Романтическая история мистера Бриджертона - Куин Джулия. Страница 22

Она озорно улыбнулась.

— Вообще-то первой вещью, поразившей меня, что твоя манера написания слов была гораздо более опрятной, чем я могла предположить.

Он нахмурился.

— Что ты имеешь в виду?

— Мне трудно представить тебя, склоняющимся над партой, и совершающим такие точные движения, выписывая закорючки — ответила она, напрягая губы, чтобы скрыть улыбку.

Даже если до этого не было причины для справедливого негодования, то теперь она точно появилась.

— Я хочу, чтобы ты знала, я много времени провел в классной комнате, склоняясь над партой и выписывая эти закорючки, как ты выразилась.

— Я в этом уверена.

— Хм-пх.

Она склонила голову вниз, стараясь не улыбнуться.

— Мои закорючки были довольно неплохие, — добавил он.

Сейчас это была просто игра, так или иначе, было забавно играть роль рассерженного школьника.

— Безусловно, — ответила она, — Мне они особенно понравились. Очень хорошо сделаны. Весьма неплохие … закорючки для вас.

— В самом деле?

Она постаралась сохранить серьезное выражение лица: — В самом деле.

Его пристальный взгляд скользнул по ней, и на мгновение, он почувствовал в себя непонятную робость.

— Я рад, что тебе понравилось чтение моего дневника, — произнес он.

— Это было чудесно, — сказала она, мягким далеким голосом. — Очень чудесно и … — смотря вдаль, она немного покраснела. — Ты можешь подумать, что я глупая.

— Никогда, — пообещал он.

— Ладно, одной из причин, почему я наслаждалась эти чтением, это потому, то у меня возникло чувство, будто ты испытывал наслаждение, записывая это.

Колин долго молчал. Не было никогда такого, чтобы он наслаждался своим письмом, это было нечто такое, что он просто делал.

Он писал, потому что не мог вообразить себя, не делающим это. Как мог он путешествовать по чужим землям, и не сохранить записей всего того, что он увидел, что он узнал, и наверно, самое важное, что он почувствовал?

Но сейчас, словно вернувшись назад во времени, он понял, что он каждый раз ощущал некое чувство удовлетворения всякий раз, когда он записывал фразу, по его мнению, точную, а предложение особенно верное.

Он отчетливо вспомнил то мгновение, когда он написал то описание, что читала Пенелопа. Он сидел на пляже в сумерках, когда солнце еще грело его кожу, а песок был твердый и в то же самое время мягкий под его голыми ступнями. Это был божественный момент — когда он мог ощущать то теплое, ленивое чувство, которое можно, по-настоящему, почувствовать лишь в конце лета (или на изумительных пляжах Средиземноморья), и он пытался придумать наиболее точной способе, описать

воду.

Он сидел там вечность — на самом деле не больше полчаса — перо стояло на бумаге дневника и ждало его вдохновения. А затем, он неожиданно понял, что температура была точно такой же, как в немного остывшей ванне, и на его лице появилась широкая восхищенная улыбка.

Да, он любил писать и наслаждался этим. Забавно, что он до сих пор не понимал этого.

— Хорошо, когда в твоей жизни есть что-то, — мягко сказала Пенелопа, — Что-то, приносящее удовлетворение и наполняет твою жизнь смыслом.

Она сложила руки на своих коленях, и посмотрела вниз на них.

— Я никогда не понимала радости спокойной и ленивой жизни.

Колину захотелось прикоснуться пальцами к ее подбородку, и увидеть ее глаза, когда он спросит ее:

“Что ты делаешь, чтобы наполнить свою жизнь смыслом?” Но, он не сделал этого.

Это было бы чересчур прямолинейно, и это бы значило, признаться самому себе, как ему интересен ее ответ. Поэтому, когда он спросил ее, он все еще держал руки скрещенными перед собой.

— Ничего, по правде говоря — ответила она, тщательно изучая свои ногти.

Потом, после долгой паузы, она неожиданно задрала подбородок вверх, так быстро, что он почти почувствовал приступ головокружения.

— Я люблю читать, — сказала она, — Хотя, фактически, я читаю не так уж и много. Еще я вышиваю время от времени, но я не очень хорошо делаю это. Я хотела бы сделать что-то большее, но, ладно…

— Что? — почти подталкивал ее Колин.

Пенелопа покачала головой.

— Ничего. Ты должен радоваться своим путешествиям. Я очень завидую тебе.

Наступило долгое молчание, не неуклюжие и неудобное, но, тем не менее, довольно странное и непонятное. Не выдержав, Колин резко сказал:

— Этого недостаточно.

Тон его голоса, казалось, был настолько неуместный в их разговоре, что Пенелопа лишь удивленно посмотрела на него и спросила:

— Что ты хочешь этим сказать?

Он небрежно пожал плечами.

— Мужчина не может всю жизнь путешествовать, это было бы крайне забавно.

Она рассмеялась, затем, посмотрев на него, неожиданно поняла, что он совершенно серьезен.

— Прости, — сказала она, — Я не хотела обидеть тебя.

— Ты не обидела, — произнес он, взяв стакан и сделав большой глоток лимонада.

Стакан издал хлюпающий звук, когда Колин поставил его обратно на стол; было ясно, что он не привык пользоваться правой рукой.

— Две самые лучшие части путешествия, — объяснил он, вытирая рот одной из чистых салфеток, — Это отъезд из дома и приезд домой, кроме того, что я теряю семью, когда уезжаю на неопределенное время.

Пенелопа не могла ничего ответить — по крайней мере, ничего, что не звучало бы как банальность, поэтому она просто ждала от него продолжения.

Некоторое время он ничего не говорил, затем он усмехнулся, и, взяв дневник, захлопнул его с громким звуком.

— Они так не считают, но они все для меня.

— Так и должно быть, — сказала она мягко.

Если он и услышал ее, то не подал вида.

— Это очень хорошо и интересно — вести личный дневник, когда путешествуешь, — продолжал он, — Но, как только я оказываюсь дома, мне просто нечего делать, — добавил он.

— Я думаю, в это трудно поверить

Он ничего не сказал, лишь взял кусок сыра с подноса. Она наблюдала за ним, пока он ел, затем после того, как он запил сыр лимонадом, его поведение изменилось. Он казался сильно взволнованным, словно услышал что-то тревожное, когда спросил ее:

— Ты в последнее время читала леди Уислдаун?

Пенелопа заморгала от неожиданной смены темы.

— Да, конечно, но к чему этот вопрос? Разве все ее не читают?

Он отмахнулся от ее вопроса.

— Ты заметила, как она описывала меня?

— Да, это почти всегда было благоприятно для тебя, разве не так?

Он снова замахал рукой — даже слишком интенсивно, по ее мнению.

— Да, да, но дело не в этом, — произнес он с отвлеченным видом.

— Ты будешь думать, что все дело именно в этом, — сухо сказала она, — Когда будешь походить на перезревший цитрус.

Он вздрогнул, дважды открыл и закрыл рот, и, в конце концов, сказал:

— Если тебе от этого станет легче, я могу сказать, что до этого момента, я не помнил, чтобы она тебя так называла.

Он замолчал, подумал немного, и добавил:

— Фактически, я до сих пор не помню это.

— Все в порядке, — сказала она, надевая на лицо свою лучшую маску: “Я девушка что надо!” — Я уверяю тебя, я никогда не принимала это близко к сердцу. Я всегда питала нежное отношение к лимонам и апельсинам.

Он, было, собрался что-то говорить, затем остановился, посмотрел ей прямо в глаза и сказал:

— Я надеюсь, мои слова не покажутся тебе отвратительными и оскорбительными, но то, что уже сказано и сделано, я не могу этого исправить.

Пенелопа с некоторым замешательством поняла, что часто думает так же.

— Но я говорю тебе, — продолжал он, глаза его были ясные и серьезные, — Поскольку думаю, что ты можешь понять меня.

Это был комплимент, странный, непохожий на остальные, но, тем не менее, комплимент.

Пенелопа больше всего на свете захотелось сейчас положить свою руку поверх его руки, но, конечно же, она так не сделала. Она лишь кивнула, и сказала:

— Ты можешь говорить со мной о чем угодно, Колин.

— Мои братья, — начал он, — Они, — он замолчал, безучастно глядя в окно, затем резко повернулся к ней и сказал: — Они достигли того, чего хотели. Энтони — виконт, и я не хотел бы взваливать на себя его обязанности, но у него есть цель в жизни. Все наше наследство и имущество в его руках.