часть которых сном-духом не ведала о своем «призвании». Так полчаса тому назад Иван Иннокентьевич с великим удивлением узнал, что все эти пять месяцев он являлся министром продовольствия и снабжения ВПАС, и в любой момент мог быть арестован большевиками.

Как правильно выразился Григорий Борисович, применив к данному случаю новое, и весьма острое словцо — «подстава»!

Вместе с Серебренниковым «угодили» в министры «областники» Вологодский и сам Патушинский. Но если Петр Васильевич был беспартийным, как и он, то Григорий Борисович являлся «народным социалистом», то есть или «левым кадетом» или «народником» — тут его собеседник и сам не мог определиться, и скорее был равнодушным к партийной деятельности.