Мечты о свободе (ЛП) - Сент-Клэр Келли. Страница 42

Когда Хейс бросает на Адокса презрительный взгляд, тот хмурится.

Что бы ни сделал Хейс, его обидел тот самый человек, который должен был заботиться о нём.

— Что ты за человек? — в моём голосе звучит осуждение.

Впервые лицо Аквина ожесточается.

— Моя жена не была беременна, и вдруг я объявляю, что у меня есть сын. Её осмеяли бы. Это опозорило бы наших предков.

— И всё же ты ещё до этого решил обесчестить свою милую жену неверностью. Думаешь, что я буду сочувствовать тому, кто плохо обращается со своим ребёнком? Из всех людей ты пытаешься убедить меня в этом? — я почти кричу. Я больше не могу этого выносить. — Ты должен был уйти с ним! Ты должен был заботиться о своём сыне!

— Тогда ты была бы мертва, — при этих тихих словах Аквин склоняет голову.

Я не закончила.

— Не делай вид, что у этого выбора были благородные причины. Проще говоря, ты не хотел, чтобы тебя поймали… ни жена, ни Татум. Но твоя главная ошибка в том, что ты не рассказал мне о том, что знал, до того, как Кедрик был убит. Это был шанс спасти наши отношения, — я не вижу, как по моему лицу текут слёзы. — Но ты этого не сделал, — всхлипываю я. — И поэтому ты потерял моё доверие, мою дружбу и мою любовь. Потому что ты никогда этого не заслуживал. Потому что ты не тот, за кого я тебя принимала, — и я заканчиваю самыми жесткими словами, на которые только способна. — Не называй меня больше Линой.

Оландон ахает. Аквин рассеянно хватается за грудь, на его лице отражается ужас.

То, что я сделала, редко происходит. Именно поэтому решение дать разрешение на использование своего сокращённого имени — это решение, на которое у многих уходят годы. Когда оно дано, его редко берут обратно. Потому что взять его обратно — значит признать, что ты принял неправильное решение. Для Солати это позор, подобного которому нет.

Вот как сильно я переживаю предательство отца. Уходя с поляны, я не вытираю слёзы. Внутри я пятилетний ребёнок с разбитым сердцем, прижимающий к себе любимую игрушку и плачущий о родителях. Мне всё равно, куда они заберут Хейса. Или Аквина. Мне всё равно, что они сделают. Брумы уступают мне дорогу, не отводя взглядов.

Это лишь усугубляет моё унижение.

Я ухожу.

И я бегу.

Я бегу, пока, обессилев, не спотыкаюсь и не сворачиваюсь в клубок на лесной подстилке. И мне нет дела до того, что мне нужно беспокоиться о народе. Голова и сердце не могут примириться с тем, что произошло, и я виню себя за то, что не заметила признаков предательства Аквина задолго до этого.

Но чтобы искать признаки предательства, нужно сначала допустить мысль о том, что этот человек может предать тебя.

А мне такая мысль не приходила в голову.

* * *

Я прихожу в себя, открываю опухшие глаза, когда меня поднимают.

— На протяжении часов я шёл по твоим следам, — говорит Оландон.

Из глаза убегает предательская слеза: наверняка их уже не осталось. Аквин не заслужил ни одной из них.

— Где мы? — произношу я после нескольких попыток.

Холодный и хриплый звук. Идеальное отражение того, что я ощущаю внутри.

Он приседает, держа меня на руках.

— Недалеко от кромки леса, — шепчет он. — Нам нужно быть осторожными. Тебе не следовало бежать в эту сторону.

Я ничего не говорю. Я выжата.

Повисает короткое молчание.

— Но я понимаю, почему ты это сделала. И… Мне очень жаль, Лина, — его голос надламывается.

Эта новость подействовала на него так же сильно. Ведь, в конце концов, ни у кого из нас не было отца.

— Мне тоже жаль, Ландон.

Впервые с тех пор, как мы покинули Осолис, мы с Оландоном без стыда плачем друг у друга на плечах. Его тело сотрясается от эмоций, как и моё. Если рядом окажется кто-нибудь из людей моей матери, нам конец, потому что мы не в состоянии защитить себя, и наши сердца слишком разбиты, чтобы заботиться об этом.

— Лина, я понимаю, что ты чувствуешь, — колеблясь, говорит он. — И я надеюсь, ты знаешь, что я никогда бы так не поступил с тобой. Никогда не поступал и никогда не поступлю.

Я хочу сказать, что любой может так поступить, но какая-то оберегаемая часть меня знает, что если я откажусь от своей веры в людей, то мне действительно не поздоровится. Именно вера в людей не даёт мне стать похожей на Хейса. Или на мою мать.

Я крепко обнимаю своего младшего брата.

— И я никогда не предам тебя. Кто бы ни использовал нас, кто бы ни лгал нам, кто бы ни пытался причинить нам боль, мы всегда будем друг у друга. Я никогда не причиню тебе вреда, братишка. Это противоречит всем моим принципам.

С его глаз срываются новые слёзы.

— А я тебе.

Когда нам больно, мы отступаем к фундаментальным истинам нашей жизни. Мы возвращаемся к тому, в чём уверены, чтобы зализать раны и исцелиться. Оландон — это моя фундаментальная истина.

— Мы должны возвращаться, — наконец, говорю я.

Оландон запрокидывает голову.

— У нас есть время. Армии понадобится день, чтобы нагнать нас. Мы можем перехватить их завтра.

— Спасибо Солису.

Я откидываюсь назад и сворачиваюсь в новый, более довольный шар, хотя и с не менее разбитым сердцем.

— Я люблю тебя, братишка. Но ты первый на страже.

— И я сделаю это только потому, что люблю тебя, — мягко говорит он.

ГЛАВА 27

Меня предал Аквин.

Утро принесло новые заботы, хотя и меньше слёз. Меня предал Аквин, а его сын, убивший брата Джована, пытался убить меня.

У Осолиса и Гласиума есть кое-что общее: законы, по которым наказывается совершение этих преступлений. И, хотя способы казни в разных мирах различны, факт, что любая из них заканчивается смертью, одинаков. Я понятия не имею, что делать.

Мы затаились в лесу, прислушиваясь к приближению армии, отдыхая по очереди. Я даже не представляю, какое расстояние я вчера преодолела. Но когда небо начинает темнеть, даже Оландон начинает беспокоиться.

— К этому времени они уже должны были пройти мимо нас, — говорит он.

— Ты уверен.

— Да.

Я встаю, смахивая грязь со своих чёрных мантий. Нет смысла беспокоиться. Они порваны и покрыты пылью. Одеяние всё ещё завязано с одной стороны.

— Тогда нам нужно вернуться. Что-то могло пойти не так.

— Может, они ждут нашего возвращения.

— Нет, Джован продолжал бы двигаться вперёд.

Мы бежим через лес, Оландон впереди. Бег — лучшее, что мы могли сделать: воздух проясняет мой разум и избавляет от головной боли, появившейся из-за плача.

Оказывается, армия продвинулась вперёд. Мы находим их через час. Они остановились, наверное, только в полдень или около того. Когда нас замечают, раздаётся крик. Мы замедляем шаг, оба тяжело дыша.

— Татума!

Я оборачиваюсь и вижу бегущего к нам Роско.

— Оландон.

Он фыркает, запыхавшись.

— В чём дело, Роско?

Мой тон холоднее, чем следовало бы, но я уже превысила норму заботы на сегодня.

Он либо не понимает, что я в бешенстве, либо игнорирует это.

— Хейс освободился час назад.

— Вы позволили ему сбежать!

Меня не было одну ночь, а они так облажались.

— Нет, у него было припрятано оружие, — торопится объяснить Роско. — Мы вернули его.

Моё терпение истощилось до крайности.

Роско тяжело сглатывает.

— Татума. Он ранил Аквина. Серьёзно.

После всего — предательства, обид, всего — почему, услышав эти слова, я первым делом думаю, выживет ли Аквин? Не может быть, чтобы меня это волновало после того, как он так жестоко подорвал моё доверие.

— Меньшего он не застуживает, — говорит Оландон, хватая моё плечо.

Глаза Роско впиваются в мои. Он ждёт моего решения. Он будет разочарован, если я сделаю неправильный выбор. Он верит, что я выше этого.

Когда он получил право давать мне советы?

Я сжимаю челюсти и скрещиваю руки на груди.